Одно кажущееся сперва весьма обоснованным возражение против занятий антропософией заключается в том, что антропософическое исследование фактов духовного мира предполагает именно прохождение человеком такого развития, которое — как я это указал — может быть вынесено только из более глубоких сил человеческого существа. И что, следовательно, тот, кто еще не прошел такого развития, то есть не достиг еще того, чтобы иметь самому созерцания сверхчувственных фактов и сверхчувственных сущностей, не может проверить истинности того, что говорится духовным исследователем. И при обсуждении сделанных где-либо сообщений о духовном содержании мира весьма часто слышится возражение: что, собственно, должны делать с этими идеями о сверхчувственном мире те, которые не могут еще созерцать этого сверхчувственного мира?

Но именно такое возражение основано на полнейшем заблуждении. Оно исходит из мнения, что когда человеку говорят о сверхчувственном мире, то говорят о чем-то совершенно для него неизвестном. Однако это совсем не так. С другой стороны, в науке инициации существует весьма значительное различие в отношении того, что является в этой области правильным в настоящее время и что было правильным некогда в древние времена. Припомните, как я обрисовал путь в духовные миры. Он ведет к тому, сказал я, что сперва видят в величественной жизненной картине все переживания, все испытанное личностью в данной земной жизни. Обозревают сразу все пройденное в этой земной жизни. Затем я говорю о том, что когда от имагинативного познания поднимаются к инспиративному, то через пустое сознание, через абсолютную внутреннюю тишину и покой приходят к обозрению предземной жизни, то есть вводятся в тот мир духовных фактов, который человек проходил между последней смертью и своим теперешним нисхождением на Землю. И вы должны обдумать тот факт, что каждый человек — прежде чем сойти на Землю — имел в полной реальности те переживания, о которых может сообщить исследователь духовного мира. Таким образом, когда исследователь духовного мира облекает в слова эти сначала неизвестные факты, то, в действительности, он апеллирует не к чему-то совершенно неведомому для человека, а к тому, что каждый человек прошел, испытал до своей земной жизни. И поистине, то, к чему апеллирует исследователь духовного мира, есть не что иное, как пробуждение космических воспоминаний.

Все то, о чем говорит исследователь духовных миров, имеется во всех нас, коренится в наших душах.

Но только оно было забыто при переходе от предземной жизни в земную жизнь. И, в сущности, исследователь духовных миров делает только то, что он напоминает человеку нечто, о чем тот забыл. Представьте только себе, что вы подходите к человеку в обычной земной жизни. Вы имеете точное воспоминание о том, что пережили с ним год тому назад. Тот другой человек совершенно забыл об этом. Но вы говорите с ним. Вы можете вызвать в его собственном воспоминании то, что сами вы еще совершенно отчетливо несете в своем воспоминании. Точно такой же процесс — но перенесенный в более высокую область — лежит в основе того, когда я говорю вам о высших мирах, единственное различие состоит только в том, что пережитое человеком в доземном бытии забыто гораздо более основательно, чем пережитое в земной жизни.

И лишь потому, что человек не хочет достаточно интенсивно спросить себя: находишь ты в своей душе что-либо, могущее подтвердить то, что говорит исследователь духовных миров? — только благодаря этому скрытому в человеке чувству антипатии он не проникает, так сказать, достаточно глубоко в свою душу, когда читает или слушает то, о чем говорит духовный исследователь. Поэтому полагают, что он говорит о чем-то, известном только ему одному и чего проверить нельзя. Это прекрасно можно проверить, если избавиться от предубеждения, проистекающего из указанной антипатии. Ибо духовный исследователь прежде всего вызывает в памяти только все то, что было пережито каждым человеком в предземном бытии. Но могут сказать: зачем еще в земной жизни заставлять человека думать о том, что он сам собой, благодаря устроению Космоса — можно даже сказать, благодаря решению богов, — переживает в своем внеземном бытии? И есть опять-таки люди, которые скажут: но для чего нужно мне прежде моей смерти заниматься этим познанием сверхчувственных миров? Ведь могу же я подождать, пока умру; тогда все это, если оно вообще существует, само собой выступит передо мной. Но это основано на полном непонимании земной жизни. Факты, о которых говорит духовный исследователь, были пережиты каждым человеком в предземном бытии, — факты, но не мысли о них; мысли о них могут быть пережиты только в земном бытии. И только выработанные в земном бытии мысли о сверхчувственном мире можем мы пронести сквозь врата смерти, и лишь тогда мы поймем факты, которые переживаем между смертью и новым рождением. Если бы мы хотели выразить это в резкой форме, то следовало бы сказать: в сущности, жизнь человека современной эпохи будет чрезвычайно затруднена, если в своем земном существовании он не усвоит себе никаких мыслей о сверхчувственном мире.

В таком случае, пройдя сквозь врата смерти, он не придет к действительному пониманию того, что его тогда окружает.

Понимание того, что переживается после смерти, должно быть приобретено в земной жизни. Мы увидим в дальнейшем изложении, что для человечества более ранних времен это было иначе. Но в настоящий момент эволюции человечества дело обстоит именно так, что люди будут поставлены все более и более в необходимость здесь, на Земле, приобретать себе понимание того, что они переживают в сверхчувственном мире между смертью и новым рождением. И тогда можно сказать: духовная наука вправе говорить совершенно открыто теперь, когда каждый может ее проверить, ибо если он достаточно глубоко войдет в свою душу, то мало-помалу придет к тому, что скажет себе: мне, без сомнения, ясно то, о чем говорит здесь духовный исследователь. Оно точно таково, как то, что я когда-то уже пережил. И потому действительно необходимо, говоря о духовном познании, избирать несколько другой язык, чем тот, который принят обычно. Дело в том, чтобы тот, кто подходит к духовной науке, уже благодаря самой манере и характеру изложения получил впечатление: здесь я узнаю нечто, что совсем не относится к чувственному миру. Но тогда противники говорят: то, что сообщается из духовного познания, — нелепость, фантастика. До тех пор, пока люди признают и хотят признавать только чувственный мир, это замечание будет, конечно, справедливо, так как сверхчувственный мир выглядит действительно совсем иначе, чем чувственный. И только тот, кто перестанет держаться за чувственные предрассудки и глубже рассмотрит свое собственное душевное существо, скажет тогда себе: то, что говорит духовный исследователь, есть лишь побуждение к тому, чтобы я сам извлек из своей души то, что я уже имею в этой душе. Многое, разумеется, восстает против того, чтобы человек сделал себе такого рода признание. Но нужно прямо сказать, что для познания сверхчувственных миров это признание является величайшей необходимостью. И человек убедится, что даже самые трудные вещи становятся понятными, когда он захочет этим глубоким способом вникнуть в свое “Я”. К числу этих наиболее трудных вещей следует, без сомнения, отнести математические истины. То, что познается в математике, считается абсолютно правильным. Но особенность заключается в том, что даже математика, геометрия перестают быть правильными, когда вступают в духовный мир. Дело в том — я хотел бы пояснить это на совсем простом примере, — дело в том, что мы, конечно, признаем, как это называют, аксиомой, самоочевидностью старую евклидову истину, к которой привыкли с юности.

Считается, например, бесспорным: если я имею точку А и точку В, то кратчайший путь между ними есть прямая. Всякий другой путь, всякая кривая длиннее. На этом признании, которое является само собою понятным для физического мира, основана большая часть нашей геометрии. В духовном мире — наоборот. Там прямая, проводимая от А к В, есть наиболее долгий путь. Всякий другой путь короче, так как всякий другой путь в духовном мире может быть пройден свободно. Если, находясь в А, мы имеем представление, что должны попасть в В, то при помощи только этого одного представления мы придем туда легче всего путем любой кривой; если же мы захотим держать путь по прямой, то есть в каждой отдельной точке держаться только одного этого направления по прямой, то это будет самым трудным, самым замедленным. Поэтому нужно идти дольше всего, если в духовном мире хочешь идти по прямой, в двухмерном или одномерном пространстве. Кто задумается над проблемой внимания и — как я не раз уже здесь говорил — глубоко рассмотрит в душе, что, собственно, значит внимание, тот придет к убеждению, что сообщаемое духовным исследователем из своего опыта оказывается правильным также и в этом отношении. Ибо он скажет себе: когда я бегаю туда и сюда, как мне угодно, то я легко прохожу свой путь, и это бегание вовсе не должно относиться только к действительному пробеганию расстояний, но ко всему, что мы делаем в течение дня: ведь большинство людей что-то делает с утра до вечера. Но они делают это, в сущности, совсем без внимания, делают, главным образом то, что вошло в привычку, — то что они делали вчера, что указывают им сделать другие люди и т.д. Тогда работа совершается быстро. Но представьте себе, что в каждый отдельный момент в течение всего дня вы должны быть интенсивно внимательны к тому, что вы делаете; попробуйте это когда-нибудь, и вы непременно увидите, насколько медленнее это выходит. Да, но в духовном мире вообще нет ничего без внимания.

В духовном мире не существует привычки. В духовном мире нет словечка «sie» (люди — безличное местоимение): в такой-то час завтракают, в такой-то час обедают, по такому-то случаю надевают то или другое платье и т.д. — всего того, что под этим словом «sie» играет такую огромную роль в физическом мире, особенно в современной цивилизации, всего этого не существует в духовном мире. В духовном мире каждый малейший шаг — даже то, что еще меньше шага — должен сопровождаться своим особым вниманием. И именно это выражено в словах: в духовном мире прямая есть наиболее долгий путь между двумя точками. Здесь мы имеем противоположность: в физическом мире прямая есть кратчайший путь между двумя точками. В духовном мире прямая есть наиболее долгий путь между двумя точками. Если только человек достаточно глубоко войдет в свою душу, то он убедится, что действительное понимание этих особенностей он может извлечь из самой души, и тогда он все больше и больше приходит к признанию себе: все, что говорит духовный исследователь, есть мудрость, которая, собственно, коренится во мне же самом; нужно только, чтобы мне об этом напомнили. И, наряду с этим, каждый, разумеется, может теперь — так как ступени пути к приобретению сверхчувственных познаний даны в таких книгах, как «Как достигнуть...» и др. — каждый может теперь, насколько это позволяет его судьба, его карма (что мы еще увидим), также идти этим путем и достигнуть собственного созерцания духовного мира. Таким образом, он приходит тогда к созерцанию фактов, к пониманию идеи духовного мира. Путем указанного самопознания, без сомнения, можно достигнуть того, что было забыто при вступлении в земную жизнь.

Можно сказать, что познание духовного мира, когда оно сообщается в идеях, доступно для понимания каждого и что, следовательно, для понимания того, что предлагает духовный исследователь, нужен именно здоровый беспристрастный человеческий ум, который должен только достаточно глубоко войти и исследовать душу. Для раскрытия же духовных фактов, для вступления в духовный мир, то есть для того, чтобы впервые говорить о фактах духовного мира, конечно, необходимо самому пройти путь познания. Поэтому, если кто-нибудь имеет теперь познание о духовных мирах, он может говорить об этом совершенно открыто; ибо то, что современный человек усваивает себе в жизни, хотя бы только благодаря школьным знаниям, именно есть та сила понимания, сила суждения, при помощи которой он может прийти также и к пониманию того, что предлагает духовная наука. Но и в этом отношении человечество древних времен было иным, чем современное человечество. Поэтому поведение тех, кто учил в мистериях, кто в мистериях развивал искусство и религию, было иным, чем оно может быть теперь у духовного исследователя. Кто теперь говорит своему окружению о духовных познаниях, тот должен всегда помнить о том, чтобы так располагать свои идеи, чтобы они действительно пробуждали воспоминания о предземной жизни. Теперь необходимо, некоторым образом, так говорить к слушателям или так излагать то, что дается читателю, чтобы это представляло воспоминания о жизни перед рождением. Хотелось бы сказать: всякая речь о духовных научных предметах есть, в сущности, апелляция к слушателю: вслушайся в то, что говорится, взгляни достаточно глубоко в свою душу и ты увидишь, что, собственно, это коренится в твоей душе, и ты придешь к тому, что всего этого ты не мог же узнать в земной жизни, где ни один цветок, ни одно облако, ни один ручей ничего не говорят об этом, где также тебе никогда не может сказать этого никакая наука, строящаяся только на чувствах и на рассудке; ты убедишься, что все это ты принес с собой в земную жизнь, что до земного бытия ты пережил вещи, которые как бы в космическом воспоминании оставили в твоей душе то, что пробуждается духовным исследователем. Так, несомненно, апелляцией к глубочайшему внутреннему существу души является то, что делает духовный исследователь. Но это не значит, что человек должен принять в себя что-то чужое, — нет, это всего лишь призыв: нужно именно вспомнить то, что составляет глубочайшее достояние самой человеческой души.

Это было не так у людей более древних времен. Тогда мудрецы мистерий — жрецы — должны были действовать иначе, ибо люди более древних времен имели, естественно, приходившее к ним воспоминание об их предземном существовании. Несколько тысячелетий назад даже примитивнейший человек не сомневался в том, что в его душе присутствует нечто, принесенное им сюда, в чувственную жизнь, из сверхчувственной, так как он познавал это каждый день в грезящих имагинациях. В его душе было нечто, о чем он говорил себе: это дал мне не глаз, который видит дерево, это дало мне не какое-либо из других чувств, — нет, это существует в моей душе. Я не мог воспринять этого за то время, пока я нахожусь в земной жизни; это было уже тогда, когда я сходил к земному бытию; и когда во время моего эмбрионального периода от другого человеческого тела мне было дано земное физическое тело, то во мне тогда уже было то, что теперь вспыхивает во мне в грезящих имагинациях. Я облек это в физическое человеческое тело. Следовательно, в те более древние времена человеку не сказали бы ничего такого, что подвинуло бы его вперед, на путь развития, если бы обратили его внимание на то, на что прежде всего должно быть обращено внимание современного человека: что он имеет воспоминание — прежде всего, подсознательное воспоминание — о предземном бытии, но через пробуждение это воспоминание может быть вызвано на поверхность сознания. Напротив, в древних мистериях внимание человека должно было обращаться совсем на другое. Тогда, в те времена, человек ощущал — хотелось бы сказать — глубокую боль именно от наиболее прекрасного в чувственном мире. Он видел цветок. Видел его вырастающим в его удивительной красоте из почвы земли, видел его раскрывающиеся лепестки. Видел затем те дары, которые приносил ему цветок. Он воспринимал всю красоту струящегося ручья, в какой тот может открыться, когда встречаешь его под тенью деревьев. Своими чувствами он непосредственно воспринимал освежающее действие этого ручья. Но затем — затем он говорил себе: да, но все это как бы отпало, как бы греховно отпало от мира, который я ношу в себе, который я принес с собой в физическое бытие, когда я спустился из духовных миров.

И учителя мистерий имели тогда задачу объяснить человеку, что и в цветке, и в струящемся ручье, и в шорохе леса, и в пении соловья, и во всем, повсюду живет и действует также духовная сущность, что во всем можно найти духовное существо. Они должны были сообщить человеку великую истину: то, что живет в тебе, живет также и во внешней природе. Ибо с болью и печалью смотрел человек, когда его чувства были наиболее свежи, восприимчивы для внешнего мира, — в эпоху, когда интеллект менее всего просвещал его относительно законов природы и он с непосредственными чувствами смотрел на внешний мир. Красота этого мира, живая, цветущая красота, изливалась в его глаза, в его уши, в другие органы чувств, но он не мог воспринимать ее иначе, как с болью. Именно от красоты чувствовал он глубочайшую боль, так как не мог связать ее с тем, что как созерцание его собственного предшествовавшего рождению существования жило в его душе. И, таким образом, мудрецы мистерий имели задачу показать: божественно-духовное обитает во всем, также и в чувственных вещах. Именно духовность природы должны были древние мудрецы объяснить человеку. Но они могли сделать это, только избирая другой путь, чем тот, какой избирают теперь. Если теперь люди приводятся к тому, чтобы они вспомнили о своем предземном бытии, то эти древние учителя мистерий должны были пробуждать совсем другие воспоминания у людей, которые их окружали. Во время своего земного бытия человек ритмически проводит свою жизнь в двух, собственно, в трех состояниях: бодрствовании, сонных грез, сна. Сон протекает бессознательно. Это бессознательное состояние сна, хотя оно было несколько иным, чем у современного человека, имели уже также и люди более древних эпох, и они так же спали, так же впадали в то состояние, в котором никакие переживания не поднимались на поверхность души, на поверхность сознания. Но человек продолжал, разумеется, жить также и от засыпания до пробуждения. Ибо мы не умираем же при засыпании и не рождаемся вновь при пробуждении, но продолжаем духом и душой жить также и от засыпания до пробуждения. Для обычного повседневного сознания это переживание, это наше собственное переживание между засыпанием и пробуждением бывает совершенно погашено. Человек помнит то, что он переживает во время бодрствования, или, самое большее — то, о чем грезит во сне, но в обычном сознании он не помнит того, что он переживает между засыпанием и пробуждением во время сна без грез. Этого он не помнит. Древние учителя мистерий воспитывали своих учеников и все приходившее к ним человечество так, что через мысли, которые эти учителя несли в мир в те более древние времена человечества, пробуждалось то, что переживалось во сне. Новейшая наука инициации должна напоминать о том, что жило в человеческой душе до ее земного бытия. Инициация древних времен должна была в посвятительном познании напоминать о том, что человек переживал ежедневно во сне.

Так что этими учителями мистерий все познания, которые они облекали в идеи, располагались так, чтобы ученики или люди, которые слушали этих учителей, могли сказать: да, они не говорят нам ничего другого, как то, что мы переживаем каждый раз во сне. То, что говорят нам жрецы мистерий, совсем не есть нечто неведомое для нас, но только благодаря своему посвящению они достигли созерцания того, что в обычном сознании не созерцается, но подлинно переживается во время сна. В этой древней науке инициации это было точно таким же пробуждением воспоминания о том, что человек пережил (во сне), как теперь это есть пробуждение воспоминания о предземном бытии. В этом и заключается один из отличительных признаков древней инициации и новой инициации — что в древней инициации человеку напоминалось о том, что он просыпал в обычном повседневном сознании, то есть, о чем больше не помнил в дневном сознании. В дневное сознание выносили мудрецы древних мистерий ночные переживания и указывали на это людям: ночью ты живешь своей душой в том духовном мире, который живет в каждом источнике, в каждом цветке, в каждом соловье.

Каждую ночь входишь ты внутренне в то, что днем видишь только извне, воспринимаешь только чувствами. И тогда человек мог получить уверенность, что боги, которых он переживал в своем бодрствующем сновидении, существуют также и в природе.

Так, показывая своему ученику содержание сна, мудрец древних мистерий показывал ему, что вовне — в том, что теперь есть природа — присутствуют божественные духовные существа, показывал это, подобно тому, как новейший духовный исследователь имеет задачу показать человеку, что тот, прежде чем спуститься на Землю, жил в духовном мире как духовное существо среди духовных существ и может здесь, на Земле, вспоминая, воссоздать снова в идеях, в понятиях то, что переживал в предземном бытии. В современной науке инициации учатся познавать, поднимаясь от имагинации к инспирации, действительные факты, которые отличают сон от бодрствования. То, чем является сам человек — как душа, как дух — от засыпания до пробуждения, это становится доступным только в истинном инспирированном познании; когда человек достигает имагинативного познания, он приходит к своей жизненной картине. Только после того, как он усовершенствует эту картину в чистом бодрствовании, в пустом сознании, в космической тишине, как я это описывал, только тогда из Космоса в его душу вступает как инспирация прежде всего его предземное бытие. Но тогда выступает также как инспирация его собственная сущность — его духовная и душевная сущность, какой она является между засыпанием и пробуждением. То, что остается бессознательным во сне, это становится сознательным в инспирации. Человек учится созерцать то, что он делает — как душа и дух — в спящем состоянии, и тогда замечает: при засыпании, собственно, духовно-душевное выходит из физического тела и также из эфирного тела. Мы оставляем в постели физическое тело и эфирное тело, или силообразующее тело, как оно является в имагинации и как я его вам описал. А высшие члены человеческой природы — то, что можно назвать астральным телом (я также уже указывал на это), и собственно организация “Я” выходят из физического тела и эфирного тела и при пробуждении снова возвращается в оба эти тела. Это разъединение нашего существа, через которое мы проходим каждый раз при ритмическом переходе от бодрствования ко сну, может быть в своей фактической подлинности созерцаемо, познаваемо только благодаря инспирации. И тогда мы познаем, как все, что мы усвоили себе в обычной бодрственной жизни при помощи нашего мышления, нашего мысленного мира, — как все это остается именно в постели. Наши мысли, которые мы себе вырабатываем, наши мысли, ради которых мы столько трудимся в наш школьный период, вся та рассудительность, какую мы приобрели себе для нашего земного ума, — все это должно оставаться в физическом и эфирном телах каждый раз, когда мы засыпаем. В духовный мир, где мы пребываем своим “Я” и астральным телом, когда спим, мы берем из своего физического тела и своего эфирного тела только нечто совсем отличное от того, что переживаем во время бодрствования. Когда мы переходим от бодрствования ко сну, мы переживаем то, чего не доводим до своего сознания в обычном сознании. Поэтому, когда я говорю вам об этих переживаниях, я должен говорить так, чтобы идеи являли понятия, в которые мне надлежит облечь изображения того, что человек хотя и переживает, но не знает в обычном сознании, о чем, однако, он может помыслить также в пределах здорового человеческого ума. Это размышление о вещах мира, протекающее в теневых образах истинно живых мыслей, мы покидаем и вживаемся в мир, где, собственно, в обычном смысле мы не мыслим так, как в земом мире, когда мы внутренне переживаем происходящее. Во время сна человек в действительности переживает бессознательно свет. О действии света, о том, как по отношению к вещам он выявляет тени, краски, об этом мы размышляем, когда пребываем в бодрствующей жизни, и мы имеем мысли о свете и действиях света. Эти мысли, как сказано, мы покидаем. Но мы сами входим в живой, действительный свет. Мы изливаемся в живой, действенный свет. И как днем, когда мы, как земные люди, неся на себе свое физическое тело, движемся также вместе с нашей душой, с нашим духом сквозь воздух, ходим по поверхности земли, так, засыпая, мы вступаем прежде всего в действенный, волнующийся свет и становимся сами субстанцией, существом живого, действенного света. Мы становимся светом в свете. И когда человек имеет инспирацию того, чем он сам становится каждую ночь, когда, следовательно, это поднимается у него в бодрствующее сознание, тогда одновременно он знает: во время сна ты живешь как световое облако в свете. И это значит не жить только как световая субстанция в свете, но это значит — жить в тех силах, которые в бодрствующей жизни становятся мыслями, постигаются в мыслях. Свет, который мы воспринимаем, везде и всюду пронизан творящими силами, пронизан тем, что внутренне действует в растениях, что внутренне действует в животных, но что существует также и самостоятельно как духовные миры. Мы переживаем там свет не так, как переживают его, например, здесь, в физическом мире, — нет, там живой решающе-действенный свет — если я могу употребить это не вполне точное выражение — есть именно тело духовной деятельности, а также и отдельных духовных существ. Здесь, на Земле, человек пребывает, замкнутый в покров своей кожи. Он видит других людей, замкнутых в покров их кожи. Там, в состоянии сна, он есть свет в свете, и другие существа суть свет в свете. И свет воспринимается уже не как тот свет, какой мы привыкли воспринимать здесь, в физическом мире, но — если я могу употребить теперь образное выражение — сущностное световое облако, которым являемся здесь мы сами, воспринимает находящееся вне нас сущностное световое облако.

И это находящееся вне нас световое облако есть другой человек, или оно есть какое-либо существо, оживляющее мир растений, или оно есть существо, которое вообще никогда не воплощается в физическом теле, но всегда пребывает в духовном мире. Следовательно, свет переживается здесь не как земной свет, а как живая, сущая духовность. Но вы, разумеется, знаете, что как физические люди мы живем здесь, на Земле, еще и в другом. Живем в тепле, которое воспринимаем чувственно. Человек знает, когда ему тепло, когда ему холодно. Он топит свою комнату, когда ему холодно. Следовательно, он знает, что в обычном сознании он чувственным образом живет в тепле или холоде. Но то, что он переживает от тепла или холода, это он именно чувствует. Это есть чувство, ощущение тепла и холода. Когда же при засыпании человек выходит из своего физического и эфирного тел и живет как свет в свете, то сам он тогда живет так же, как тепловая субстанция в тепловой субстанции Космоса. Следовательно, он есть, так сказать, не только световое облако, но он есть пронизанное, проникнутое тепловыми волнами световое облако, и то, что он воспринимает помимо себя, в свою очередь, содержит в себе тепло. Но, подобно тому, как в духовном мире духовно-душевное существо человека воспринимает свет не как свет, а как живую духовность, подобно тому, как когда-нибудь это откроется его сознанию в инспирации, — он воспринимает себя самого как живую духовность и переживает другие существа как живые духовные существа, так то же самое переживает он здесь и в отношении тепла. В духовном мире — также и для инспирации — будет недостаточно, если мы принесем с собой только те представления, какие мы приобрели здесь, в земном мире. Совершенно так же, как нужно усвоить себе другое представление о кратчайшем пути между двумя точками, так же необходимо для всех вещей усвоить себе другое душевное содержание. И как, переживая себя светом в свете, мы переживаем себя, собственно, как духа в духовном мире, так же, переживая себя теплом в космическом тепле, мы переживаем себя не в том тепле, какое привыкли переживать в чувственном мире, а переживаем себя в мире действенной, крепнущей любви как существо любви, которым мы сами являемся в сверхчувственном; переживаем мы себя среди существ, которые не могут иначе, как черпать свою субстанцию в любви, — которые не могут существовать иначе, как в бытии всеобщей космической сущности любви.

Так прежде всего переживаем мы себя между засыпанием и пробуждением в духовно наполненном бытии любви. Поэтому, если вообще мы хотим войти в эти миры, в которых, однако, мы сами находимся каждый день между засыпанием и пробуждением, мы должны повысить способность любви, так как иначе этот мир, через который мы проходим между засыпанием и пробуждением, останется для нас, во всяком случае, чуждым миром. Ибо здесь, в земном мире, господствует не одухотворенная любовь, а, собственно, только проникнутое чувственностью состояние влечения любви.

Одухотворенная же любовь господствует в духовном мире так, как я это только что теперь описал. И поэтому, если мы хотим прийти к тому, чтобы сознательно пребывать в этом мире, где мы, собственно, живем каждую ночь, то это будет возможно, только если мы сперва разовьем способность любви таким образом, как я это охарактеризовал. И именно к себе самому человек никогда не сможет подойти без способности любви, так как для него должно навсегда остаться закрытым то, чем он сам является в действительности также и здесь, на Земле, в одной трети своей жизни, проводимой им между засыпанием и пробуждением; это осталось бы закрытым, если бы он не мог исследовать этого с помощью развития, повышения способности любви. То, что человек переживает от засыпания до пробуждения, должно было бы навеки остаться темной загадкой для земных существ, если бы эти земные существа не захотели развить способность любви для того, чтобы прийти некоторым образом к познанию также своего собственного существа — своего собственного существа, каким они переживают его в другом состоянии между засыпанием и пробуждением.

Но ту форму мыслительной деятельности, какую мы развиваем, когда носим на себе наше физическое тело и наше эфирное тело, то есть когда мы бываем в бодрствующем состоянии, — ее мы оставляем в постели; она входит, пока мы спим, в совместное движение со всем Космосом. Если бы человек мог действительно осветить себе то, что происходит там — в физическом и эфирном телах ночью, когда он как тепловое светосущество находится вне них, то он мог бы убедиться, что эфирное тело продолжает мыслить всю ночь. Мыслить мы можем, совсем не участвуя в этом нашей душой, ибо то, что мы оставляем лежать в постели, — оно продолжает далее и далее гнать волны мыслей. Оно продолжает мыслить. И когда мы пробуждаемся утром, то погружаемся в то, что оставалось лежать в постели и продолжало мыслить. Мы встречаемся утром опять с нашими собственными мыслями. Они не умирали на время между засыпанием и пробуждением, мы только не участвовали в них. И я еще должен буду показать, как человек, когда он не участвует в этом, может быть гораздо умнее, гораздо понятливее, чем он бывает, когда в дневном бодрствовании участвует своей душой в мыслях. То, что мыслится ночью, когда человек не участвует в этом, бывает часто гораздо умнее того, что он мыслит от пробуждения до засыпания, когда участвует в этом своей душой.

Но прежде всего я хотел показать, что там, в эфирном и физическом телах, все время продолжается мышление и что когда утром при пробуждении мы ощущаем какой-нибудь сон, то этот сон некоторым образом указывает: твоя душа чем-то задерживается, когда при пробуждении погружается в эфирное и физическое тела.