Сайт «Антропософия в России»


 Навигация
- Главная страница
- Новости
- Антропософия
- Каталог файлов
- Поиск по сайту
- Наши опросы
- Антропософский форум

 Антропософия
GA > Сочинения
GA > Доклады
Журнал «Антропософия в современном мире»
Конференции Антропософского общества в России
Общая Антропософия
Подиум Центра имени Владимира Соловьёва
Копирайты

 Каталог файлов
■ GA > Сочинения
■ GА > Доклады

 Поиск по сайту


 Антропософия
Начало раздела > GA > Сочинения > Очерк тайноведения

Характер тайноведения


В качестве заглавия для этой книги было выбрано древнее слово «тайноведение». Слово это вызывает в настоящее время у различных людей совершенно противоположные ощущения. Для многих оно содержит нечто отталкивающее и вызывает в них насмешку, презрение или сострадательную улыбку; оно кажется им праздной мечтательностью, нелепой фантазией, за которой скрывается стремление возродить всяческие суеверия; по их мнению, человек, знакомый с методами истинной науки и стремящийся к истинному знанию, с полным правом будет избегать такой «мнимой науки». На других людей это слово «тайноведение» действует так, будто то, что им обозначается, должно сообщить нечто, что нельзя добыть никаким иным путем, и к чему их влечет — в зависимости от их индивидуальных наклонностей — глубокая внутренняя жажда к познанию или утонченное любопытство. Между этими резко противоположными мнениями существуют всевозможные промежуточные ступени условного приятия или же условного отрицания, в зависимости от того, что тот или иной себе представляет, когда он слышит слово «тайноведение». Нельзя отрицать того, что для некоторых людей слово «тайноведение» имеет магическую силу потому, что они хотят удовлетворить свое пагубное влечение к знанию о «непостижимом», таинственном, неясном, к знанию, не достижимому естественным путем. Ибо многие люди не склонны искать удовлетворения наиболее глубоких стремлений своей души посредством того, что может быть ясно и отчетливо познано. Они убеждены в том, что помимо того, что можно познать в мире, должно существовать еще нечто, что недоступно познанию. Они отрицают, не замечая странного противоречия, возможность удовлетворить самые глубокие стремления к познанию путем всего того, что «известно», и допускают только то, о чем нельзя утверждать, что оно известно из естественного исследования. Кто говорит о «тайноведении», не должен упускать из виду того, что он может натолкнуться на недоразумения, вызванные такими «защитниками» подобной науки, — защитниками, стремящимися, собственно говоря, не к знанию, а к чему-то противоположному.

Нижеследующее изложение обращено к читателям, которые не намерены отказываться от непредвзятости суждения, несмотря на то, что определенное слово, благодаря различным обстоятельствам, вызывает предубеждение.

Здесь не идет речь о каком-либо «тайном» знании, открытом лишь для немногих избранных. Слово это употребляется здесь в том же смысле, в каком его употреблял Гете, когда он говорил об «открытых тайнах» в явлениях мира. То, что в этих явлениях остается «тайным», неоткрытым, когда мы наблюдаем эти явления путем физических органов чувств и связанного с ними рассудка, — рассматривается здесь как объект и содержание сверхчувственного метода познания [Случалось, что выражение «тайноведение» (Geheimwissenschaft), как оно употреблялось автором этой книги уже в ранних изданиях, отклоняли на том основании, что наука ни для кого не может являться чем-то «тайным». И они были бы правы, если бы это здесь так и подразумевалось. Но это не так. Сколь мало естественная наука может быть названа в этом смысле «естественной» наукой, «свойственной» каждому «от природы», столь же мало представляет себе автор под «тайноведением» «тайное» ведение. Здесь речь идет о такой науке, которая в мировых явлениях для обыкновенного способа познания относится к непроявленному, «тайному», науке о «тайном», о «проявленной тайне». Эта наука не должна оставаться тайной для тех, кто ищет знаний на путях, по которым идет эта наука].

Для того, кто признает наукой только то, что познается через органы чувств и через рассудок, служащий им, «тайноведение» — так, как оно здесь понимается — не может быть наукой. Но если такой человек хочет разобраться в себе самом, он должен признать, что отвергает «тайноведение», не основываясь на понимании, а исходя из притязаний, идущих из его чисто личных ощущений. Чтобы это понять, достаточно вспомнить о том, как возникает наука и какое значение она имеет в человеческой жизни. Возникновение науки как таковой нельзя понять, исходя из предметов ее наблюдения, но оно познается по особому характеру деятельности души, проявляющейся в научной устремленности. Нужно обратить внимание на весь строй души, когда она оперирует научными данными. Если усвоить привычку осуществлять подобную деятельность души только тогда, когда дело идет об откровениях органов чувств, то мы будем придерживаться убеждения, что существенным в этом процессе является откровение органов чувств. Тогда не увидим того, что в этом частном случае определенная энергия человеческой души была направлена исключительно на данные органов чувств. Но можно перешагнуть через это произвольное самоограничение и, отвлекаясь от специальных случаев ее применения, рассмотреть характер научной деятельности как таковой. Этот способ рассмотрения имеется в виду здесь, когда мы говорим о познании внечувственного содержания мира (Weltinhalte) как о «научном» познании. Человеческие представления могут оперировать данными этого содержания так же, как они в иных случаях оперируют естественнонаучными данными. Тайноведение стремится к тому, чтобы отделить естественнонаучный метод и порядок исследования, относящийся к связи и течению чувственных фактов, от этого специального применения, но, с другой стороны, сохранить его в его мыслительной и иной особенности. Оно хочет о внечувственном говорить точно так же, как естествознание говорит о чувственном. Если естествознание ограничивает применение этого метода исследования пределами мира чувственных восприятий, то тайноведение рассматривает работу души в процессе познания природы как своего рода самовоспитание души, чтобы потом результаты этого самовоспитания применить к сфере внечувственного бытия. Тайноведение не исследует явления чувственного мира как таковые, но по отношению к вне-чувственным мировым событиям его позиция та же, что и позиция естествоиспытателя к чувственным данным. От естественнонаучного метода оно удерживает и сохраняет сопровождающий его душевный строй, то есть именно то, благодаря чему естествознание становится наукой. Поэтому тайноведение может быть названо наукой.

Кто размышляет о значении естествознания в человеческой жизни, тот придет к заключению, что это значение не может исчерпываться усвоением естественнонаучных познаний, ибо эти познания никогда не могут привести человека ни к чему иному, как только к переживанию того, чем сама человеческая душа не является. Не в том, что человек познает в природе живет его душевное начало, а в самом процессе познавания. Душа переживает себя в процессе деятельности по отношению к природе. То, что она приобретает для себя в этой полнокровной деятельности, есть нечто иное, чем само знание о природе, а именно саморазвитие — как результат познания природы. Достижение этого развития человека тайноведение желает применить к сферам, которые лежат вне природы как таковой. Тайновед не стремится игнорировать значимости естествознания; мало того, он признает эту значимость в еще большей мере, чем сам естествоиспытатель. Он знает, что без строгости представлений, господствующей в естествознании, не может основать никакой науки. Но он знает также и то, что если эта строгость была приобретена путем истинного проникновения в дух естественнонаучного мышления, то благодаря силе душевной, она может быть удержана для иных областей исследования.

При этом, однако, имеет место нечто, что может заставить призадуматься. При рассмотрении природы душа в гораздо большей мере ведома рассматриваемым объектом, чем при исследовании внечувственных миросодержаний. При этом последнем она должна в большей мере обладать способностью из чисто внутренних импульсов удержать сущность научного метода представлений. Поскольку очень многие люди подсознательно верят, что эта сущность может быть удержана только когда мы послушно следуем за путеводной нитью естественнонаучных явлений, то они бывают склонны решительно заявлять: как только эта путеводная нить оставлена, тотчас же душа и ее научный метод начинают блуждать в пустоте на ощупь. Такие люди не довели до своего сознания особенности этого метода; они образуют свое суждение на основании тех заблуждений, которые возникают, когда научное мышление не успело достаточно окрепнуть на изучении естественнонаучных явлений и когда, несмотря на это, душа все же стремится к изучению сферы внечувственного бытия. Тогда действительно возникает много ненаучных суждений о внечувственных мировых явлениях, — не потому, что такие суждения по существу своему не могут быть научными, но потому, что в этом особом случае отсутствует научное самовоспитание на основе естественнонаучного наблюдения.

Кто намеревается говорить от имени тайноведения, должен — в силу вышесказанного — соблюдать необходимую осторожность по отношению ко всем возможным неясностям, ведущим к соблазнам и заблуждениям, которые возникают, когда о тайнах мира берутся судить люди, чуждые научному строю мысли. Но было бы бесполезно говорить здесь, в самом начале тайноведческих исследований, о всех возможных заблуждениях, которые дискредитируют в душах людей охваченных предрассудками, любое исследование в этом направлении, так как такие люди на основании многих заблуждений приходят к выводу о неправомерности подобного стремления. Кроме того, поскольку у ученых или научно настроенных критиков отрицание тайноведения основано большей частью на вышеуказанном произвольном и априорном суждении и ссылка на заблуждения является — часто подсознательно — лишь отговоркой, предлогом, то объяснения с такими противниками были бы в значительной мере бесплодным занятием. Ведь им ничто не мешает сделать следующее безусловно основательное возражение: никак невозможно a priori установить, что вышеупомянутой твердой почвой под ногами обладает тот, кто полагает, будто другие люди находятся в заблуждении.

Поэтому стремящемуся к тайноведческому познанию остается лишь излагать то, что он считает возможным сказать. Суждение о его компетентности принадлежит только тем лицам, кто, тщательно избегая предвзятых и произвольных мнений, может объективно проникнуть во все особенности его сообщений о явных тайнах вселенского бытия. К задачам духовного исследователя принадлежит необходимость показать, как относятся излагаемые им факты к другим достижениям науки и жизни, какие возражения могут высказать противники и в какой мере непосредственная, внешняя чувственно воспринимаемая действительность подтверждает его наблюдения. Но духовный исследователь никогда не должен стремиться к тому, чтобы его изложение воздействовало не через свое содержание, а благодаря приемам диалектики.

Часто можно услышать следующее возражение против тайноведческих сообщений: они не доказывают то, что излагают; они выставляют то или иное утверждение и говорят: это установлено тайноведением. Кто думает, что последующее изложение следует этой тенденции, тот не понимает его истинного смысла. Целью его было подготовить воспитанные на познании природы элементы душевной жизни к дальнейшему развитию так, чтобы они могли развиваться согласно своей собственной сущности; далее — привлечь внимание к тому, что при таком развитии душа сама подходит вплотную к сверхчувственным фактам. При этом предполагается, что всякий читатель, могущий проникнуться изложенным здесь, неизбежно наталкивается на эти факты. Отличие от естественнонаучного исследования становится, впрочем, очевидным в тот момент, когда исследователь вступает в духовнонаучную область. Для естествознания факты находятся в поле чувственного восприятия; научное изложение рассматривает необходимую при этом деятельность души как нечто отступающее на задний план — по сравнению со взаимодействием и течением чувственных фактов. Напротив, духовнонаучное изложение должно выдвинуть эту деятельность души на первый план, ибо читатель только тогда может подойти вплотную к фактам, когда в состоянии правомерным образом сделать такую деятельность души своею собственной. Факты духовного порядка, в отличие от естественнонаучных фактов, не предстают нашему восприятию независимо от деятельности души (впрочем, и по отношению к естествознанию мнение это ошибочно); они делаются объектами наблюдения только посредством соответствующей деятельности души. Изображающий духовно-научные факты исходит, следовательно, из предпосылки, что Читатель совместно с ним ищет эти факты. Его изображению придана такая форма, что он повествует о поиске этих фактов, причем в форме его рассказа господствует не личный произвол, но научный строй мыслей, воспитанный на естествознании. Поэтому он будет принужден говорить также и о средствах, которые ведут к созерцанию нечувственного — сверхчувственного — бытия; кто проникнется изложенными духовнонаучными фактами, тот вскоре заметит, что благодаря им он приобрел представления и идеи, которыми раньше не обладал. Таким образом, он приходит к новым, раньше ему неизвестным, мыслям также и относительно сущности «доказательств». Он начинает понимать, что «доказательства» в сфере естественнонаучного изложения суть нечто, что мы присоединяем к ней как бы извне. Но в духовнонаучном мышлении та деятельность, которую душа в естественнонаучном мышлении направляет на доказательства, проявляется уже в самом поиске фактов. Эти факты не могут быть найдены, если путь, ведущий к ним, не является сам «доказательным». Действительно следующий этому пути уже пережил его доказующую силу; к его внутреннему опыту ничего не могли бы прибавить искусственно навязанные извне доказательства. Много недоразумений вызывает тот факт, что эта особенность тайноведения оставляется без внимания.

Всякое тайноведение прорастает из двух мыслей, которые могут, найти почву в каждом человеке. Для тайноведа эти две мысли выражают собой факты, которые можно пережить, если пользоваться для этого правильными средствами. Для многих уже сами эти мысли являются в высшей степени спорными утверждениями, допускающими много возражений, или даже чем-то таким, невозможность чего можно «доказать».

Обе эти мысли заключаются в том, что за видимым миром существует невидимый, скрытый пока для внешних чувств и прикованного к ним мышления, и что человек через развитие дремлющих в нем способностей способен проникнуть в этот скрытый мир.

Такого скрытого мира не существует, говорят одни. Мир, который человек воспринимает посредством своих внешних чувств, есть единственный мир. Его загадки могут быть разрешены из него самого. Если человек в настоящее время еще очень далек от того, чтобы быть в состоянии ответить на все вопросы бытия, то все же наступит время, когда чувственный опыт и опирающаяся на него наука смогут дать эти ответы.

Нельзя утверждать, что не существует скрытого мира за миром видимым, говорят другие; но человеческие познавательные силы не могут проникнуть в этот мир. У них есть границы, которых они не могут переступить. В таком мире пусть ищет своего прибежища потребность «веры»: истинная наука, опирающаяся на достоверные факты, не может заниматься подобным миром.

Третья группа считает своего рода дерзостью желание человека посредством познавательной работы проникнуть в область, по отношению к которой нужно отказаться от «знания» и ограничиться «верой». Приверженцы этого мнения считают незаконным стремление слабого человека проникнуть в мир, который может принадлежать исключительно религиозной жизни.

Приводится еще и довод, что возможно общее для всех людей познание фактов чувственного мира; относительно же сверхчувственных явлений вопрос может идти исключительно о личном мнении каждого человека и не следовало бы говорить об общезначимой достоверности по отношению к этим вещам.

Утверждается еще и многое иное.

Через размышление нам становится понятно, что рассмотрение видимого мира ставит перед человеком загадки, которые никогда не могут быть разрешены из фактов самого этого мира. Они не будут разрешены этим путем, даже когда наука об этих явлениях подвинется вперед сколь угодно далеко. Ибо видимые явления видимого мира своей собственной внутренней сущностью ясно указывают на существование скрытого мира. Кто этого не признает, тот замыкается перед загадками, которые всюду ясно выступают в фактах чувственного мира. Он просто не желает видеть известных вопросов и загадок, поэтому полагает, что все вопросы могут быть разрешены из чувственных фактов. Все те вопросы, которые он хочет ставить, действительно могут быть разрешены из фактов, относительно которых он надеется, что они с течением времени будут открыты. С этим утверждением можно согласиться. Но зачем же ждать ответов в известных областях тому, кто вовсе не ставит никаких вопросов? Ищущий тайноведения говорит только, что для него такие вопросы вполне естественны и что их следует признать законным проявлением человеческой души. Не может же наука быть втиснута в рамки тем, что человеку запретят свободно ставить вопросы.

На мнение, что познание человека имеет границы, которых он не может переступить и которые вынуждают его остановиться перед невидимым миром, должно быть сказано: не может быть никакого сомнения в том, что при помощи того рода познания, который здесь разумеется, нельзя проникнуть в невидимый мир. Кто считает этот род познания единственно возможным, тот не может прийти к иному мнению, а лишь к тому, что человеку не дано проникнуть в высший мир, который, может быть, и существует. Но далее следует заметить и следующее: можно развить иной род познания, и он ведет в сверхчувственный мир. Если считать такой род познания невозможным, то приходишь к точке зрения, что всякая речь о невидимом мире представляется сущей бессмыслицей. Но для непредвзятого суждения ясно, что для такого мнения не может быть иного основания, как только то, что защищающему это мнение неизвестен этот род познания. Но как можно вообще судить о том, о чем утверждаешь, что оно тебе неизвестно? Беспристрастное мышление должно признать себя сторонником правила говорить лишь о том, что знаешь, и ничего не утверждать о том, чего не знаешь. Оно может говорить только о праве человека сообщать то, что он узнал, но не о праве считать невозможным то, чего он не знает или не желает знать. Ни за кем нельзя оспаривать права интересоваться сверхчувственным; но никогда не может оказаться настоящего основания, по которому кто-либо мог бы считать себя компетентным не только в том, что он может знать, а также и во всем том, чего «человек» не может знать.

Тем, которые объявляют дерзостью проникновение в область сверхчувственного бытия, духовное исследование ставит только на вид, что такое проникновение возможно и что это грех против данных человеку способностей, если он дает им заглохнуть, вместо того, чтобы развивать их и пользоваться ими.

Тот же, кто думает, что воззрения на невидимый мир должны всецело относиться к личному мнению и чувству, отвергает то, что является общим у всех человеческих существ. Пусть даже верно, что уразумение этих вещей каждый должен найти в самом себе; но так же является фактом и то, что лишь те люди, которые достаточно глубоко проникают в эту область, приходят не к различному, но к одинаковому разумению этих вещей. Разногласие существует лишь до тех пор, пока люди хотят приблизиться к высшим истинам не научно испытанным путем, а путями личного произвола. С другой стороны, надо согласиться также и с тем, что только тот может признать правильность таиноведческого пути, кто старается вжиться в него и понять его особенности.

Путь к тайноведению может найти в надлежащий момент каждый человек, который из видимого познает существование скрытого или даже только предполагает или смутно предчувствует его и который путем сознания, что познавательные силы способны к развитию, приходит к чувству, что скрытое может ему раскрыться. Человеку, которого эти душевные переживания приводят к тайноведению, последнее дает не только надежду, что он найдет ответ на известные вопросы, поставленные его стремлением к познанию, но еще и иную надежду — что он победит все, что задерживает и ослабляет жизнь. А в известном высшем смысле это ослабление жизни означает даже душевную смерть, когда человек оказывается вынужденным отвернуться от сверхчувственного или отрицать его. При известных условиях это приводит даже к отчаянию, когда человек теряет надежду, что скрытое может ему раскрыться. Эта смерть и это отчаяние в их многообразных формах являются в то же время внутренними душевными врагами тайноведения. Они наступают, когда иссякает внутренняя сила человека. Тогда вся сила жизни должна притекать извне, если человеку вообще суждено обладать ею. Он воспринимает тогда вещи, существа и события, которые доходят до его внешних чувств; он расчленяет их своим рассудком. Они доставляют ему радость и горе; они побуждают его к поступкам, на которые он способен. Так он может продолжать существовать некоторое время, но все же когда-нибудь придет момент, когда он испытает внутреннее умирание. Ибо то, что человек может таким образом впитывать в себя из мира, истощается. Это не утверждение, исходящее из личного опыта отдельного человека, а нечто, вытекающее из непредвзятого рассмотрения всей человеческой жизни. От этого истощения предохраняет то скрытое, что покоится в глубине вещей. Когда в человеке отмирает сила опускаться в эти глубины, чтобы почерпнуть из них все новую жизненную силу, то под конец и внешняя сторона вещей оказывается уже не в состоянии поддерживать жизнь.

Дело обстоит отнюдь не так, что оно касается только отдельного человека, только его личного блага и горя. Именно в тайноведении для человека становится достоверностью, что с высшей точки зрения благо и горе отдельного человека тесно связаны со спасением и гибелью всего мира. Есть путь, на котором человек приходит к уразумению, что он причиняет зло всему миру и всем существам в нем, если не дает надлежащим образом раскрыться своим силам. Если человек опустошает свою жизнь тем, что теряет связь со сверхчувственным, то он не только разрушает в своем внутреннем мире нечто, умирание чего может под конец привести его к отчаянию, но и создает своей слабостью препятствие развитию всего мира, в котором он живет.

Но человек может обманываться. Он может отдаться вере, что скрытого не существует, что в доходящем до его внешних чувств и рассудка уже содержится все, что вообще только может существовать. Но это заблуждение возможно лишь для поверхности сознания, а не для глубины его. Чувства и желания не подчиняются этой обманчивой вере. Они всегда каким-нибудь образом будут жаждать скрытого. И когда оно бывает у них отнято, ввергается человек в сомнение, в жизненную неуверенность и даже в отчаяние. Познание, делающее скрытое явным, способно преодолеть всякую безнадежность, всякую жизненную неуверенность, всякое отчаяние, — словом, все то, что ослабляет жизнь и делает ее неспособной к должному служению в мироздании.

То, что оно придает жизни силу и крепость, а не одно лишь удовлетворение жажды знания, и является прекрасным плодом духовного познания. Источник, откуда такое познание черпает силу для работы и уверенность для жизни, неиссякаем. Никто, однажды действительно подошедший к этому источнику, не уйдет от него не подкрепленным при вторичном прикасании к нему.

Есть люди, которые ничего не хотят знать о таком познании на том основании, что уже в только что сказанном увидели нечто нездоровое. По отношению к поверхности жизни и к ее внешней стороне такие люди вполне правы. Они не хотят дать заглохнуть тому, что предлагает нам жизнь в так называемой действительности. Они видят слабость в том, что человек отвращается от действительности и ищет своего спасения в скрытом мире, который для них равнозначен фантастическому, вымышленному. Если, будучи духовным исследователем не хочешь впасть в болезненную мечтательность и слабость, то надо признать частичную правомерность таких возражений. Ибо они зиждятся на здравом суждении, которое только потому ведет не к цельной, а к половинчатой истине, что оно не проникает в глубины вещей, а останавливается на их поверхности. Если бы сверхчувственному познанию было свойственно ослаблять жизнь и удалять человека от истинной действительности, то такие возражения были бы, конечно, достаточно сильны, чтобы лишить почвы это духовное направление.

Но и по отношению к таким мнениям тайноведение вступило бы на неправильный путь, если бы захотело «защищать» себя в обыкновенном смысле этого слова. И здесь за него может говорить только непредвзятому суждению доступная ценность его,  которая дает тому, кто углубится в него, истинную жизненную силу и крепость. Такая устремленность к духовному не делает человека чуждым миру мечтателем; наоборот, она снабжает его силами из тех источников жизни, из которых происходит его душевно-духовное существо.

И другие препятствия для понимания встают на пути некоторых людей, подошедших к тайноведению, хотя принципиально и то, что в духовнонаучном изложении читатель находит описание душевных переживаний, через понимание которых он может приблизиться к сверхчувственному содержанию. На это следует смотреть как на идеал, который может проявиться во всей полноте только в оккультной практике. Сначала читатель должен воспринять, как сообщения, значительную сумму полученных из сверхчувственного опыта знаний, которых он пока еще не может лично пережить. Это и не может быть иначе; вышеуказанному принципу следует и эта книга. В ней изображается то, что автор ее полагает познанным о существе человека, о его рождении и смерти, о пребывании в бестелесном состоянии в духовном мире; далее изображается развитие земли и человечества. Могло бы показаться, будто догматически излагается целый ряд мнимых истин, для признания которых требуется вера в авторитет. Но такое мнение было бы ошибочным. То, что можно знать о сверхчувственных явлениях и фактах, живет в авторе как живое душевное содержание; и если читатель может вжиться в это душевное содержание, то такое вживание возбуждает в его душе импульсы, которые впоследствии приводят его к соответствующим сверхчувственным фактам. Чтение о духовнонаучных фактах переживается иначе, нежели чтение о фактах чувственного характера. Когда мы читаем о сообщениях, касающихся чувственного мира, то мы лишь читаем о них. Когда же мы правильно читаем нечто, касающееся сверхчувственных фактов, то мы вживаемся в поток духовного бытия. Воспринимая результаты духовнонаучного наблюдения, читатель воспринимает и усваивает себе одновременно и собственный внутренний путь к этим познаниям. Правда, вначале он часто совсем не замечает этого. Он представляет себе вступление в духовный мир наподобие чувственных переживаний и поэтому находит, что читаемое им изложение слишком рассудочно. Но в процессе истинного мыслительного принятия духовных данных мы уже находимся в пределах духовного мира и нам остается тогда только понять, что незаметно для себя мы уже пережили то, что принимали за рассудочное сообщение. Об истинной природе этого переживания мы приобретем полную ясность, когда практически осуществим то, что изображается во второй (последней) части книги как «путь» к сверхчувственному познанию. Легко можно было бы подумать, что — соблюдая обратный порядок — этот путь должен был быть изображен раньше всего. Но дело обстоит иначе. Кто делает только «упражнения» для проникновения в сверхчувственный мир и при этом не обращает душевного взора на определенные факты сверхчувственного мира, для того этот мир остается неопределенным, спутанным хаосом. Человек учится вживаться — в некоторой степени наивно — в этот мир, получая сведения об определенных явлениях, имеющих там место; затем он отдает себе отчет в том, как он, оставляя в стороне эту наивность, вполне сознательно может подойти к переживаниям, через которые были добыты переданные ему сообщения. Если мы проникнем в описание тайноведческих фактов, то убедимся в том, что верный путь к сверхчувственному познанию может быть только таким. Мы поймем также всю неосновательность взгляда, будто сверхчувственные познания могут, как догмы, действовать в некоторой степени через силу самовнушения. Ибо содержание этих познаний приобретается на таком душевном пути, который устраняет всякую силу внушения и делает единственно возможным обращение к другим людям таким же образом, каким к ним приближаются все истины, апеллирующие к их здравому суждению. Причина того, что люди не замечают, что они живут в духовном мире, лежит не в опрометчивом принятии сообщений, основанном на внушении, но в тонкости и непривычности переживания, вызванного чтением. Благодаря принятию сообщений, излагаемых в первой части книги, читатель становится сначала сопознавателем (Mit-Erkenner) сверхчувственного мира: через практическое выполнение душевных упражнений, данных во второй части книги, читатель делается самостоятельным познавателем этого мира.

По духу и истинному смыслу ни один настоящий ученый не сможет найти противоречий между своей, построенной на фактах чувственного мира, наукой и тем, как исследуется сверхчувственный мир. Ученый пользуется известными орудиями и методами. Орудия он добывает себе переработкой того, что дает ему «природа». Сверхчувственный метод познавания также пользуется орудием. Только это орудие есть сам человек. И эхо орудие также должно быть сперва приготовлено для высшего исследования. Способности и силы, данные человеку «природой» сначала без его содействия, должны быть претворены в нем в высшие способности. Через это человек может сам себя сделать орудием для исследования сверхчувственного мира.


Распечатать Распечатать    Переслать Переслать    В избранное В избранное

Другие публикации
  • Предисловия
  • Сущность человечества
  • Сон и смерть
  • Развитие мира и человек
  • Познание высших миров (О посвящении или инициации)
  • Настоящее и будущее развития мира и человечества
  • Отдельные частности из области духовной науки
    Вернуться назад


  •  Ваше мнение
    Ваше отношение к Антропософии?
    Антропософ, член Общества
    Антропософ, вне Общества
    Не антропософ, отношусь хорошо
    Просто интересуюсь
    Интересовался, но это не для меня
    Случайно попал на этот сайт



    Всего голосов: 4624
    Результат опроса