14 декабря 1911 г., Берлин 

Речь на Генеральном собрании Немецкой секции Теософского общества

(По записи неизвестного лица, сверено и дополнено по стенограмме Берты Ребштайн-Леманн.)

Вы слышали прекрасные мысли и идеи, высказанные из круга здесь собравшихся, и узнали об известных трудностях Теософского движения¹⁸¹. Нам пришлось даже услышать, что есть множество людей, которые в теперешнем состоянии Общества видят для себя препятствие к вступлению в него, но, кроме того, они также находят, что существование сегодняшнего Общества, быть может, скорее тормозит, нежели способствует Движению как таковому. Это весомые точки зрения, особенно для тех, кто со всей серьезностью и правильным образом болеет сердцем за теософию.

Может возникнуть вопрос: «Да, теософия, какой мы ее воспринимаем, это ведь нечто реальное, нечто влившееся в какой-то степени в развитие человечества в новое время. И теософия создала себе сосуд в распространившемся во многих странах Теософском обществе. Но как обстоит с тем фактом, что этот сосуд, всё же берущий свое начало в теософии, в настоящий момент, в сущности, не очень уж подходит для этого движения?». Это тот вопрос, который, как я думаю, многие из вас вправе, в известной мере, задать мне лично. Ведь кто-то мог бы сказать: почему то, что ты называешь Теософским движением, осуществляется тобой в рамках этого Общества?

Чтоб не отнимать у вас слишком много времени, я не стану излагать в подробностях то, что каждый, собственно, может легко заметить, если исследует факты, а именно, что тот характер и способ распространения теософии, осуществляемый мной, который представляет себе также и барон Валлин, в сущности говоря, действительно имеет мало общего с тем, что мы называем Теософским обществом. Всё это каждый мог бы сам очень легко узреть по фактам последних лет. Ибо как всё происшедшее, и то, о чем говорил барон Валлин, связано, ну, скажем, с центральной позицией того, что называют Теософским обществом?

Даже при самом строгом исследовании можно было бы обнаружить очень немногое из того, что дало Движению Теософское общество. На этот вопрос, в известном смысле, возможно ответить только исторически. Я уже делал это относительно отдельных вопросов, а теперь хочу чисто фактически указать на некоторые точки зрения. Тогда каждый сможет сам взять из этих фактов то, что ему необходимо для суждения о рассматриваемых здесь вопросах.

Первый факт: здесь, в Берлине, мной были прочитаны те самые теософские лекции, которые вышли в свет в виде краткого очерка в моей «Мистике на заре духовной жизни нового времени»; в разных кругах я прочел теософские лекции и другого рода — по приглашению теософов и не теософов: часть тех лекций, которые повели к возникновению книги «Христианство как мистический факт», хотя я и не имел даже отношения к Теософскому обществу. Значит: для того чтобы представлять в мире теософию в том духе, в каком она должна представляться мной, для меня не имело никакого значения — входить или не входить в Теософское общество.

Тогда стал известен факт [что я не был членом Теософского Общества]. В то время я познакомился с одной личностью, которая с того времени остается связана с этим [представляемым мной] родом Теософского движения, но она намного раньше меня примкнула к Теософскому обществу: это госпожа фон Сиверс. И в это время, когда госпожа фон Сиверс была уже членом, сам же я пока еще нет, между нами состоялся разговор, в котором она спросила, почему я не вступаю в Общество. Я ответил на это длинным объяснением, имеющим следующее содержание: для меня было бы невозможным принадлежать к обществу, где взращивают подобную теософию, пропитанную непонятной восточной мистикой в такой степени, как это имеет место в Теософском обществе; ибо мое призвание — познать, что существуют значительные импульсы для нашей современности, и, обладая таким познанием, невозможно согласиться, что у подобной ориентализированной мистики есть чему поучиться западному миру. То, что мне надлежит принести, встретило бы неверное суждение, если бы я сказал: «Я хочу быть членом общества, которое имеет своей точкой опоры восточную мистику». Таким было содержание того разговора.

Затем появился другой факт — я рассказываю только факты и предоставляю вам судить о них. Мною были прочитаны лекции о «Мистике на заре духовной жизни нового времени», которые вскоре после этого вышли в существенном сокращении в форме книги. Выдержки из нее публиковались также и в английском переводе в выходившем тогда журнале «Theosophical Review», издаваемом миссис Безант и мистером Мидом. Выдержки, или, собственно, реферат книги, сделанный тогда мистером Кейтли, это нечто иное, нежели перевод, подготовленный им теперь [1911]. Я разумею так, и разумел так же и тогда, что тем самым был представлен факт, что Теософское общество ничего от меня не ждало, оно не требовало, чтобы я каким-то официальным образом имел что-то общее с какими-либо положениями, принципами, догмами, которые надо было бы проводить, но Обществом принималось нечто, что давалось извне, — давалось мной. То, что я мог дать, с радостью принималось.

Далее имели место и другие факты. Было задумано основать немецкую секцию. Между Теософским обществом и мной в то время возникла некоего рода связь, постольку, поскольку Движение выражает себя в Обществе. Это привело к тому — коль скоро у одной стороны появилась тенденция основать немецкую секцию, — что мне тогдашним руководителем [графом Брокдорфом] Немецкого теософского общества, которое являлось ветвью Всеобщего теософского общества, было сделано предложение вступить в Общество и сразу стать председателем Немецкого теософского общества. Это означало, что я не примыкаю к какому-либо обществу, а прихожу, чтобы дать то, чего там до этого не было, чего до этого там не имелось. С моей стороны никогда не делалось каких-либо предложений стать членом Общества, но я сказал себе: если Общество желает моего присутствия, оно может меня получить. Кроме того, я поступил осмотрительно — говоря и о внешней стороне дела, — освободив себя от всех уплат. Я ничего не платил. Затем мне из Англии бесплатно прислали диплом, и я сразу стал председателем Немецкого теософского общества. Если б я мог говорить подробнее, то показал бы, что последовательность требует признания того факта, что я никогда не хотел чего-либо от Общества и не имел необходимости перенимать что-либо от его принципов и догм, но было условленно, что оно хочет получить что-то от меня.

Затем состоялось основание немецкой секции, в страшных дискуссиях, «в небе ликуя, томясь на земли… »¹⁸²,— было всякое, от описания чего хочу вас избавить. Тогда появилась одна личность, тем временем вышедшая из Общества, она тоже являлась проводником кармы — каким образом, об этом можно рассказать многое в свете оккультных взаимосвязей, — дело было так, что господин Рихард Бреш, тогдашний председатель лейпцигской ветви, переговорив с разными лицами, приходит однажды к графу Брокдорфу и говорит: если д-р Штайнер теперь уже председатель берлинской ветви, то он мог бы быть также и генеральным секретарем немецкой секции. Тут выявились всевозможные причины, по которым мне необходимо было принять предложение стать председателем немецкой секции, и я хочу изложить вам все эти факторы необходимости в нескольких словах, чтобы и вы могли признать их в качестве таковых.

Первое: необходимость проводить в жизнь теософию в духе того, как это здесь задумано, и приносить ее в мир.

Второе: другая необходимость не слишком затруднять дело для тех, кому предстояло работать, так как мы начинали в совсем маленьких кружках.

Ну, в созвучии с тем, что во все времена происходит на оккультной почве, я должен был признаться себе: это Общество со всем тем, что в нем развилось, в сущности, только помеха для Теософского движения. Думаю, что госпожа фон Сиверс еще помнит, как в одной беседе — о Шюре и его отношении к Е.П. Блаватской — мной высказывалась эта точка зрения. В этой беседе я обстоятельно изложил самой близкой мне тогда личности, сколь тяжелым препятствием для Движения является это Общество. Другое, в чем я должен был себе признаться, это то, как в оккультной жизни во все времена справляются с препятствиями: их вбирают в себя, эти препятствия; принимают их в собственную телесность, и они, благодаря этому, известным образом бывают устранены из мира. Те, кто был тогда в Движении в Германии, смогут подтвердить, что у нас в те годы появились бы самые невообразимые трудности с Обществом, если бы мы сами не стали этим Обществом. Мы не нашли бы достаточно времени выполнить всё то, что было тогда необходимо, чтобы устранить с пути вырастающие со всех сторон препятствия и наполнить Движение позитивным содержанием. Являлось невозможным не идти вместе с Обществом. Ибо вам не следует забывать, что концентрация недоразумений, выступающих пока что в одном пункте (будут еще и другие, но это не страшно), недоразумений, которые были репрезентированы внутри Общества в особенности двумя лицами¹⁸³,— вы не должны упускать из виду, что эти недоразумения, а затем и много болтовни о братстве распространились в широчайших кругах; всё это быстро разрасталось повсеместно. И, видите ли, история, случившаяся сейчас с одним человеком [Хуго Фоллрат], по своей методике напоминает мне то, что происходило в то время со всем Обществом; делалось в точности противоположное тому, что я вам тогда говорил¹⁸⁴, и распространялось в виде брошюры. Это был прямо-таки метод различных объединений, которые вообще образовывались по принципу общества.

В том же году, когда меня приняли в Теософское общество и сделали председателем без голосования (ничего такого в тот раз не проводилось), в Лондоне шел конгресс европейских секций, к числу которых немецкая секция только еще должна была присоединиться. Там в присутствии мистера Кейтли я имел одну беседу с мистером Мидом, она вращалась главным образом вокруг моей «Мистики», с коей он познакомился по реферату Кейтли. Тогда мистер Мид воскликнул: «Да ведь в Вашей книге содержится вся теософия!», — я упоминаю об этом, как о факте, который многое разъясняет. Конечно, в такой тонкой книжке нету всей теософии; такое высказывание в подобном случае означает: там содержится нечто, что, будучи развито, может дать всю теософию. В сущности, в моей «Мистике» заложено всё, что было высказано с тех пор. К этому я хотел бы присовокупить вопрос: не содержится ли уже в этих словах факт, позволяющий предположить, что люди с радостью пойдут навстречу этому особому течению теософской духовной жизни? Ибо когда человек говорит: «здесь содержится вся теософия», то этим ведь выражается неожиданно многое.

Судя по такому высказыванию, было обоснованным предположить, что Теософское общество могло бы постепенно образовывать себя так, чтобы становиться вместилищем для того, о чем было сказано в Лондоне: здесь содержится вся теософия. Ибо в этой книге даже отдаленно нету ничего такого, чему в Теософском обществе в настоящее время говорят «нет».

Итак, вы видите, что присутствовала необходимость поступать именно так, как делалось. Это оправдано с самых что ни на есть оккультных точек зрения; ибо мы вполне смогли подготовить Теософскому движению, которое мы подразумеваем, ту теософскую почву, какую нам удалось ему подготовить. Не будь осуществлено этого тогда, в начале, не смогло бы осуществиться также и всё последующее.

В сущности, это бессмыслица — то что я сейчас сказал, ведь я мог бы сказать и обратное: для того, чтобы теперь могло осуществиться всё, что осуществлено, в ту пору должно было быть сделано то, что было сделано.

На протяжении лет я постоянно старался вызвать понимание всего того, что возникает как своего рода результат чувств и ощущений. Никто, добросовестно анализируя, не сможет сказать, что я вел Общество иначе, чем в духе, сообразном последовательности тогдашних фактов. И выяснилось ещё нечто другое. Это было высказано очень ясно и определенно в прекрасных словах нашего друга барона Валлина: что с того времени условия изменились отнюдь не внутри нашего Движения, а вовне. Внутри нашего Движения вовсе ничего не изменилось, но напротив, шаг за шагом всё было выполнено. Здесь я также хочу привести факты.

Возьмем ситуацию в Теософском обществе, какой она была в то время, когда я стал Генеральным секретарем немецкой секции. На том собрании в Лондоне я познакомился с миссис Безант, а на втором конгрессе, через год, — с полковником Олькоттом. Я упоминаю об этом, так как необходимо подчеркнуть, что происшедшее тогда не привело к чему-либо иному, кроме укрепления понимания, как проводить теософию в жизнь — в духе того, как это осуществляется нами. Олькотт сказал тогда, что был сильно удивлен, увидев меня, — это был факт, сразу заставивший меня несколько задуматься, — он сказал, что, зная обо мне уже полтора года, ожидал встретить, по крайней мере, такого же пожилого господина, как и он сам.

Эти факты, происходившие вплоть до той поры, были таковы, что каждый раз, когда вставали трудности, они заключались всегда в самых различных вещах, но часто облачались в такие формы, что тот или иной заявлял: мы не можем примкнуть к Обществу, так как ему всё диктуется из Адьяра, у него всецело автократический принцип. В то время я постоянно говорил людям — и это одна из реалий, порожденных условиями: я нахожу необоснованным, когда утверждают подобное в немецкой секции, ведь я обхожусь с «указами» из Адьяра так, что складываю их один на другой и оставляю так лежать, а в остальном делаю то, что представляется мне правильным. И во время первой беседы с полковником Олькоттом я, хотя и предвидя, что он охотнее услышал бы это от равного себе по годам, сказал ему, что буду поступать именно так, дабы у него не было неясности на этот счет. Я всегда отзывался об Олькотте с большой теплотой, ибо он в самом деле был идеалом основателя подобного общества. Он тотчас понимал каждое свободное побуждение и никогда не противился подобному; такое вовсе не приходило ему в голову. О таких вещах он говорил совсем немного, а когда кто-то ему писал, что Генеральный секретарь немецкой секции складывает указы из Адьяра в сторону и не соблюдает их, то он тоже откладывал такую жалобу и не брал ее во внимание. Как видите, работать тогда было превосходно. Затем постепенно стали наступать иные времена. И вы видите, я, собственно, вовсе не говорю о том, что разрабатывалось как содержание учения, я также не веду речь о том, что мне кажется сколько-нибудь важным, чтобы на программу моей мистики было обращено внимание в широком объеме, я говорю только о реальных фактах, которые происходили.

Затем, мало-помалу, стало происходить и другое. Но рассказ о разных других делах завел бы нас очень далеко. Начать с того, что умер Олькотт. Уже тогда случилось нечто, что хотя, вероятно, и может быть вполне понято как что-то созвучное духу Теософского общества, но, право, уж очень трудно дать происшедшему подобную интерпретацию. Коротко же могу обобщить, что из Адьяра было распространено сообщение, что к смертному одру Олькотта являлись Мастера и установили, кто должен быть преемником Олькотта.

Ну, такое дело можно толковать двояко, — я сейчас не имею в виду трактовку содержания. Одна из возможностей — это сказать: при любых обстоятельствах абсолютно необходимо (независимо от того, как трактовать содержание) оставить данный факт в наиузком кругу и не толковать о нем в Обществе. Другая возможность — говорить об этом факте. Тогда, само собой разумеется, толки пойдут из уст в уста и этого не остановишь. Так и произошло.

Если даже ни один человек не сделал чего-либо противного духу Общества, если даже никого нельзя ни в чем упрекнуть — ибо ведь госпожа Безант была вправе думать об этих вещах так, как она хочет, также и поступать сообразно этому, то есть она вправе использовать эти явления и в таком духе вести Общество, — то все-таки в Обществе мы с тех пор на самом деле не стоим больше на здоровой почве. Это ведь тоже факт.

То, что сказал наш друг Валлин, относится к суждениям людей, стоящих вовне, которые могут задаваться вопросом, вступать им или нет. То, что я говорю сейчас, относится к внутреннему кругу, к той основе, на которой стоим мы сами. Не было больше здоровой почвы, и с тех пор не снимался вопрос, возможно ли вообще находиться в Обществе, не нужно ли из него выйти. Вы знаете, что многие люди во всем мире уже вышли; как, например, один из выдающихся — мистер Мид. С того времени мы не стоим больше на здоровой почве — по различнейшим причинам, — и совершенно определенно с того момента также впервые стало ухудшаться суждение внешнего мира об Обществе, постепенно став таким, каково оно сейчас. Ибо с тех пор происходили примечательнейшие вещи, не относящиеся на самом деле к административным делам Общества, но несущие на себе его сигнатуру. Происходило разное: сперва случай Лидбитера — но не случай как таковой. Те, кто знаком с моей позицией, будут знать, что я принял такую точку зрения: как личность Лидбитер должен быть защищен самым широким образом. Единственное, что страшно в «падении» Лидбитера, так это то, что оно тоже было отнесено на счет Общества. Это стало вторым случаем, когда я говорил: работать с этим Обществом, по сути, больше невозможно. Опять же благодаря болтливости стало известно, что миссис Безант вначале лично осудила Лидбитера, а потом, через короткое время, снова повернулась к нему лицом. Данный факт был воспринят во внешнем мире также под сигнатурой Общества. Теперь происходит нечто, что, строго говоря, тоже не относится к административным делам Общества, но если бы я сегодня молчал или не упомянул об этом, то такое могло бы быть истолковано как род неоткровенности.

Ко многим другим вещам, рассказ о которых завел бы слишком далеко, прибавляется ещё и то, что Анни Безант в присутствии свидетеля [Марии фон Сиверс], который всегда готов свидетельствовать об этом, в 1907 году в Мюнхене сказала, что она в отношении христианства некомпетентна. И поэтому она, так сказать, уступила мне Движение, поскольку в него должно было влиться христианство. После того как Анни Безант мне об этом сказала, были осуществлены некоторые изменения, которые, в этом разрезе, могли бы внести порядок в Общество. И однако же тогда можно было слышать со всех сторон: «Теперь доктор Штайнер отделился от Анни Безант; теперь есть два течения, такое положение вносит в Общество разобщенность». Это озадачивало людей. И тут стал практиковаться один своеобразный метод, заключавшийся в том, что дело фактически выворачивали прямо наизнанку. И с той поры примечательным образом свирепствует такое вот переворачивание фактов с ног на голову. Трудно объяснить, что означает такое переворачивание. Говорили тогда: «Ведь многие уходят из-за этой разобщенности!». Правда же была в том, что многие люди вышли бы, если бы не появилась эта так называемая «разобщенность». Они остались только потому, что течение отделилось совершенно легальным образом, после того как Анни Безант дала согласие на отделение¹⁸⁵.

Другой факт — тот, что внезапно всплыл на поверхность спустя два года, то есть в 1909 году. Пожалуйста, не поймите его превратно, а примите без какой-либо доли критики, как факт, который, являясь фактом, само собой разумеется, должен быть представлен как таковой, на что он имеет полное право. В 1909 году Анни Безант в различнейших местах прочла лекцию о сущности Христа. Тогда мало-помалу стали слышать об идее грядущего во плоти Христа, эта идея всё набирала силу и стала, наконец такой, какой она вам уже знакома. И если в последнее время суждение людей, стоящих вне Общества, стало ещё более неблагоприятным, то история о грядущем во плоти Христе, без сомнения, принадлежит к тем вещам, которыми в значительной мере было вызвано такое суждение.

Дальше появляется факт — также и вследствие последнего события [смерти Олькотта], — который сегодня делает невозможным отделить чисто административную сторону дела от того, что относится к учению. Данный факт сделал невозможным такое различение, и это — фатальная ситуация, в которой мы сегодня находимся со всем Обществом. Такое явление, прежде всего, только лишь симптом. Во всех моих словах вы найдете вполне высказанным то, что я не оспоривал у миссис Безант права назначить своим представителем в делах «Звезды Востока» того, кого она желает. Я не только не оспориваю этого, но и по сию минуту ни на мгновение не таил на нее обиды за то, что она назначила именно Фоллрата. Ее полное право поступить так: она вправе иметь о Фоллрате иное мнение, нежели я. Но об этом речи и не шло, речь шла о другом, хотя я совершенно точно знаю, что в ближайшее время дело обернут так, будто речь шла именно об этом. Естественно, я не вижу, почему кто-то, обвиняющий меня в краже серебряных ложек, не может быть представителем какого-то другого сообщества, но факт все-таки таков, что таким путем создается невозможность защищать госпожу Президента, стоять на ее стороне, поскольку, она действует так как раз в тот момент, когда появляется подобный памфлет¹⁸⁶. Ибо если и дальше защищать госпожу Президента и если даже говорить, что она пользуется любовью — как оно и есть на самом деле, — то тогда у людей появляется полное право сказать мне: «Так, так, ты на стороне миссис Безант, значит ты с ней согласен. Хороший же ты фрукт!».

Здесь факт, который налицо; или, в противном случае, нужно было бы сказать: миссис Безант об этом ничего не знает. Но такое утверждение неправда, ей известно всё в совершенной точности. Я вынужден был сообщить миссис Безант эти факты в подробном письме, как ответ на письмо, полученное ею от другой стороны [от Фоллрата]¹⁸⁷. Кроме того, каждый спросил бы: «Как насчет компетентности Президента, которого ты защищаешь, если она не видит, что так поступать ей нельзя?». Другими словами, это означает быть поставленным перед ужасной ситуацией. И перед подобными ситуациями нас ставят каждую минуту. Такое стало теперь уже прямо-таки эмблемой Общества!

И уж вовсе не хочу говорить о Генуэзском конгрессе, который тоже знаменовал бы ужасную ситуацию¹⁸⁸. Видите ли, когда два человека с одной кафедры представляют противоположные воззрения, как было в 1909 году в Будапеште, то это уместно в обществе, построенном на равноправных мнениях. Но есть нечто такое, чего в человеческом сообществе делать нельзя. Я хочу вас спросить: представьте, вы приглашены к кому-то и приводите с собой человека, который для вас исключительно значителен. Для вас очень важно его привести. Вы приходите куда вас пригласили, а там вам говорят: «Я не хочу ничего знать об этом человеке, мне нет до него никакого дела». Ну и как вы должны это понимать? Как род оскорбления вашей личности. Вряд ли может быть иначе. Если вы кому-то представляете человека, который для вас значителен, и тот отвергает его, то это никуда не годится, ведь никакое общение тогда не будет возможным. Представьте себе, что дело дошло бы до генуэзского конгресса: тогда мы оказались бы в таком же положении. Мы — совершенно безразлично, какую точку зрения представляют другие, — исходя из наших убеждений отвергли бы не содержание какого-либо учения, а человека, которого привела миссис Безант, — привела только по той причине, что увидела в нем что-то особенное и также достаточно позаботилась о том, чтобы что-то особенное испытали и другие… — нам пришлось бы отвергнуть его, то есть проигнорировать этого человека¹⁸⁹. Любая другая возможность была исключена. Тем самым мы были бы вынуждены оскорбить госпожу Президента. Когда дела Общества смешивают с личными, то и в результате получается личное. Толковать можно о самых крайних противоположностях; но когда приводят вплетенных в них личностей, то тогда перед нами факт, что Общество радикально загоняют в личностное. Как это согласовывается с тем, что было однажды высказано Олькоттом: «Главное это не Е.П. Блаватская и не я, а дело; личности здесь не могут иметь значения»? — Правильно ли, когда Обществу преподносят как раз личностей — в качестве чего-то, связанного с учением? Не отвергается ли этим принцип Общества самым недвусмысленным образом? — Да, если даже и неосознанно. Точно так же когда осуществляют братство так, как это сегодня встречает критику. Где же в тех трех пунктах, первоначально установленных Е.П. Блаватской и полковником Олькоттом, написано, что нужно взращивать такое братство, о котором в случае с Фоллратом утверждали, что оно-де прописано в первом пункте устава? Но там говорится: образовывать «ядро», то есть, значит, отнюдь не какую-то всеобщую кашу, а ядро отдельных, братски объединенных людей, имеющих своей задачей нести теософию в мир. Это нечто иное, нежели когда говорят, что в первую очередь вменяется в долг осуществлять братство. Братство это нечто такое, что может возникнуть само собой, когда о нем скромно молчат. Тогда оно, чаще всего, присутствует; когда о нем громко кричат, его бывает меньше всего. Однако то, что эта всеобщая каша-размазня мало-помалу стала чем-то относящимся к уставу, связано со всеми другими обстоятельствами.

Как видите, вышесказанным я предоставил вам ещё несколько фактов. Но, наверно, было необходимо поговорить об этих вещах, чтобы обосновать мнение, чтобы образовать обоснованное суждение о том, что сейчас, хотя и без наших усилий, мы стоим в Обществе перед исключительно важной ситуацией. И единственное, что для меня самого является определяющим и по сию минуту (я говорю не для того, чтобы и вы признали это верным, оттого, что так сказал я; поэтому я говорю: для меня это определяющее), — это то, что мне известно, что у индивидуальностей, являющихся Водителями нашего Теософского движения, возникло мнение, что надлежит сохранять Общество до тех пор, пока это хоть как-то возможно. Что делает для меня тяжелым проявлять любую непосредственную инициативу к какому-либо разрушению Общества. Можно было бы сказать: происходившее тогда сегодня больше не имеет места (это было бы не совсем истинно), с другой же стороны, все-таки верно, что Общество представляет собой нечто, возникшее — не через нас, ибо мы не вошли, а присоединились к нему, — из основ Теософского движения нового времени. Так что разрушение Общества как такового теперь, в данное время, совершенно определенно не является правильным; правильным является позитивное. А что касается последнего, то оно труднее, чем негативное. Негативное ведь делается скоро, тут нужно только побуждение. Позитивное же требует поступков, и не только в исходном пункте: они должны совершаться непрерывно. Это то существенное, что должно быть нам ясно; и главное, чтобы мы приходили к делам, которые действительно позитивны, то есть к таким делам, в которых постепенно реализуются прекрасные слова барона фон Валлина: «Содержание всегда создает себе формы, если содержание есть». Но всегда необходимо сделать первый шаг. Только кажется мне, что дело это чрезвычайно важно и значительно и его, пожалуй, не следовало бы воспринимать так просто, как происходит со стороны некоторых. Поэтому я позволю себе сегодня объявить: я с этого места завтра примерно в 11 часов буду говорить вам об одном предприятии, уже существующем как таковое, которое уже было образовано недавно при особо торжественных обстоятельствах, и оно совершенно своеобразным образом должно стать своего рода общественным достоянием. То, что может быть возвещено в этом направлении, завтра будет сделано. Мы увидим, как задумано данное предприятие¹⁹⁰.

Дополнение к стр. 454

Письмо к Анни Безант в связи с обстоятельствами по поводу Хуго Фоллрата

(По рукописному экземпляру, переданному для перевода Марии фон Сиверс.)

...Что касается дела д-ра Фоллрата в Лейпциге, то я очень далек от того, чтобы хоть как-то вмешиваться в то, что Вы, dear Mrs. Besant, как президент, считаете в этом случае правильным. Самым предпочтительным для меня было бы, если бы исключение д-ра Фоллрата из немецкой секции не стало необходимостью. Я не поднимал вопроса об исключении, это было сделано лейпцигской ветвью. Передо мной вставал только вопрос: надо ли мне препятствовать исключению? Я не мог взять на себя ответственности за то, чтобы оставить Фоллрата в секции. Такое было невозможно по той причине, что д-р Фоллрат не может рассматриваться как духовно здоровый человек, поскольку его, в сущности, вовсе нельзя считать ответственным за свои действия. Действия же эти таковы, что сильно вредят T.S., коль скоро д-р Фоллрат является его членом. Прежде всего, наша лейпцигская ветвь не в состоянии работать, сталкиваясь с тем, что предпринимается д-ром Фоллратом. Разумеется, необходимо иметь глубочайшее сочувствие к д-ру Фоллрату; но присутствие его в T.S. невозможно. Письмо, которое он Вам написал, — лишь ещё одно доказательство, что от этого человека можно ожидать всего. Он пишет Вам обо мне в 6-и пунктах, хотя он должен был бы знать, что всё написанное в этих 6-ти пунктах — абсолютно объективно неправда. Так, он говорит Вам, что я в секции определил себе содержание в 1200 или 2000 марок, хотя в этом нет ни одного правдивого слова. Данная сумма была предоставлена на обустройство берлинской штаб-квартиры немецкой секции. Сам я не только отказался брать сколько-нибудь для себя из секционной кассы, но считаю важным, чтобы даже мои поездки никогда не оплачивались из секционных взносов, а иным образом. Говорить о других неправдивых сообщениях д-ра Фоллрата представляется мне делом недостойным и расточительством времени. Что же касается вопроса, хорошо ли будет оставить д-ра Фоллрата членом T.S., то я, как сказано, не хочу вмешиваться в Ваше решение, но хочу лишь предоставить Вам следующие соображения: если д-р Фоллрат останется членом T.S., то им этот факт будет использован таким образом, что в своих произведениях, содержание которых на самом деле противоречит здравому человеческому рассудку, он будет распространяться, что Президент дезавуировал немецкую секцию, а главным образом — меня, и что с ним-де поступили несправедливо. От того, как обстоят дела здесь, в Германии, совершенно незаслуженно сильно пострадает Теософское общество. Ведь уже достаточно характерно для д-ра Фоллрата, что свои жалобы он направляет именно против меня, хотя знает, что именно я, пока это было только возможно, сохранял его в Обществе. Мне, разумеется, нет никакого дела до неправдивых сообщений д-ра Фоллрата обо мне, которые, совершенно несомненно, будут им распространены в ближайшее время; но если он при этом будет еще и говорить, что президент Т.О. меня дезавуировал, то это повредит Обществу.

Насколько я, совершенно так же, как и Вы, dear Mrs. Besant, в общем против исключений, Вы можете видеть по тому, как уже в течение месяцев лейпцигская ветвь требует, чтобы был исключен также и некто господин Завадцки, и я пока что отговорил их … Во всяком случае, Вы можете быть уверены, dear Mrs. Besant, я не допустил бы исключения д-ра Фоллрата, если бы существовала хоть малейшая возможность надеяться на его выздоровление. С вредоносными действиями здорового человека возможно справиться; к непрогнозируемым же поступкам нездорового хотя и можно относиться с самым большим состраданием, но Общество не должно быть ими скомпрометировано. О том, сколько я положил труда, чтобы лично помочь д‑ру Фоллрату, не хотелось бы говорить вовсе. 

В неизменном глубоком сердечном почтении
д-р Рудольф Штайнер

Примечания

¹⁸¹ Речи д-ра Штайнера предшествовало выступление барона Альфонса Валлина о его впечатлениях от лекционной поездки по Скандинавии и Англии. Записи нет.

¹⁸² Из И. В. Гёте, перевод Фёдора Тютчева.

¹⁸³ Вильгельм Хуббе-Шлайден и Людвиг Дайнхард; ср. письмо Рудольфа Штайнера к Марии фон Сиверс от 18 апреля 1903, ПСС 262.

¹⁸⁴ К чему это относится, неизвестно.

¹⁸⁵ Относится к разделению Esoteric School.

¹⁸⁶ Хуго Фоллрат (из Лейпцига) в 1908 году был исключен из Немецкой секции, не из Общества. Анни Безант была проинформирована соответствующим образом. В 1911 году Хуго Фоллрат требовал своего восстановления и опубликовал пасквиль против Рудольфа Штайнера. В это же время он вместе с Хуббе-Шлайденом был назначен Анни Безант представителем ордена «Звезда Востока» в Германии.

¹⁸⁷ См. письмо Рудольфа Штайнера после данной лекции.

¹⁸⁸ В сентябре 1911 года в Генуе должен был состояться конгресс Федерации европейских секций Теософского общества. В последнюю минуту Анни Безант распорядилась его отменить.

¹⁸⁹ Речь идет о Джидду Кришнамурти.

¹⁹⁰ См. стр. 460.

© В.Волков. Перевод, 2004.
© Издательство «Энигма», 2004.
© Издательство «Антропос», 2004.