«Ужин со Штейнером…»

Из письма Андрея Белого Михаилу Сизову от 27 сентября 1915 г.

Рудольф Штейнер – Русские не знают своего языка; их язык мудрее их; если бы они знали свой язык, если бы умели найти слова и переставить смыслы слов, поставив их на надлежащее место, то есть взять слово языка реально, а не абстрактно, они были бы уже в культуре Манаса¹: как кажется мне, «Манас» заключен у вас в языке; но русские не умеют взять всего, что у них в языке; язык скрытно несет в себе слова, а русские больше говорят о «бессловесном» и «несказанном». Если бы уметь расставлять слова и дать им свободу от связанных с ними абстракций, если б прислушаться к слову, к его собственной жизни и уметь выговаривать слово, то речи о «несказанном» закончились бы: нашлись бы многие слова; слова «Манаса» в языке у вас есть, но босяцкая линия сегодняшней, вырождающейся интеллигенции не хочет знать слов, верней, не умеет найти себе слова из предлежащего материала; оттого-то неверная расстановка слов к смыслу рождает «несказанное», стремление к нему; в русском языке, его ритмах сказано больше, чем русские думают; мне читали стихотворения одного поэта из крестьян.

Мария Штейнер – Кольцова…

Р.Ш. – Ну – вот: у него чудесные ритмы. И вот думаю я: в ритмах, в звуках этого поэта есть кусочек подлинно-русского, что скажется позднее и что стоит вне линии «интеллигентно-босяческой»... Когда я слушал ритмы этого поэта, я думал, что тут есть нечто от того, что пытаюсь я дать при помощи сочетания слов в наших собраниях². Так же стараюсь я дать услышать чистый звук слов: и вот у вашего поэта я расслышал нечто такое же. В русском языке ведь много гласных?

Андрей Белый – Да: принимая во внимание произношение, много.

Р.Ш. – Киселева мне говорила, что все «о» надо произносить на «а». Я думаю, что это не лежит в сущности вашего языка.

А.Б. – Это московский говор; москвичи говорят: «какая харошая пагода».

Р.Ш. – Чешский язык высок в согласных: подумайте: пять-шесть согласных между гласными; согласные здесь расплющили гласные. Но в русском языке не так. Среди немногого, что мне понравилось в вашей церкви – в Гельсингфорсе – Вы были ведь с нами?

А.Б. – Нет.

Р.Ш. – Ну вот: Понравились мне звуки слов молитв и то, как произносил их священник — по-видимому, совсем грубый человек... Все остальное было рассчитано на то, чтоб усыпить мысль: но звуки слов были воистину хороши. То же у того поэта. Слушая же современных русских, мне слышится их язык не в них, а над ними: русские говорят здесь (Рудольф Штейнер показывает над головой); когда они заговорят здесь (показывает на грудь), они овладеют языком: тогда же и к их «несказанному» подберутся многие слова.

А.Б. – Один юный поэт некогда в России выпустил книгу: в книге была фраза, состоящая из шести прилагательных без единого существительного: существительного не мог найти автор; друг его, критик, написал по этому поводу, что если бы поэт нашел существительное, то он бы нашел с ним «путь правды»... Это – к вопросу о «несказанном»³.

Р.Ш. – Это не то: «прилагательное» – не то; «существительное» тоже не то; то и другое – отбросы собственно слова; слово – глагол: оно – активная деятельность; надо действовать языком. Мы забыли язык. Мы оттого и не думаем: думая, мы повторяем слова. Повторять слова не значит: мыслить.

Из книги Татьяны Киселевой «Работа в эвритмии с Рудольфом Штейнером»

Рудольф Штейнер сказал о русском языке, сравнив как-то языки с музыкальными инструментами: «Когда-нибудь он станет арфой, но предварительно став цитрой» При рецитации Марии Штейнер он воспринял её русский уже как звучание арфы…

Во второй лекции цикла «Образование языка и драматическое искусство»… Рудольф Штейнер говорит: «Сегодня европейские языки, может быть, за небольшим исключением (я имею в виду, что исключение касается не количества, но качества) русского и меньших языков, все далеко ушли от своих истоков и звучат, собственно говоря, таким образом, что слова, а также интонирование звуков являются лишь внешним выражением того, что лежит в их основе…»  

Из воспоминаний Маргариты Сабашниковой-Волошиной^*

«Русский язык надо ещё спустить, выявить», – сказал мне доктор Штейнер во время репетиции, делая жест, как будто что-то протягивал сверху к себе. «Как?» – спросила я. «В слове надо видеть воплощение самостоятельного существа, понимать слово, как живое существо. Русский язык богат, но его надо ещё научиться произносить». – «Но имеет ли он ту силу, ту магию для современности, как немецкий?» – «В настоящее время нет, он еще дитя».

«На меня производит впечатление, когда я слышу, как говорят по-русски, только вы ещё не владеете своим языком; гласные не выговариваются.

В английском языке выброшены все согласные, звучат уже одни гласные. Этот эгоизм, невозможность объективности. В немецком – равновесие, а у вас только ещё будут гласные. Вы ещё субъективны и вам предстоит другой путь».

Записи из наследия Марии Штейнер о русском языке⁴

Возникает чувство, что для русского стихотворения не годится ни рецитация, ни декламация, оно хочет быть выдохнутым, исторгнутым (ausgeatmet, ausgehaucht werden). Речь улетучивается, расплывается в волнообразных движениях; она – противоположность французской речи, которая всегда словно накрепко замыкается. Очень трудно найти правильные эвритмические формы, нужно дать им подняться в наклонной горизонтали, которая, словно волна, падает обратно. Было бы спокойнее, что не получится ничего неправильного, если иметь перед собой перевод. Когда тебе читают стихотворение, оно действует словно дуновение, не желающее позволить форме уловить себя. Совсем по-другому действует речь, когда говорит фонетически хорошо владеющий ею немец; тогда в неё входит форма. То же самое происходит в душевной жизни русского; она тоже уклоняется, отступает, не замыкается. Она, именно как и [русский] язык, – полностью будущее. Русский, если он сильно воспринимает в себя западное, становится фальшивым (unwahr) (пример: Мережковский). Какое-то проникновение немецкого существа (Deutschtum) необходимо для русского существа (Russentum). На протяжении всей своей истории давало оно [т.е. немецкое существо] ему [т.е. русскому существу] содержание. Оно могло бы дать ему также форму, если бы русский не ограждал себя непомерным инстинктивным высокомерием. Это высокомерие делает сегодняшнего русского, который сам пока еще ничем не является, но ощущает себя как будущее, довольно несносным. В его взгляде сквозит нечто, говорящее: «Да вы все полные невежды, я – больше вас; я совершенно не снисхожу к вам. Всё, что вы только еще хотите создать, мы уже просто имеем в себе».

Немецкое существо имеет в отношении к русскому существу миссию, похожую на ту, какую имели пеласги⁵ в отношении древних греков. Пеласги впервые дали древним грекам форму, и появились Агамемнон, Ахилл.

Что касается Соловьева, можно было бы сказать себе: так, как он стоит перед нами и взирает, так, наверное, стояли и взирали отцы Никейского собора (385 н.э.).⁶

Через движение рук вверх и вниз сделана попытка эвритмически сохранить (festhalten) характерную черту русской манеры говорить.

В своей речи [русским] следовало бы больше вокализировать и пытаться больше формировать речь, делать ее красочной. Русские теряют гласные.

Русские еще не владеют своей речью. Русские говорят эгоистично, вовнутрь себя, словно других рядом с ними не существует. Немец должен будет обучать русского говорить.

Чувства своего языка еще нет у того, кто то и дело перемешивает его фразами из иностранных языков, как это делают русские.

На латинском или на французском языке немцы отрабатывали умение говорить.

Перевод с нем. А. Шнебеле и А. Конвиссера

* Тексты воспроизводятся по копии рукописного оригинала, любезно предоставленного г-жой Роземари Вермбтер (Штутгарт). В переводе на немецкий язык опубликовано в «Erinnerungen an Rudolf Steiner. Gesammelte Beitrage aus den «Mitteilungen aus der Anthroposophischen Arbeit in Deutschland» 1947–1978». Herausgegeben von Erika Beltle und Kurt Vierl. Stuttgart 1979, S. 68.

Примечания

1. Манас (санскр. – ум, дух). Здесь под культурой Манаса подразумевается шестая культурная эпоха. В историософской концепции Р. Штейнера она должна быть отмечена ведущей ролью славянства и России.

2. E.S. – Esoterische Schule (нем.) – эзотерическая школа для узкого круга учеников, серьезно занимающихся под персональным руководством Р. Штейнера медитацией и др. формами «духовного исследования» мира и человека. Была организована Р. Штейнером в 1904 г. А. Белый и А.А. Тургенева были допущены в Е.S. с мая 1913 г. По определению А. Белого, это были «собрания для учеников, применяющих методы к себе духовной науки; здесь все указания доктора специальны, техничны...». (Белый А. Материал к биографии // Минувшее. № 6. С. 353).

3. Намек на самого себя, автора «Симфонии (2-ой, драматической)» (1902), содержащей рефрен «Невозможное, нежное, вечное, милое, старое и новое на все времена». Под другом-критиком подразумевается Эмиль Карлович Метнер (1872-1936), опубликовавший в газете «Приднепровский край» (1903, 15 и 16 декабря) восторженную рецензию на книгу «юного поэта». См. воспоминания об этом в мемуарах «Начало века» (М., 1990. С. 98).

4. Перевод осуществлен по изданию: Rudolf Steiner, Die Entstehung und Entwickelung der Eurythmie. GA 277a. Dornach 1965; S. 101 f.

5. Согласно античной традиции, собирательное название догреческого населения большинства областей древней Греции.

6. Никейский собор состоялся в 325 г.