Сайт «Антропософия в России»


 Навигация
- Главная страница
- Новости
- Антропософия
- Каталог файлов
- Поиск по сайту
- Наши опросы
- Антропософский форум

 Антропософия
GA > Сочинения
GA > Доклады
Журнал «Антропософия в современном мире»
Конференции Антропософского общества в России
Общая Антропософия
Подиум Центра имени Владимира Соловьёва
Копирайты

 Каталог файлов
■ GA > Сочинения
■ GА > Доклады

 Поиск по сайту


 Антропософия
Начало раздела > GA > Доклады > Краеугольные камни для познания Мистерии Голгофы

Седьмая лекция (Берлин, 18 апреля 1917 года).

РИМСКИЕ ЦЕЗАРИ, ЯЗЫЧЕСТВО И ХРИСТИАНСТВО


Мои милые друзья!

Одним из великих образов всемирной истории является наследник Константина — Юлиан Отступник, павший от руки убийцы во время персидского похода в 363 г. В истории развития Запада Юлиан представляет одну из самых своеобразных фигур, ясно указывающую на деятельность противоположных сил в мировом развитии, благодаря которым оно и осуществляется. В Константине мы имеем перед собой личность, вынужденную порвать с принципами насилия большинства римских цезарей, с принципом насильственного посвящения в Мистерии. Константин предпринял все меры, чтобы доставить христианству экзотерическое господство, как мы характеризовали это в последний раз.

На Юлиана с самого его появления на свет вся императорская семья и ее приверженцы смотрели как на самого злейшего врага. В те времена, о которых мы говорим, рождению такой индивидуальности всегда предшествовали различные пророчества, предсказания. Семья его верила, благодаря разным предсказаниям сивилл, что в Юлиане должны быть проявлены импульсы, противоположные импульсам, воплотившимся в Константине. Семья его поэтому стремилась совершенно не допускать Юлиана к власти. Он был обречен на смерть. Были уже предприняты все приготовления к убийству его и его брата еще в детстве. В Юлиане действовала как бы некая аура, внушавшая ужас окружающим его. Из многочисленных рассказов, связанных с личностью Юлиана, явствует, что в нем таилось действительно нечто жуткое, с вышеупомянутой точки зрения. Еще в юности он принимал участие в одном из галльских походов. Войску пришлось проходить мимо одной сомнамбулы, которая при этом закричала: «Вот тот, кто восстановит древних богов и их статуи». Появление Юлиана означает, следовательно, нечто глубокое, духовно обусловленное. Его не лишили жизни, как это весьма часто бывает в таких случаях, из-за боязни в случае убийства еще большего несчастия. Кроме того, родственники его были убеждены, что можно будет на время парализовать все его попытки уничтожения плодов работы Константина. И они действительно употребили все меры, чтобы заглушить в Юлиане все, что было заложено в нем, все его стремления. Прежде всего было решено дать ему строго христианское воспитание, в духе идейного направления Константина. Но это потерпело крушение, не проникло в его душу, тогда как все, что удавалось ему услышать о древних эллинских преданиях, загоралось в душе его ярким пламенем. И так как там, где действуют мощные силы, эти силы в конце концов и побеждают, то случилось так, что несмотря на все усилия отделить его от опасности, он попал в руки разных греческих воспитателей, познакомился с эллинизмом и с его преданиями, а когда подрос, познакомился и с тем, как изживал себя эллинизм в философах неоплатониках, и был посвящен в Элевсинские мистерии. Таким образом, несмотря на уничтожение принципа посвящения римских цезарей, Юлиан вступил, опять как посвященный, на императорский трон. Необходимо запомнить поэтому, что при рассмотрении всего совершенного им, нужно придерживаться точки зрения, исходящей именно из его посвящения в Элевсинские мистерии, не обращая внимания на то искажение, которое дает нам история, говоря о Юлиане. О личности, подобной Юлиану, можно правильно судить, только если имеется серьезное отношение к действию, произведенному на него посвящением в мистерии. Что приобрела душа Юлиана благодаря этому? Он получил возможность узреть непосредственно душевно факты космического развития, факты мирового развития; он познакомился с духовным происхождением мира, познакомился с тем, как изживает себя это духовное происхождение мира в планетарной, в солнечной системе, он научился понимать известные вещи, ставшие уже совершенно непонятными его современникам, за исключением немногих греческих посвященных, а именно: связь солнечного воздействия и солнечного существа с древним Гермесом-Логосом. Вот что проходило перед его душой. Он научился понимать пифагорейское изречение: «не говори никогда против Солнца», — в котором подразумевается, конечно, не внешне физическое Солнце, а дух, скрытый за ним. Он знал, следовательно, что в соответствии с древними священными традициями в духовно-душевном, лежащем в основании Солнца, кроется истинная первопричина мира, с которой прежде всего должен связать себя человек, если он желает проникнуть до источников бытия.

Итак, представьте себе, мои милые друзья, перед душой Юлиана стояла вся древняя тайна Солнца, стояла истина, что физическое Солнце, являющееся физическому глазу, есть лишь внешнее тело для некоего духовно-душевного солнечного, оживающего в человеческой душе благодаря посвящению и говорящего ей об общности космоса, вселенной с человеческой душой в ее историческом развитии. Юлиан постиг, что здесь, на Земле, никогда не может существовать установленний, исходящих только из человеческого разума, связанного с человеческим мозгом. Он понял, что говорить об установлениях мира смеет лишь тот, кто умеет говорить с солнечным Логосом, ибо он прозревает один общий закон в движении светил, и в том, что происходит здесь, на Земле, среди людей, в движении великого исторического развития человечества. Следует заметить, что даже такому отцу церкви, как св. Иоанну Златоусту, было еще ясно, что существует древняя тайна Солнца, духовная тайна. У него даже встречается выражение: «внешнее физическое Солнце так ослепляет людей, что они не могут проникнуть до духовного Солнца». И если взглянуть на все, что окружало такого человека, как Златоуст, в душе которого сиял еще луч древней мудрости, то станет ясно, что мало оставалось тогда уже от древнего понимания мировых тайн, сообщавшихся в мистериях, и как оно было дано одному из последних — Юлиану Отступнику. Этот последний всецело был окружен, в сущности говоря, приверженцами Константина, мыслившими в духе его. Конечно, можно было встретить вплоть до конца IX столетия на Западе отдельных личностей, даже пап, например, проникнутых древними тайнами; но главный импульс, исходивший из Рима, был направлен все же на ослабление подобных стремлений отдельных личностей к проведению, по отношению к преданиям древних мистерий, определенной своеобразной политики, о которой мы упомянем вскоре. Юлиана окружала, в сущности, весьма экзотерическая форма христианства.

Вследствие сложных процессов, описать которые в их психологических подробностях весьма затруднительно, в нем возникла следующая мысль: нельзя ли употребить то немногое, что оставалось еще от древнего посвящения, на восстановление преемственного ему процесса в ходе развития человечества. То есть, другими словами: Юлиан не был, в сущности, противником христианства, но был только приверженцем возрождения эллинизма. И его индивидуальность станет понятнее, если в ней увидеть скорее возродителя эллинизма, чем противника христианства. Ибо все пламенное усердие, вся сила, которую он развивал, была именно направлена к тому, чтобы не дать умереть, не дать истребить эллинизм, создать как бы непрерывное развитие его, чтобы он дошел и до дальних потомков. Юлиан протестовал против разделения, радикального поворота. Он был великой личностью. Со времен своего посвящения в Элевсинские мистерии он знал, что нельзя проводить известные импульсы в мировом развитии, опираясь лишь на живущее в физическом чувственном и, обычно, душевном, ибо тогда приходится говорить против Солнца в пифагорейском смысле. А он хотел не этого, а как раз обратного. Он вступил, таким образом, в величайшую борьбу, которая только мыслима в человеческом развитии. Не нужно забывать, что восставало тогда против подобной борьбы уже в современном ему Риме, во всей южной Европе. Не забывайте, мои милые друзья, что вплоть до времен Константина в широких слоях сохранились еще хотя и последние, но все же остатки древних духовных постановлений. Для современных толкователей Евангелия является истинным крестом вопрос о чуде, потому что никогда не хотят читать Евангелие в духе их эпохи. Для современников евангелистов вопрос о чуде вовсе не существовал, ибо им было известно, что для человека существует возможность черпать из духовного мира силы, которыми он и овладевает.

В той же мере, как вводилось внешнегосударственное христианство, завершившееся деянием Константина, в той же мере употреблялись все усилия оттеснить на задний план все древние духовные традиции. В Риме издавались закон за законом, ведущие к тому, что никто не смел прибегать к древним традициям, черпающим силы в духовном мире. Это, конечно, облекалось в слова, вроде следующих: «Старое суеверие должно умереть. Никто не смеет прибегать к опирающимся на духовные силы традициям для того, чтобы вредить людям, никто не смеет входить в общение с умершим», и т.п. Но за этими законами скрывалось стремление искоренить дотла все духовные традиции, остававшиеся еще от древних времен. История пытается, правда, затушевать, скрыть то, что происходило тогда. Но ведь начало нашей истории — на что не обращает внимания наша современная, отбросившая всякие предпосылки и авторитеты, наука об истории — было положено в монастырях разными монахами и священниками, которые самым серьезным образом стремились затемнить истинный образ древности и воспрепятствовать проникновению существенного из него в последующие поколения. Итак, Юлиан видел закатывающийся старый мир иным, чем видели его предшественники Константина. Ему было известно, благодаря посвящению, о связи человеческой души с духовным миром. Задумав установить при помощи древних принципов посвящения непрерывный процесс человеческого развития, он в то же время понимал, что задуманное им удастся только тогда, когда он выступит против той формы, которую приняло развитие вокруг него. Юлиан, именно благодаря своему посвящению, отличался глубочайшей любовью к истине, той любовью, о которой люди, подобные императору Константину, не имеют ни малейшего понятия. Истина в самом ее серьезном значении проявилась в Юлиане в такой сильной мере, в какой едва ли встречалась когда-либо впоследствии в течение всего развития западного человечества. Благодаря тому, что посвящение пробудило в нем глубокий и значительный инстинкт истины, он видел, что происходило, например, со школами, высшими и низшими, окружающими его. Со времен Константина в школы была введена христианская догматика в том виде, в каком она распространяется до сих пор. Эта христианская догматика была усвоена учителями, которые и разбирали, со своей точки зрения, древних греческих писателей, тех писателей, в сочинениях которых постоянно говорилось о древних богах: Зевсе, Аполлоне, Афине Палладе, Афродите, Гермесе и т.д. В душе Юлиана возникла мысль: чему же учат все эти учителя? Не являются ли они просто лживыми софистами? Тот, кто писал эти древние писания, ощущал в своей душе древних богов, как истинные мировые импульсы, и это именно и является основой их. Смеет ли излагать их человек, который в силу своей догматики должен оспаривать радикальнейшим образом самое существование, бытие этих древних богов. Для Юлиана, пронизанного инстинктом истины, это являлось невозможным. Он запретил поэтому тем, кто в силу своей христианской догматики не могли уже верить в древних богов, преподавание древних писателей. Мои милые друзья, представьте, что пришлось бы запретить учить в наших школах, если бы решили руководствоваться тем же принципом истины, что и Юлиан. По этому вы можете судить, какой глубокий инстинкт истины жил в Юлиане.

Он захотел вступить в бой с течением, бывшим с другой точки зрения все же необходимым. Он имел перед собой Евангелие, возникшее совершенно иным образом, чем то, что он получил через Элевсинское посвящение. Он не сумел ориентироваться на том пути, на котором возникли Евангелия. Если то, что исходит от Христа (так говорил он), является принципом посвящения, то он должен находиться и в мистериях, именно жить в глубинах мистерий. И он решился на великую попытку: возможно ли продолжать старое? Он видел ведь только то, во что превратилось христианство в его время. Он задумал огромную попытку, в определенном даже месте, и такую попытку, которая считается с человеческими средствами: он решился на действие, имевшее значение и для процессов духовного мира. «Христианам было предсказано, — (так сказал он себе), — что храм иерусалимский будет разрушен так, что не останется камня на камне. Так и случилось, но если начать вести работу с противоположной стороны, чтобы это предсказание не исполнилось, то тогда не восторжествует и христианство». И он решил затратить на это огромный по условиям тогдашнего времени капитал, начать возводить вновь иерусалимский храм. Для этой цели было собрано множество рабочих. Теперь попытайтесь рассмотреть этот факт с духовной точки зрения. Юлиан вызывал здесь не людей, а богов. И тут произошли факты, в которых нельзя усомниться, подтверждаемые даже историей — поскольку исторические факты нуждаются вообще во внешнем подтверждении, ибо внутренне они всегда достоверны: каждый рабочий, приступивший к работе над храмом, имел известное видение — на том месте, где он начинал работать, вырывалось ему навстречу огненное пламя. Рабочие разбежались, и предприятие не осуществилось. Таков был грандиозный замысел Юлиана.

После того, как Юлиану не удалась эта демонстрация, перед миром поставившая себе целью уничтожить предсказание о разрушении храма, он решился на другую попытку, не менее грандиозную. Тогда еще не наступило то время, когда на европейское развитие повлияла та волна, что вела свое происхождение от невозможности для одного из величайших отцов церкви, Августина, возвыситься до одной идеи. Вам может быть известно из истории, что Августин — я упоминал об этом уже при различных случаях, между прочим при обсуждении идей Фауста, — что Августин исходил из так называемого манихейства — учения, возникшего в Персии и претендовавшего на лучшее понимание Христа Иисуса, чем его понимали в Риме или Константинополе. Это манихейское учение, последние слова которого еще не могут быть произнесены сейчас, к сожалению, даже в наших кругах, — это манихейское учение просочилось самым разнообразным образом на Запад, вплоть до позднейших времен, и было бы погребено в своих уже испорченных побегах, когда начала возникать в XVI столетии легенда о Фаусте. В возрождении Фауста, благодаря гениальной интуиции Гете, кроется нечто от возрождения манихейства. Юлиан мыслил, связуя огромное, его мысли охватывали все человечество.

На таком человеке, как Юлиан, становится необычайно ясно, до чего мелки обыкновенные человеческие мысли. Учение о Сыне Человеческом должно было принимать различные формы, смотря по тому, насколько было возможно составить представление о самом человеке, об его существе. О Сыне Человеческом слагались, следовательно, такие же представления, как и о самом человеке. Одно обуславливало другое. Но в этом люди весьма отличались друг от друга. И в настоящее время меньше всего могут глубоко понять это. — «Человек — МАНУШЕЯ (Manusheya)», — так звучит по-санскритски слово «человек». И в этом слове — МАНУШЕЯ — звучит то основное ощущение, которое связывалось с человечеством у значительной части людей. На что указывается, когда человеку дается имя МАНУШЕЯ, когда употребляют этот корень для обозначения человека? На духовное в человеке; человек определяется прежде всего как духовное существо. Когда хотят сказать: человек есть дух, все остальное есть лишь выражение, откровение духа, — если, значит, главную ценность человека видят в духе, — то говорят «Манушея». Но после того, что мы предварительно заметили, может существовать и другое воззрение. Главной целью, когда говорят о человеке, может быть и душа. Тогда меньшее внимание будет обращено на то, что человек есть дух. Больше будет подчеркиваться, что человек — душа. Все внешне физическое, то, что связано с физическим, отходит при этом обозначении человека на задний план. Обозначение человека берется из того, что живет в человеке как душевное, выражающееся в глазах, в стремлении человеческой головы в высоту. Если разобрать слово Антропос (греческое слово Антропос), разобрать его происхождение, то оно и выразит приблизительно это. Те, кто обозначали человека словом Манушея или подобно звучащим словообразованием, видели прежде всего духа, нечто исходящее из духовных миров. Те же, кто обозначал человека словом, звучащим как греческое Антропос, т.е. прежде всего греки, выражали душевное в человеке. Но возможно и третье. Возможно, что в человеке видят прежде всего внешнее, рожденное от земли физическое, сотворенное физическим путем. Тогда человека обозначат словом, приблизительно обозначающим: творящий или сотворенный. Это будет находиться в слове. Если разобрать происхождение слова Гомо (Homo), то в нем мы найдем вышеописанное.

Итак, перед нами три рода воззрения на человека, совершенно своеобразно распределенные. Но именно из этого распределения вам и станет ясным, что такой человек, как Юлиан, знавший об этих вещах, мог с известным правом инстинктивно искать духовного объяснения слову Сын Человеческий. В душе его возникла мысль: «Ты посвящен в Элевсинии. Но может быть возможно заставить посвятить себя и в персидские мистерии, и в мистерии, связанные с манихейским учением. Может быть там найдешь ты возможность осуществить то непрерывное развитие, к которому ты стремишься». Это грандиозная мысль. И как основанием похода Александра Великого отнюдь не было тривиальное стремление завоевать Азию, так и основанием персидского похода Юлиана Отступника было нечто иное, а именно то, на что мы сейчас намекали, а отнюдь не завоевание Персии. Он хотел узнать, сможет ли он глубже проникнуть в свою задачу при помощи персидских мистерий.

Дело станет яснее из следующего вопроса: «Чего не понял, собственно, Августин в манихействе? Что было непонято им в манихействе?». О последних целях манихейства сейчас еще нельзя говорить, но можно указать на некоторые внешние признаки (факты). Августин был в своей юности сильно и глубоко захвачен манихейством, которое затем было сменено им на римский католицизм. Что не смог он понять в учении манихейства? Чего не постигал он? Манихейское учение слагало не абстрактные понятия, отделяющие мыслимое от остальной действительности. Возникновение таких понятий было невозможно у манихеев, точно так же, как и у посвященных в Элевсинские мистерии. Я пытался указать на разницу между просто логическими и соответствующими действительности понятиями. В основе манихейского учения заложен принцип создавать не просто логические, а лишь соответствующие действительности понятия и представления. Из этого не следует, что в жизни не играют роли и недействительные представления. К сожалению, они играют большую роль в жизни, в особенности в наше время. Манихейское учение допускает создание таких представлений, которые не только остаются в мысли, но и обладают достаточной силой, чтобы влиять на природу, играя в ней роль. В манихействе совершенно было бы невозможно такое представление о Христе Иисусе, какое создается весьма часто. Во что обратился Христос Иисус во многих отношениях? В весьма неопределенное понятие о Христе, воплотившемся в Иисусе, благодаря Которому нечто совершилось в земном развитии. Ведь понятия были страшно обесцвечены, в особенности в XIX столетии. Но если спросить себя, мои милые друзья, может ли привести к чему-нибудь то, что приписывается христианской догматикой Христу и Его деяниям, то на этот вопрос нельзя ответить утвердительно, если отнестись к нему вдумчиво, серьезно, искренне и правдиво. Ибо, если христианские понятия не в силах представить себе такую Землю, которая является не могилой для человечества, а переносит его к новому измененному бытию, если этих сил хватит лишь на то, чтобы представить себе развитие Земли так, как это описывают современные естествоиспытатели, так, что Земля перестанет производить, что род человеческий угаснет, то здесь не помогут никакие представления о Христе Иисусе. Ибо, хотя Он и проявил для Земли известную деятельность, но представление о ней не настолько сильно, чтобы приподнять материю, чтобы мыслить ее в действительности, переходящей из земного состояния в будущее. Необходимы гораздо более сильные понятия, чем слагающиеся сейчас, чтобы обхватить ими Землю и дать ей возможность перейти к новому бытью.

Я говорил вам недавно в открытой лекции, как мыслит современная наука. Она вычисляет, что если растянуть современные силы природы на миллионы лет, то в будущем наступит такое состояние — я говорил вам уже об этом докладе Королевского института, — что можно будет окрашивать стены белком, светящимся настолько, что при нем можно будет даже читать газету. Я описывал вам при этом одного такого естествоиспытателя, уверенного, что молоко будет тогда твердым и будет светить синим блеском. Подобные представления исходят, конечно, из туманных понятий о действительности, недостаточно сильных, чтобы схватить действительность. Ибо все эти вычисления естественной науки походят на то, как если бы я занимался исследованием желудка и его изменением за 4, 5 лет, а затем вычислил бы, каким будет человек через 250 лет. Распространяя это на большое количество лет, я смог бы вычислить это. Точно так же, как вычисляют естествоиспытатели, какой вид будет иметь Земля через миллионы лет, могу я вычислить, какой вид будет иметь желудок 6-7-летнего человека через 250 лет. Но все дело в том, что человек-то уже умрет к тому времени. Точно так же, как вычисляют в геологии, какова была Земля столько-то миллионов лет назад, точно так же можно взять ребенка и вычислить, как изменятся его внутренние органы через неделю, через две; можно было бы вычислить в обратном порядке, вплоть до состояния, в котором, якобы, находился ребенок 250 лет назад; только тогда его не было, конечно. Понятия не в состоянии охватить всю действительность, эти естественнонаучные понятия пригодны для частичной действительности, охватывающей непосредственно от 6 до 7 тысячелетий до и после нашего летоисчисления.

Но существо человека задумано для совсем иных эпох. И в духе этого существа должно быть и Существо Христа. Поэтому-то я и сказал здесь однажды: «Существует известная разница между тем, что называлось «химической свадьбой» в средние века, и тем, что называется «химической свадьбой» в духе Христиана Розенкрейца». Многие теософы говорили раньше и говорят, может быть, и сейчас, что при углублении внутрь себя находишь свое тождество с божественным существом. Людям давалась настолько яркая картина этого, что они, после выслушивания такого одночасового доклада, уходили с сознанием: «если ты постигнешь себя как следует, в своем внутреннем, то можешь уже почувствовать себя вроде бога». Но «химическая свадьба» Христиана Розенкрейцера представляет собой действующими в человеке такие силы, которые захватывают всего человека и действительно преобразуют существо его настолько, что оно может быть перенесено, когда отпадает, как шлак, материя, во времена Юпитера, Венеры, Вулкана ...

Победа над злом, победа над материей — вот что было заложено в манихействе. Более глубокое постижение вопроса о зле и в связи с этим вопрос о Христе Иисусе, — вот что стояло перед душой Юлиана, и это хотел он добыть из персидского посвящения и перенести в Европу. И вот в этом персидском походе он погибает от руки убийцы. Исторически доказано, что он пал от руки убийцы — приверженца императора Константина. Вы видите, насколько трагичным является в истории принцип восстановления непрерывности и как он завел Юлиана Отступника в тупик.

И тогда восторжествовал принцип Августина, отвергавший понятия, связанные каким-либо образом с манихейством, т.е. сомышление материальных представлений с духовным мышлением. Запад был вовлечен в процесс абстракции. И этот процесс шел с необходимостью все дальше и дальше, проникая на Запад; лишь немногие исключительные умы восставали против этого, и одним из самых видных бунтовщиков по своему духовному содержанию был Гете, тогда как Кант наименее всего восставал против такого абстракционизма.

Возьмите «Критику чистого разума», — я высказываю еретическую, но, тем не менее, правильную мысль, — прочтите все основные положения и обратите каждое положение в его противоположность. — Тогда получите вы истину. Так надо мыслить себе как раз важнейшие положения Канта в учении о пространстве и времени. Можно спокойно превратить все положения в их противоположность, говорить «нет», где Кант говорит «да», и наоборот, и только тогда получится нечто, что может быть принято в духовном мире.

Вы можете отсюда заключить, мои милые друзья, как заинтересованы люди в том, чтобы исказить великого антипода Канта — Гете, как это и сделал человек, о котором я недавно говорил вам, исказив его в противоположность: «вовнутрь природы не проникает ни один сотворенный ум». Необходимо обратить внимание именно на эти точки зрения, и тогда можно правильно судить о сочинении Юлиана, направленного против христианства Павла.

Это сочинение весьма примечательно, и не столько своим содержанием, а тем, что оно перекликается с различными сочинениями XIX столетия. Это парадоксально, не правда ли? Но дело в том, что если взять сочинения Юлиана Отступника, направленные против христианства, то найдешь в них всевозможные доводы против христианства, против исторического Иисуса, против известной христианской догматики, — и все это изложено с сильным истинным пафосом — не с ложным, а с истинным пафосом, с сильным внутренним чувством. И если при помощи этих доводов взяться за исследование свободомыслящей теологии XIX столетия и затем перейти от него к писателю, вроде Древса, к писателю, отрицающему на основании этого свободомыслящего теологического исследования историческое существование Христа Иисуса, если взять и сопоставить всю эту литературу, начинающуюся в XVIII столетии, проходящую сквозь весь XIX и принадлежащую к самым прилежным, тщательным, самым основательным филологическим исследованиям, тогда станет ясно, что можно провести известные общие линии. Главная критика началась с того, что стали сопоставлять Евангелия и нашли отступления их друг от друга. Об этих вещах я уже говорил не раз и не буду повторяться. Но если взять эти главные линии и положения, то все они найдутся уже у Юлиана Отступника. XIX столетие не дало ничего нового. Все уже было дано Юлианом Отступником. И он высказал это с известной гениальностью, тогда как в XIX столетии это говорилось с огромным прилежанием, с основательной теологической ученостью и основательной теологической софистикой.

Итак, можно сказать, что Юлиан Отступник вступил в титаническую борьбу. Он пытался, желая оживить манихейство, установить непрерывное развитие. Представьте себе, как такие лучшие умы, как Гете, повинуясь как бы инстинктивному стремлению, хотели возродить в себе древний эллинизм. Представьте себе, что сделалось бы со всеми этими людьми, если бы Юлиану Отступнику удалось его дело. Можно сказать, что та необходимость, которая лежит в основании факта неудачи задуманного Юлианом дела, должна быть освещена с совсем другой стороны. Но эта необходимость отнюдь не будет понята, если будут рассматривать великого Юлиана с филистерской точки зрения, не видя в нем титанического борца за проникающее в действительность человеческое понимание общей связи мира. Положение вещей в наше время таково, мои милые друзья, что особенно полезно вспомнить именно теперь подобные великие моменты исторического развития Запада. Ибо мы живем в такое время, которое не удалось бы преодолеть здоровым путем, если не понять по-новому, чего хотел ум, подобный Юлиану Отступнику. В его время еще не наступила возможность — и в этом весь трагизм его — примирить древний принцип посвящения с самой глубокой сущностью христианства. В наше время эта возможность наступила, и необходимо без промедления претворить ее в действительность, иначе развитие Земли придет к упадку вместе со всем человечеством. Необходимо обновление во всех областях. И прежде всего необходимо принять вновь принцип общения с духовным миром. Сначала придется составить себе ясное представление о том, что противодействует этой необходимости. В настоящее время люди боятся таких настойчивых представлений, хотя в то же время проявляют и большую храбрость. Но это не храбрость познания, этого нет в наше время. Ее не существует. В современном человечестве еще не существует истинного стремления встать лицом к лицу с действительностью. Но это именно и является глубочайшей необходимостью в наше время. Наше время должно научиться понимать, если не желает размениваться на мелочи, принцип творческого духа, оно должно научиться понимать, что такое дух, когда он становится творческим и действует с той же силой, с какой действуют инстинкты, но только эти последние действуют во тьме, а ставший творческим дух — в свете Солнца, т.е. духовного Солнца. Вот что должно познать наше время. Но какое огромное противодействие, прямое противодействие этому наблюдается в наше же время.

Катон, римлянин Катон, немало потрудившийся над созданием твердой структуры римского государственного строя, счел необходимым ради сохранения этой твердой структуры изгнать приверженцев греческой эллинской философии. «Они только болтают, — говорил он, — и это мешает постановлениям наших властей». Макиавелли, великий флорентиец эпохи Возрождения, вполне разделяя воззрения Катона, особенно хвалил его за то, что тот изгнал из государства тех, кто осмеливался говорить о человеческих государственных установлениях с точки зрения духовного познания. Макиавелли особенно сочувствовал тому, что в известные времена в Римской империи применялась даже смертная казнь по отношению к тому, кто начинал интересоваться структурой социального строя. Imperium Romanum и все его потомство в Европе особенно враждебно относятся ко всякому общению с духовным миром. Поэтому-то и стараются во многих областях представить эти вещи в неясном свете или совсем умолчать о них. И когда в мир войдет представление о Мистерии Голгофы со всей радикальной неудержимостью, с какой оно и должно быть продумано, тогда многое должно растаять духовно, как снег на солнце. Это неприятно для многих. Это весьма неприятно — но это должно совершиться. И свершиться прежде всего для того, чтобы найти путь к истинному постижению Существа Христа. И об этом мы будем говорить в следующий раз, мои милые друзья, как возможно сейчас человеческой душе подойти непосредственно к этому Существу Христа. И особенно плодотворен для этого рассмотрения, с одной стороны, тот образ, в котором открылась как бы экзотерическая сторона Западного культурного развития, т.е. Константин, а с другой стороны — образ Юлиана Отступника, пытавшегося поднять невозможную для той эпохи борьбу с этой экзотерической стороной Западного развития. Замечательно, что если кто-нибудь в настоящее время подходит с незначительным по объему, но настоящим знанием оккультных фактов — именно тех оккультных фактов, которые сохранились еще в некоторых древних сочинениях, — если кто-нибудь подойдет с этим знанием к христианской догматике, тот откроет весьма своеобразные факты.

Обратим внимание, например, на такую вещь, как месса. Пусть подойдут к культу и догматике не с оккультным знанием, но даже только с фактами, сохранившимися благодаря этому оккультному знанию в древних писаниях, тогда выясняются многие странные факты. Приходится говорить тогда: «Да что же представляет собой эта догматика? Что такое самый культ?» Не только я, но и многие другие писатели, занимавшиеся с вышеуказанной точки зрения этими вещами, приходили к заключению, что во всей догматике и культе скрыто так много от древнего язычества, как бы оживающего в них вновь, что можно даже сделать попытку — как это сделал, например, французский писатель Драх, основательный знаток древнееврейского — и доказать, что вся догматика и весь культ католической церкви есть не что иное, как возрожденное древнее язычество. И затем некоторые писатели пытались показать, как важно было для некоторых людей скрыть все эти факты, не допустить, чтобы свет узнал, как передавалось древнее язычество в догматику и культ. Какой это все-таки странный факт, что как раз язычество могло бы бессознательным путем продолжать жить. И тут мог бы возникнуть вопрос: какую бы услугу оказало это непрекращение язычества непрекращающейся Римской империи? И как обстояло бы тогда дело с Юлианом Отступником. Если действительно правы новейшие писатели, утверждающие, что католическая месса есть не что иное, как древнее языческое жертвоприношение, то значит Юлиан Отступник, стараясь не дать погибнуть некоторым языческим обычаям, все же достиг некоторых результатов. Из сопоставления этих двух противоположностей, Юлиана и Константина, вытекает множество самых странных проблем — «рогатых проблем», как называет их Ницше. «Рогатые проблемы» весьма фатальны для современных людей, но они должны, несмотря на это, стать проблемами современности.

С рассмотрения этого вопроса мы и начнем в следующий раз.


Распечатать Распечатать    Переслать Переслать    В избранное В избранное

Другие публикации
  • Первая лекция (Берлин, 27 марта 1917 года).
  • Вторая лекция (Берлин, 3 апреля 1917 года).
  • Третья лекция (Берлин, 10 апреля 1917 года).
  • Четвёртая лекция (Берлин, 12 апреля 1917 года).
  • Пятая лекция (Берлин, 14 апреля 1917 года).
  • Шестая лекция (Берлин, 17 апреля 1917 года).
  • Восьмая лекция (Берлин, 24 апреля 1917 года).
    Вернуться назад


  •  Ваше мнение
    Ваше отношение к Антропософии?
    Антропософ, член Общества
    Антропософ, вне Общества
    Не антропософ, отношусь хорошо
    Просто интересуюсь
    Интересовался, но это не для меня
    Случайно попал на этот сайт



    Всего голосов: 4624
    Результат опроса