Мы заключили наши вчерашние психософские рассмотрения тем, что установили возможность сведения волнующейся душевной жизни к двум элементам: суждению и внутреннему переживанию любви и ненависти.

Затем мы установили, что в нашей душевной жизни всплывают еще и ощущения, переживаемые душой, и что наша душевная жизнь заполнена этими ощущениями, колеблющимися подобно поверхности моря.

Далее было указано на то, что в этой душевной зыби выступает одно ощущение, которое радикально отличается от всего остального, переживаемого в дневной жизни в связи с внешним миром. Все-таки мы переживаем наши ощущения, когда живем совместно с внешним миром, и они претворяются в нас таким образом, что мы живем с ними дальше. И в этой возбуждаемой нашими чувствами зыби выступает затем совершенно особым образом одно восприятие. Все остальные восприятия вызываются внешними чувственными возбуждениями и после внутренней переработки становятся из восприятий ощущениями. Так что сначала они были восприятиями и внутри процесса восприятия стали ощущениями и затем живут дальше в том, что оставляют в нас ощущения. Совершенно иначе обстоит дело с восприятием “Я” в нас. Восприятие “Я” выступает в том другом, что колеблется в нас, оно всегда присутствует при этом, но отличается от всех иных ощущений благодаря тому, что оно не возбуждается никаким внешним поводом. Отсюда в душевную жизнь как бы привносится своеобразный контраст: на одной стороне мы имеем все остальное, а на другой — ощущение “Я”. Что за тайна открывается за этим противоречием — это мы рассмотрим в ходе доклада.

Однако уже теперь мы должны возыметь к этому чувство благодаря тому, что сие противоречие столь непосредственно встает перед душой. Наше “Я”-восприятие мы вчленяем во все прочие переживания. Уже в данном, совершенно абстрактном, рассмотрении этого противоречия мы можем научиться пониманию, что все в нашей душе происходит с двух сторон. Речь идет о том, чтобы всегда чувствовали и сознавали эту душевную жизнь человека во всей ее противоречивости — в абстрактном и конкретном, малом и большом.

Да, эта человеческая душевная жизнь отнюдь не представляет собой предустановленное единство, это арена драматической борьбы, на которой непрерывно изживаются противоречия.

Человек, который с проникновенной чувственностью будет вслушиваться в жизнь этой человеческой Психеи, не станет отрицать драматический характер человеческой душевной жизни. И по отношению к противоположным друг к другу властям человеческой души человек чувствует себя не господином, а так, как если бы он был отдан на произвол противоречиям жизни. Этой противоречивостью душевной жизни, этими двумя природами в нашей душевной жизни охвачены и самый ничтожный человек, и величайший гений.

Чтобы разбудить в нас чувство того, что даже величайший гений поставлен на произвол этих двух противоположностей, я представил вчера перед докладом стихотворение Гете. Если кто-либо из вас после вчерашней и сегодняшней лекций возьмет в руки своего Гете и перечитает это стихотворение, то придет к собственному ощущению, которое хорошо ложится в основу нашего цикла лекций.

Мы не удовлетворяемся абстрактной характеристикой, но хотим, образно говоря, влить живую кровь в рассмотрение души. Мы хотим войти в жизненное ядро душевной жизни.

Если вы слышали вчера рецитацию стихотворения «Вечный Жид» и затем это же стихотворение перечитали дома, то могли сказать себе: «Это совсем иначе стоит внутри (книги). Это было совсем иначе преподнесено нам». То, что было сделано вчера для рецитации, современная наука назвала бы чудовищным варварством. Для рецитации стихотворение подготавливалось особым образом: в нем допущены перепрыгивания, изменения, из него был получен совсем иной образ. Этого не следует делать перед филологами, и дозволено лишь — в виду особого замысла — приоткрыть более глубокую перспективу человеческой души. За этим стоит следующее основание.

Стихотворение о «Вечном Жиде» написано Гете в пору его самой ранней юности, и то, что было вам прочитано вчера, есть нечто такое, что по содержанию могло бы выступить и перед зрелой душой Гете в старческом возрасте, и он мог бы сказать: «Да, это нечто такое, что я сам хочу представлять».

И напротив — то, что из написанного им было пропущено, могло бы в старости вызвать у него некоторое раскаяние. Он отвернулся бы от этого. Только тот, кто испытывает к Гете глубокую почтительность стал бы говорить о его стихах так, как сегодня я говорю о его «Вечном Жиде».

Это стихотворение возникло на заре его юности. Юность изъясняется в нем так, как это естественно для юности. Гете написал его, еще будучи настоящим шалопаем, от которого, разумеется, нечему поучиться. Можно ли, однако, сказать, что в написанном стихотворении ничего поучительного нет?

Можно открыто и прямо сказать, что в пору написания «Вечного Жида» он не продвинулся столь далеко, чтобы писать без орфографических ошибок. Но можно ли утверждать, что некоторые места в этом стихотворении никчемны? В современную эпоху стремятся к тому, чтобы вытаскивать на дневной свет ранние произведения великих людей в их по возможности первоначальном облике. В юной душе Гете было нечто такое, что не было им самим. Там бушевали представления, целиком заимствованные из его окружения, его среды. Нас не интересует, как создалось его окружение, это касается только Гете. Но из всех вещей в Гетевской душе сплелось нечто из душевного в душе Гете и из ее вечно-духовного, что можно бы назвать: временное и вечно-духовное. Из всего этого в Гете касается нас только Вечное. Эти две вещи, из коих одна касается только Гете, а другая касается также и нас, — эти две души в молодом Гете были вчера как бы разделены поперечным сечением. И мы оставили то, что, владея юным Гете, сохранилось и в пожилом его возрасте, и отложили в сторону то, что жило в нем только в юности. Здесь вы можете увидеть, как в гении разыгрываются силы, притекающие из его окружения, и те силы, которые вырабатываются в нем для будущего.

И если мы вглядываемся в душу Гете в его юности, то его душа предстанет перед нами как арена борьбы: борьбы между тем Гете, который сопровождал его всю жизнь, и неким иным, которого он ниспровергал. Не будь этой борьбы, Гете не стал бы Гете.

Здесь вы имеете очевидные противоречия, и эта противоречивость делает необходимым поступательное развитие человечества. Душа не может быть однородным существом, так как в таком случае она стояла бы на месте и о развитии не могло бы быть и речи.

Когда перед нами проходит столь типически грандиозная душевная жизнь, как жизнь Гете, мы взираем на нее как на некую драму и с робостью и восхищением пытаемся приблизиться к ней, ибо в этой борьбе, которая разыгрывается как душевная жизнь, мы в одной — единственной инкарнации видим то, что является целой судьбой душевной жизни.

И мы можем указать также на нечто иное, имея в виду эту душевную драму.

Переживем еще раз эту противоречивость в Гетевской душе, которая благодаря вчерашней рецитации была поставлена перед вашими душами, и мы увидим — что там еще гнездится! Там открывается взору то, как в зрелом возрасте он следовал тому только, что мы вчера обсуждали. Мы видим, что он принимает в себя одно то, что мы вчера отделили от временного в рецитации, и что он выбрасывает из себя другое. Этим обеим властям своей душевной жизни, без его участия, был предан Гете всю свою жизнь, подобно всякому человеку.

Ибо каждый человек является существом (поскольку он наделен душой), которое не просто господствует над собой, но каждый человек также предан чему-то внутреннему, имеющему власть над ним, что не может быть с самого начала охвачено его знанием.

Если бы Гете уже в ту пору познал все то, что происходило в его душе, он не написал бы так своего стихотворения.

Человек предан своей душевной жизни. Царит и действует в душевной жизни нечто такое, что представляется для нее как бы внешним миром.

Именно так, как красная роза заставляет нас представлять ее красной и мы несем с собой далее как воспоминание красный цвет, так же в нас живет нечто, что принуждает нас совершенно определенным образом изживать внутреннюю драму нашей душевной жизни. Нашим господином является внешний мир во всех чувственных восприятиях. Подобного внутреннего господина мы должны также признать в душевной жизни, когда мы рассматриваем ее так, как протекает она во времени день за днем, год за годом, от одной жизненной эпохи к другой, внутренней властью устремляясь вперед и становясь все богаче и богаче. Уже из простого случая вы видите, что мы в нашей жизни, поскольку она является душевной жизнью, должны признать внешнего господина — принуждение чувственных восприятий, но также — внутреннего господина. И мы рухнули бы в сферу фантастики, если бы не захотели признать этого внутреннего господина.

Поскольку мы стоим в одной точке пространства, мы имеем господина во внешнем мире. Если мы идем вперед в нашей душевной жизни, то вглядываемся в драматическую противоречивость в нас и признаем, что подобный господин имеется также во внутреннем и благодаря ему в 7 лет мы имеем иную душевную жизнь, чем в 21 или 35 лет.

Эта внутренняя душевная драма, с коей мы познакомились на конкретном примере с Гете, в конечном счете обставлена из суждений и переживаний любви и ненависти.

Было сказано: процесс суждения ведет к представлению, любовь и ненависть проистекают из желания. Вы могли бы на это возразить: когда ты сводишь суждение к представлениям, то это противоречит тому простому факту, что из чувственных суждений во внешнем мире возникают представления. Ведь когда мы стоим напротив розы, то представление о красном возникает помимо того, что мы судим. Итак, по меньшей мере в этом случае, суждение не ведет к представлению и правильнее было бы именно обратное: сначала должно быть представление и лишь затем происходит суждение.

Но это только мнимое противоречие. Попробуйте однажды удержать его. Оно отнюдь не легко просматривается. Мы должны много наблюдать, чтобы подобрать ключ к разрешению этого мнимого противоречия. Мы должны направить свое внимание прежде всего на то, что представление есть нечто, имеющее в человеческой душевной жизни собственное бытие, собственную жизнь. Я прошу вас усвоить это положение во всей его весомости. Представления — это как бы паразиты, как бы внутреннее живое существо душевного существа, имеющее в душевной жизни собственное бытие.

С другой стороны, также и желание имеет собственное бытие в душевной жизни. Фактически наша душевная жизнь противостоит представлениям и желаниям и вожделениям таким образом, что оба они изживаются как самостоятельные сущности, которым мы преданы как душевные существа. Мы легко убедимся в том, что представления ведут в душе собственную жизнь. Достаточно только задуматься о том, что не в вашей власти вызвать в воспоминании любое представление. Вы не всегда сможете это. Иногда такие представления отказываются возвращаться в воспоминании. Говорят: это забыто. Представление не хочет подниматься в душевную жизнь, оно отказывается сначала. Возможность забвения свидетельствует о том, что некая чуждая сила властно препятствует этому возвращению представления. Представления, которые мы имели вчера, отказываются или противятся воспоминанию, даже если мы стараемся это сопротивление преодолеть. Эта борьба фактически есть борьба представления с чем-то иным, присутствующим в данный момент в нашей душевной жизни. Тем не менее не следует думать, что это представление утрачено навсегда. Оно может еще вернуться в воспоминании без помощи каких-либо событий во внешнем мире. Представление — такое существо, которое может иногда отказываться вступить в нашу душу. Противник, борющийся против нас в представлениях, ведет себя по-разному, так что результаты могут быть весьма различными. Эта борьба собственных душевных сил с представлениями у разных людей протекает различным образом. Это разнообразие столь велико, что окончательные завершения поразительно отличаются друг от друга.

Имеются люди, которые, собственно, никогда не испытывают затруднений, которые легко вспоминают свои сокровища представлений и знаний. Но затем находятся и такие люди, которые столь беспомощны и забывчивы относительно своих представлений, что это угрожает их здоровью и даже жизни. Тому, кто становится знатоком души, очень важно знать, насколько быстро он вспоминает, насколько быстро получает он представления. Сколь быстро капитулируют представления в этой борьбе — это для него верный масштаб для чего-то более глубокого в душевной жизни

Близость, как и отдаленность, представлений является для него выражением внутреннего здоровья или болезни. Мы сами имеем в этой малости интимное указание на конструкцию человека вплоть до телесности. Знаток души достигает такого состояния, когда он способен на основе того способа, которым человек преодолевает сопротивление представлений, сказать, чего не достает тому или иному человеку. Мы смотрим сквозь души людей и замечаем в человеческой душевной жизни еще нечто иное. К этому мы должны учитывать еще нечто, чтобы иначе представить себе, как представления ведут в нас собственную жизнь.

Представления, которые мы имеем в каком-либо возрасте, составляют в своей совокупности нечто такое, чем мы не можем владеть в полной мере и чему мы преданы. В некоторых жизненных отношениях мы могли бы в этом убедиться. Например, понимаем ли мы некоего говорящего с нами человек или нет, зависит от нашей душевной жизни.

Не правда ли, вы поймете меня в моих лекциях. Но если вы захватите с собой на мои лекции каких-нибудь других людей, которые об этом ничего не знают, то многие из них, даже наиболее образованные, ничего не поймут. Почему? Потому что за многие годы они привыкли к другим представлениям и это препятствует пониманию новых представлений. Итак, старые представления не дают себя преодолеть новым представлениям. Одно только желание понять что-нибудь не принесет никаких плодов, если при этом нет массы представлений, которая делает это понимание возможным. Представления противостоят другим представлениям. Если вы вглядитесь в свою душевную жизнь, то обнаружите, что ваше “Я” играет здесь чрезвычайно скромную роль.

Когда вы нечто видите или слышите и это связывает вас, то у вас возникает наилучшая склонность забыть свое “Я”, и чем больше вы связаны, тем больше предрасположены забыть свое “Я”. Когда вы затем попытаетесь задним числом припомнить подобный момент, то можете сказать следующее: во мне было нечто такое, в чем мое “Я” не проявляло заметной активности. Я как бы забыл свое “Я”, как бы потерял самого себя, пожертвовал собой. Это всегда происходит так, когда человек что-либо слишком хорошо понимает. Но что происходит, когда человек что-нибудь не понимает? Тогда имеющиеся у нас массы представлений выступят против новых представлений. Драматическая борьба развертывается тогда в вашей душе, представления борются с представлениями, и вы сами в вашей душе являетесь ареной борьбы обоих представлений.

Ведь нечто весьма значительное в душевной жизни зависит от того, имеем ли мы именно те представления, которые необходимы для понимания чего-либо. Например, мы слышим о каком-нибудь деле, будучи совершенно неподготовленными. Если мы делаем это, возникает нечто весьма примечательное. В то мгновение, когда мы чего-либо не понимаем, к нам сзади как бы подступает демон. Если мы с пониманием и вниманием прислушиваемся, то демоническое не вступает в нас.

Что есть то, что как демон наступает на нас? Это — ткущее в душевной жизни “Я”, которое как бы сзади нападает на нас. Пока мы понимаем и чувствуем себя как бы потерянными, оно молчит. Оно заявляет о себе в то мгновение, когда мы не можем чего-либо понять. Так что же это такое — непонимание?

Во всяком случае нечто такое, что словно выткано в душевной жизни и что доставляет человеку неприятные ощущения. Это собственная душа со всей прямотой возвещает о себе в неудовольствии. И если хорошенько рассмотрим то, что вступает в нашу душу как неудовольствие, недомогание, то можем сказать: это неудовольствие свидетельствует о том, что наша душевная жизнь построена таким образом, что имеющиеся у нас представления вовсе не безразличны к подступающим новым представлениям. Новые представления действуют таким образом, что сообщают нашим наличествующим представлениям хорошее самочувствие или недомогание. И когда это недомогание выступает не слишком грубо, то оно все же представляет собой силу, которая продолжает и дальше действовать в душевной жизни. Длительное действие этого настроения недомогания захватывает нечто более глубокое, так что проникает до разрушения телесности.

Это очень важно, чтобы как раз в тонких нюансах здоровья или болезни, проникающих вплоть до душевной жизни того или иного человека, принимать во внимание следующее обстоятельство: вынужден ли данный человек иметь в своей жизни дело преимущественно с вещами, которых он не понимает, или же он за всем следует с пониманием. Эти вещи имеют гораздо большее значение, чем о них задумываются в повседневной жизни.

Мы установили, что представления ведут в нас собственную жизнь, являются как бы существом в нашем внутреннем. Припомните себе те моменты вашей душевной жизни, когда вы ожидали получить импульс от внешнего мира, но он все-таки не давал его вам: внешний мир проходил мимо, не оставляя по себе никакого впечатления у вас, тогда вы снова переживали нечто в вашей душе. Это нечто в обычной жизни называют скукой. В повседневной жизни скука представляет собой такое состояние, в котором душа томится по впечатлениям, развивает желания, но это желание остается неудовлетворенным. Откуда же происходит скука?

Если вы хороший наблюдатель, то должны будете заметить нечто такое, мимо чего обычно проходят, не задумываясь: только человек можем скучать, животные не умеют этого. Тот, кто полагает, что животные могут скучать, является заведомо плохим наблюдателем природы. Именно наблюдая людей, вы найдете различия в самой способности скучать. Люди с простой душевной жизнью скучают гораздо меньше, чем так называемые образованные. В сельской местности вообще скучают значительно реже, чем в городах. Но, будучи в сельской местности, вы должны смотреть только на селян, а не на горожан. Люди со сложной душевной жизнью из образованных сословий и классов скучают очень много. Итак, уже в различных классах людей имеется некоторое различие. Эта скука также не является чем-то таким, что без дальнейшего происходит из душевной жизни.

Отчего же, однако, скучают? Благодаря самостоятельной жизни представлений в нас! То, что тогда развивает желание новых представлений, — это наши старые представления, они хотят новых впечатлений. Старые представления хотят быть оплодотворенными. Это вожделение к новым импульсам. Поэтому мы сами не имеем никакой власти над скукой, но представления в нас имеют вожделения, и если они остаются неудовлетворенными, то развивают в нас желания. Отсюда, неразвитые, нечуткие люди, имеющие мало представлений, менее подвержены скуке, но вместе с тем у них мало представлений, которые развивают в них желание. Однако те люди, которые вечно изнывают от скуки отнюдь не являются теми, кто развил свое “Я” в высшей степени. Это сказано только затем, чтобы вы не думали, будто высокоразвитые люди должны более всего скучать, имеется некоторый род лечения от скуки, так что при более высоком развитии скука становится вновь невозможной.

Животное не скучает по совершенно определенной причине. Когда оно открывает глаза, то непрерывно получает впечатления из внешнего мира. Внешнее совершенно вливается как внешний мировой процесс, и то, что вливается во внутреннее животного, находится во временной симметрии. Животное справляется с каким-либо впечатлением тогда, когда к нему подступает новое. Существует некоторая симметрия между внешним процессом и внутренним переживанием. Преимущество человека таково, что к развертывающейся в нем душевной жизни он может применять иной временной масштаб, чем тот, которому следует внешний мировой процесс.

Так что если перед человеком имеется нечто, производящее на него непрестанно впечатления, то он может отключиться от впечатлений. Он как бы закрывается для внешнего течения времени. Но в его внутреннем время продолжает течь дальше. Но поскольку он не получает внешних впечатлений, время остается внутренне незаполненным. В это пустое время внедряются старые представления.

Затем может произойти следующее. Рассмотрим животную жизнь как душевную жизнь, продолжающуюся дальше: она идет параллельно внешнему течению времени. Ведь внутренняя душевная жизнь животного протекает так, что в действительности животное предано внешнему течению времени или, что то же самое, восприятию собственной жизни и тела, которое становится внешним восприятием, — например, при усвоении пищи. Это нечто чрезвычайно интересное для животного.

У животного внешнее течение времени постоянно происходит таким образом, что всегда дает стимулы для внутреннего. Животному интересен каждый момент его жизни. Если ликвидировать внешние восприятия животного, то устранится и внутреннее течение времени.

С человеком этого не происходит. Он заинтересован в упразднении внешних обстоятельств, которые он слишком часто видит. Он не дает им больше попадать в свой душевный мир, но внешнее время продолжает течь дальше. Когда упраздняется душевная жизнь человека, время утекает с душой. Но что такое внедряется в незаполненное время? Это вожделение старых представлений к будущему. Таким образом, из старых представлений души выступает желание новых впечатлений, новых содержаний. Это скука. Различие и преимущество человека перед животным таково, что его ранние представления продолжают жить и устремляют собственную жизнь в будущее. А это означает, что он имеет душевную жизнь вплоть до будущего.

В то время как животное постоянно получает раздражение от внешнего мира, у человека мы находим вожделение душевной жизни, ибо старые представления требуют новых впечатлений. Я еще раз указываю на вещи, которые могут ввести в заблуждение.

Однако имеется некоторое лекарство от скуки. Суть его в том, что не только желание из старых представлений живет в душе, что более старые представления живут далее не исключительно ради возбуждения желания, но — для своего собственного содержания: так что мы можем из нас самих вливать нечто в незаполненное извне время. Это уже более высокая ступень душевного развития, когда наши представления сами привносят в будущее нечто из того, что нас интересует. Имеется большое различие в том, что в развитии одного человека этот момент играет свою роль, а в развитии другого — не играет; в первом случае человек имеет в своих представлениях нечто, что его интересует и чем он может наполнить себя, во втором случае это отсутствует. Итак, на некоторой ступени человек может скучать, но с этого момента он может начать курировать себя, если он исполнится представлениями, которые и в будущем могли бы наполнить его душевную жизнь.

Различаются люди, которые скучают, и люди, которые не скучают. Есть люди, у коих скука исцеляется, и люди, у которых она не исцеляется. Это указывает на самостоятельную жизнь наших представлений, которой мы преданы и над которой не имеем власти. И если мы не заботимся о том, чтобы сделать наши представления содержательными, то должны скучать. Но как только наши представления становятся содержательными, мы получаем избавление от скуки в будущем. Это опять-таки весьма значительный факт для познающего душевную жизнь, ибо нормальная человеческая жизнь требует определенной соразмерности между исполнением желаний души и самой внешней жизнью. Если эта мера не выдержана, то наступает скука, и опустошенная в своем содержании, скучающая душа, которая, несмотря на это, продолжает существовать во времени, является сущим ядом для телесности. Наличие длительной или частой скуки — это действительная причина болезни. Это вовсе не надуманное выражение поверхностного ощущения, когда говорят об «умерщвляющей» скуке. Она действительно действует как яд, даже если при этом и не умирают. Но таким образом нечто действует далеко за пределы душевной жизни.

Хотя вам это и может казаться педантическими высказываниями, но с их помощью мы с необыкновенной ясностью можем увидеть удивительные загадки человеческой душевной жизни. Однако необходимы очень тонкие субтильные различия, если мы хотим познакомиться с чудесной драмой человеческой душевной жизни и ее героем в центре — с ее “Я”. В нашей душевной жизни скрыто присутствует некто, кто, в сущности, бесконечно мудрее нас. Нам пришлось бы плохо, если бы дело обстояло иначе.

В обычной жизни человек обходится совершенно курьезными представлениями о том, чем является тело, душа и дух. Эти вещи жестоко отрывают друг от друга. То, что в древние эпохи было известно из ясновидческого наблюдения, со временем подпало забвению и наконец растаяло вовсе. В то время правильно различали жизнь, поскольку человек стоял в телесной жизни, душевной жизни и жизни духовной.

Но затем в 869 году восьмой Экуменический собор в Константинополе почувствовал себя призванным к упразднению «духа» и к установлению догмы: человек состоит из тела и души. Если вы захотите ознакомиться с догматикой христианской церкви, то вам откроются далеко идущие последствия этого изменения, сказывающегося в упразднении духа. И как только кто-нибудь склонялся к признанию духа, церковь тотчас объявляла его злостным еретиком.

Нерасположенность к духу покоится на превратном истолковании абсолютной оправданности отношений тела, души и духа. В то мгновение, когда перестают говорить о теле, душе и духе, все путается в хаос. Но люди однажды уже испытали такой хаос. Так что вещи здесь настолько перепутаны, что свободный взгляд на духовную жизнь постепенно исчез совсем.

Но если люди таковы, что всегда проявляют слабую способность различения истины среди заблуждений, то над ними бодрствует добрый Дух и благодаря ему люди сохраняют совершенно смутное чувство истинности. Подобное смутное чувство истины обусловлено в человеке тем, что в его окружении действует нечто как Дух Языка. Язык действительно мудрее людей. Люди регулируют и разрушают в языке и вокруг него очень многое, но всего они не могут разрушить. Язык разумнее людей. Поэтому язык совершенно правильно воздействует на те чары, которым поддались люди, в то время как сами люди впадают в заблуждения, если подходят к этому своей душевной жизнью. Поэтому я хочу вам показать, что человек правильно чувствует тогда, когда он говорит, когда он предается не собственной душе, а душе языка.

Представьте себе, что некто стоит перед деревом, колоколом и другим человеком. И вот из того, что ему говорит внешний мир, из непосредственных чувственных впечатлений формирует суждение. Это значит, что он приводит свою душевную жизнь в движение. И суждение есть нечто такое, что происходит в душе. Он смотрит на дерево. Дерево зеленое. То, что тогда получается в его суждении, — это выражено соответственно Гению Языка: «дерево зеленое». Допустим, теперь вы хотите выразить нечто о колоколе, сделать суждение из чувственных впечатлений: «колокол звучит». В то мгновение, когда звучит колокол, ваше восприятие соединяется с суждением и выражается в нем: «колокол звучит». Зелень дерева вы выражаете словами «дерево зеленое», а звучание колокола — «колокол звучит». Крепко запомним это и вернемся к человеку. Этот человек говорит. Вы воспринимаете эту речь и выражаете ваше внешнее восприятие словами: «Человек говорит».

Запомним теперь уже три суждения: «дерево зелено» — «колокол звучит» — «человек говорит». Во всех трех суждениях вы имеете дело с чувственными впечатлениями, но вы почувствуете, что во всех трех впечатлениях, если вы сравните их с языковыми суждениями, получается нечто совсем разное. Когда я говорю: «Дерево (есть) зелено», то я выражаю нечто такое, что через форму суждения должно относиться к пространству. Я выражаю то, что в данный момент и следующий момент остается тем же. Это нечто пребывающее.

Возьмем теперь другое суждение: «Колокол звучит». Выражается ли здесь нечто пространственное? Нет! Это вовсе не стоит в пространстве, это протекает во времени, это в потоке, в становлении. И поскольку Гений Языка столь разумен, вам никогда не удается одинаково выразить то, что находится в пространстве, и то, что протекает во времени. Если вы внимательно рассмотрите эти суждения, то легко обнаружите, что поскольку дерево стоит в пространстве, то для выражения всего пространственного и в том числе дерева язык дает вам только вспомогательный глагол и вы никогда не можете воспользоваться основным глаголом, оставаясь в пространстве. Но вы можете сказать: «Дерево зеленеет», не пользуясь вспомогательным глаголом (есть). В таком случае вы переходите от того, что существует только в пространстве, к тому, что протекает во времени, что становится, — к возникновению и прехождению зеленения. В языке действительно вершит Гений, хотя многое испорчено людьми. В действительности язык не позволяет применять глагол непосредственно к тому, что находится в пространстве. Глагол предназначен для выражения того, что существует во времени.

В то мгновение, когда мы употребляем глагол, мы характеризуем нечто, существующее во времени, — становление. Если бы кто-то вздумал вместо «колокол звучит» сказать «колокол (есть) звучащий», то это означало бы портить язык.

Перейдем теперь к третьему суждению: «человек говорит». Здесь вы также пользуетесь глаголом для выражения чувственного восприятия. Но обратите внимание, какое здесь существенное различие! В суждении «колокол звучит» указано, откуда это происходит — от звука. В суждении «человек говорит» выражается нечто такое, что совсем не связано с чувственным импульсом, возникающим благодаря говорению, но указывается на то, что вовсе не выговаривается в глаголе, — на содержание того, что было высказано. Почему вы задерживаетесь с языком? Почему вы как бы стоите перед тем, откуда это исходит?

Ибо вы, когда вы произносите: «Человек говорит», имеете перед собой непосредственно душу человека, которой вы противопоставляете ваше собственное содержание и характеризуете противостоящее вам как нечто внутреннее! Внутреннее колокола вы воспринимаете в глаголе! Но когда вы стоите перед живой душой с ее внутренним, то вы остерегаетесь вложить внутреннее в язык.

Итак, вы постигаете Гения Языка в различии между тем, что относится к месту, пространству, и тем, что относят к процессу становления, ко времени, а также тем, что касается душевно-внутреннего, когда мы описываем это извне, перед тем, что для нас здесь особенно важно. Таким образом, когда мы говорим и делаем остановку, мы признаем душевно-внутреннее. И мы еще увидим в ходе этих лекций, настолько важно подняться к определенному ощущению, чтобы характеризовать как нечто со всех сторон ограниченное и волнующееся внутри этих границ, волнующееся в четких контурах. Это важно, чтобы вы учились познавать душу как своего рода внутреннюю область и чтобы вам стало ясно, что все происходящее извне разбивается во внутреннем о препятствие. Так что если в душу поступают чувственные переживания, то мы можем представить себе душу как некоторый круг, и в этом внутреннем все колеблется и плывет. Со всех сторон подступают чувственные переживания. Внутренне волнуется и бушует душевная жизнь. Однако мы видели сегодня, что душевная жизнь не независима, но что душа переживает собственную жизнь массы представлений, имеющих бытие во времени.

И эта жизнь представлений в очерченной контурами душе есть причина нашего высочайшего блаженства и нашей глубочайшей скорби, поскольку это имеет источник в душе. И мы можем увидеть, что Дух есть великий исцелитель для того, что вызывает в душе скорбь и страдания. Подобно тому, как в телесной жизни голод должен быть утолен и это утоление действует оздоровительно, пока не превышает норму насыщения, так и в душевной жизни представления требуют удовлетворения посредством других представлений. И поступающие представления могут действовать и целительно, и разрушительно. Мы увидим далее, что в Духе имеется нечто такое, что несет с собой не одни только здоровые воздействия, но и такие воздействия, которые вообще препятствуют перенапряжению душевной жизни.