Наши лекции о Евангелии от Иоанна будут иметь двойную цель. Во-первых, углубить и расширить в различных направлениях теософические понятия сами по себе, во-вторых, с помощью полученных таким образом теософических представлений приблизиться к великому памятнику Евангелию от Иоанна. Я прошу Вас хорошенько заметить, что лекции предполагаются в этих двух направлениях. Дело идет не только об истолковании Евангелия от Иоанна, но, руководясь им, мы проникаем в глубокие тайны бытия; и мы хотим установить сущность теософического анализа в связи с тем или иным великим историческим документом, дошедшим до нас от различных религий. Можно было бы предположить, что, говоря о Евангелии от Иоанна, теософ делает это обычным способом, т.е., опираясь на подобный источник, он черпает из него определенные истины, которые затем подтверждает религиозным авторитетом. Но это никак не может быть задачей теософического миросозерцания. Здесь задача совершенно иная. Если теософия хочет выполнить свою истинную задачу по отношению к современному человеческому духу, то она должна показать, что если человек научится употреблять свои внутренние силы и способности, — силы и способность духовного восприятия, — то, применяя их, он сможет проникнуть в тайны бытия, в то, что скрыто в духовных мирах за чувственным миром. И тот факт, что путем своих внутренних способностей человек может дойти до тайн бытия, что через свое собственное познание он может коснуться творческих сил и существ вселенной, — этот факт должен все больше входить в сознание современного человечества. Итак, мы должны сказать, что скрытый смысл Евангелия от Иоанна может быть достигнут человеком независимо от какого-либо предания или исторического памятника. Для полной ясности поясним это (крайним) примером. Предположим, что вследствие какого-нибудь события человек потерял бы решительно все свои религиозные памятники и сохранил бы только свои настоящие способности, в таком случае он все же должен был бы с одними этими способностями проникнуть в тайны бытия, он должен был бы дойти до божественно-духовных творческих сил и существ, скрытых за физическим миром. И теософия должна строить именно на этих источниках познания, независимых от всяких памятников. И лишь затем, после такого независимого исследования божественно-духовных тайн мира, мы обращаемся к религиозным памятникам. Лишь тогда познаем мы их истинную ценность, ибо мы становимся известным образом свободными и независимыми от них. В них мы находим тогда то, что до этого нами было найдено независимо от них, и о человеке, который следует подобному методу относительно религиозных памятников, можно с уверенностью сказать, что эти памятники никогда не утратят для него своей ценности, он будет всегда относиться к ним с должным благоговением и уважением. Поясним это еще одним примером: древний геометр Эвклид первый дал нам ту геометрию, которую в соответствующем классе изучает каждый школьник; но разве сама наука геометрия непременно связана с книгой Эвклида? Какое множество людей изучает элементарную геометрию, не подозревая о первой книге, в которой Эвклид изложил элементарные понятия геометрии, и делает это в силу того, что геометрия проистекает из известной способности человеческого духа. Лишь после того, как изучив геометрию, мы наталкиваемся на старую книгу Эвклида, научаемся мы правильно ценить ее: ибо мы находим в ней наше собственное знание и оцениваем ту форму, в какой это знание было дано впервые. И так же мы можем теперь найти те великие мировые события, о которых говорит Евангелие от Иоанна, путем дремлющих в нас сил, не зная ничего о Евангелии от Иоанна, подобно тому, как ученик изучает геометрию, не зная ничего о книге Эвклида.
Иногда же, вооруженные знанием о высших мирах, мы подходим к Евангелию от Иоанна и спрашиваем себя: что заключается в этой истории человеческого духа, то мы видим, что глубочайшие тайны духовных миров таинственно сокрыты и даны человечеству в этой книге, и так как мы уже знаем, что это истины божественно-духовных миров, то лишь теперь познаем мы духовность и божественность Евангелия от Иоанна в его истинном значении, и справедливо признаем его божественность. Это верный способ приблизиться к памятникам, говорящим о вещах духовных. Как относится теософ к исследователям, которые подходят к таким памятникам, говорящим о духовных вещах, с прекрасным знанием языка, на котором написан этот памятник, например, Евангелие от Иоанна, т.е., к обыкновенным филологам (ибо даже теологи известного рода являются, собственно, лишь филологами в отношении содержания таких книг)? Возьмем еще раз, для сравнения, геометрию Эвклида. Кто правильнее изложит ее: тот ли, кто сумеет хорошо, в известном роде, перевести ее словами, но не имеет ни малейшего понятия о геометрии? Получится нечто странное, если за геометрию Эвклида примется человек, ничего до этих пор не смысливший в геометрии. Но пусть переводчик будет даже неважным филологом, — если только он сведущ в геометрии, он сможет правильным образом оценить ее. Так относится теософ к другим исследователям Евангелия от Иоанна. Обычно оно получается теперь так, как филологами толковалась бы геометрия Эвклида. Но теософия сама по себе дает знание духовных миров, описанных в Евангелии от Иоанна. По отношению к Евангелию от Иоанна теософия находится в том же положении, как геометр по отношению к Эвклиду, — то, что заключено в Евангелии от Иоанна, он несет уже в себе. Не стоит останавливаться на часто делаемом упреке, что таким образом мы привносим в памяти то, чего в них нет. Мы скоро увидим, что понимающий содержание Евангелия от Иоанна, не вкладывает в него ничего, кроме того, что в нем есть. Понимающий способы теософического изложения не будет особенно останавливаться на этом упреке. Как и другие памятники ничего не теряют в своей значимости и ценности, когда понято их истинное содержание, также и Евангелие от Иоанна. Для проникшего в тайны мира оно является одним из значительнейших документов в духовной жизни человека.
Вдаваясь глубже в содержание Евангелия от Иоанна, мы можем тогда задать вопрос: откуда же произошел тот факт, что Евангелие от Иоанна, которое является столь важным памятником для духоиспытания, все больше и больше отодвигается на задний план именно теологами, призванными, казалось бы, к его истолкованию, и заслоняется остальными тремя Евангелиями? Этот вопрос должен быть затронут прежде, чем мы приступим к самому Евангелию от Иоанна. Вам всем известно, что в этом отношении утвердились удивительные представления и мнения. В старые времена это Евангелие почиталось, как один из наиболее глубоких и значительных памятников о сущности и смысле деяний Христа Иисуса на Земле, и в древнехристианскую эпоху никому бы не пришло в голову смотреть на это Евангелие иначе, как на важный исторический документ палестинских событий. В новейшее время дело обстоит иначе, и как раз те, которые считают себя наиболее твердо стоящими на почве исторического исследования, наиболее подорвали прежнее воззрение на Евангелие от Иоанна. С некоторого времени, исчисляемого уже веками, начали обращать внимание на те противоречия, которые встречаются в Евангелиях. После многих колебаний, среди теологов установилось следующее мнение. Они сказали: в Евангелиях много противоречий, и совершенно нельзя понять, почему палестинские события с четырех сторон совершенно различным образом рассказаны четырьмя евангелистами. Если мы возьмем повествования Матфея, Марка, Луки и Иоанна, то они дают столько различных данных о том или ином факте, что невозможно себе представить, что все эти данные совпадают с историческими событиями. Такое мнение постепенно установилось среди исследователей Евангелий. Но вот в последнее время образовалось воззрение, что в трех первых Евангелиях еще можно установить известное согласование относительно изложения палестинских событий, но что Евангелие от Иоанна слишком сильно уклоняется от того, о чем повествуют три первые Евангелия, и потому трем первым Евангелиям следует приписать большую историческую достоверность, чем последнему. И мало-помалу пришли к тому заключению, что Евангелие от Иоанна возникло с иной целью, чем три первых. Эти Евангелия просто хотели рассказать о том, что произошло; автор Евангелия от Иоанна имел совершенно иное намерение, и по многим причинам теологи склонялись к тому мнению, что Евангелие от Иоанна вообще было написано сравнительно поздно. Мы еще будем говорить об этом. Значительная часть исследователей полагает, что Евангелие от Иоанна было написано в третьем или четвертом десятилетии второго христианского века, может быть, даже и во второй половине второго века и, следовательно, — так говорили они себе, — оно возникло в ту эпоху, когда христианство уже распространилось в определенной форме и, может быть, уже имело противников. Те или иные противники выступали против христианства, и сторонники этого мнения говорили: в авторе Евангелия от Иоанна мы имеем человека, который главным образом стремился дать поучение, нечто вроде апофеоза, нечто вроде апологии христианства против враждебных ему течений. Автор Евангелия от Иоанна не имел в виду точно передать исторические события, но изобразить свое собственное отношение к Христу. Таким образом, многие видят в этом Евангелии не что иное, как своего рода религиозную поэму, написанную под влиянием религиозно-лирического настроения автора в его отношении к Христу с целью привлечь к нему и других. Может быть это положение не везде высказано столь крайним образом, но если вы рассмотрите литературу по этому вопросу, то вы увидите, что такое мнение весьма распространено, приходясь по душе и отвечая убеждениям многих наших современников. За последние несколько столетий в человечестве, все более склонявшемся к материализму, возникло известного рода отвращение от такого понимания исторического становления вообще, какие даны нам уже в первых словах Евангелия от Иоанна. Подумайте только, что эти первые слова не допускают никакого иного объяснения, как то, что в Иисусе из Назарета, жившем в начале нашей эры, было воплощено существо высшего духовного порядка. Автор Евангелия от Иоанна, по всему своему существу, говоря об Иисусе, не мог начать иначе, как тем, что он называет «Словом» или «Логосом», и он не мог сказать иначе, как: «Это Слово было в начале и все начало быть через Слово или через «Логос». Примем это слово в полном его значении, и мы увидим, что автор Евангелия от Иоанна вынужден (был) обозначить как «Логос» то мировое начало, то высшее, до чего может подняться человек, и он должен признать, что все создано этим Логосом — первоосновой всех вещей. Продолжая дальше, он говорит: «И Слово стало плотью и обитало с нами», т.е., мы видели Его, живущим среди нас, и вы поймете Его, если примете, что в нем жило то же начало, коим созданы растения и животные, и люди, и все, что вокруг нас. И если мы не хотим привнести искусственное истолкование, то должны признать, что по смыслу этого Евангелия высшее начало было однажды воплощено в теле. Сравним же требования, какие предъявляются сердцу человека подобными представлениями, с тем, что говорят некоторые из современных теологов. В настоящее время вы можете прочесть в богословских сочинениях и услышать на различных лекциях: мы не апеллируем больше к какому-либо сверхчувственному началу, нам ближе всего тот Иисус, которого изображают три первых Евангелия, — «простой человек из Назарета».
Вот что стало до известной степени идеалом многих теологов, а люди постоянно стремятся к низведению по возможности исторических событий на ступень обычных человеческих событий. Их смущает появление столь высокого существа, как Христос Евангелия от Иоанна. Поэтому они говорят об апофеозе Иисуса — «простого человека из Назарета», нравящегося им так потому, что о нем они могут сказать: «ведь у нас был Сократ и другие великие люди, он (не) отличается от этих других, и, говоря о «простом человеке из Назарета», они прилагают к нему масштаб обычного банального человека». Эти разговоры о «простом человеке из Назарета», встречаемые теперь в многочисленных богословских сочинениях, также в богословско-академических трудах так называемой «просвещенной» (или рациональной) теологии, стоят в связи с тем материалистическим образом мыслей, который развился в Европе за последние столетия и который допускает существование лишь физически-чувственного мира или лишь последнему придает реальное значение. В ту эпоху человеческого развития, когда взгляд человека еще устремлялся к сверхчувственному, человек мог сказать: «конечно, во внешнем мире, во внешних явлениях то или иное историческое лицо можно сравнить с простым человеком из Назарета, но в своем духовном, в своем невидимом Иисус из Назарета был Единственным». Когда же было утрачено прозрение и виденье в сверхчувственный и невидимый мир, то был утрачен и масштаб для всего, что поднималось над обычным уровнем человечества, и особенно ясно это выразилось в религиозных представлениях. В религиозную жизнь стал проникать материализм. Он гораздо менее опасен для духовного развития человечества в области естественнонаучных фактов, чем когда затрагивает религиозные представления и тайны. Нам придется говорить, например, об истинном духовном понимании Тайной Вечери, о претворении хлеба и вина в тело и кровь, и мы увидим, что такое духовное понимание Тайной Вечери совершенно не умаляет ее ценности и значения, но это будет именно духовным пониманием, какое существовало у первых христиан и еще в первой половине средних веков, когда сознание человечества было более духовным. Тогда еще многие понимали слова «Сие есть тело Мое! Сия есть кровь Моя!» так, как мы научимся понимать их. Но в течение веков такое понимание должно быть утрачено по причинам, которые мы узнаем впоследствии. Тогда, в средние века, существовало одно удивительное направление, вошедшее глубже, чем вы это можете думать, в умы человечества. Из современной истории вы очень мало можете узнать о том, как постепенно развивались души, и что они переживали. В середине средних веков в христианских умах Европы обнаружилось глубоко идущее течение, которое духовный смысл учения о Тайной Вечере истолковало материалистически. При словах: «Сие есть тело Мое, сие есть кровь Моя!» люди могли лишь представлять себе материальный процесс превращения хлеба и вина в тело и кровь. То, что раньше представлялось духовным, начали представлять себе в грубо материальном смысле. Материализм проскальзывает в религиозную жизнь задолго до того, как он овладевает естествознанием. Не менее ярок другой пример. В средние века ни одному из теологов, пояснения которого имели вес, не могло придти в голову принимать 6 дней творения в книге Бытия за наши дни, состоящие из 24-х часов. Ибо понимали, что стоит в источниках и умели раскрывать смысл библейских слов. Что значит день? Днем называется нечто, что обусловлено положением Земли относительно Солнца. Можно говорить о днях в современном смысле лишь тогда, когда соотношение Солнца и Земли и их движение представляются такими, как сейчас. Но о подобном взаимоотношении Неба и Земли в книге Бытия говорится лишь с «четвертого» дня творения. До тех пор было бы бессмысленно представлять себе наши дни, ибо лишь с четвертого «дня» появилась возможность дня и ночи, до этого не могло быть и речи о днях в современном смысле. Но наступило время, когда люди перестали понимать, что здесь разумеются день и ночь в их духовном значении, когда время стало мыслиться только как представление физических дней. Таким образом, для материалистически мыслящего человека, и даже для теолога, день творения стал «днем» в нашем смысле, ибо он не знает другого. А вот вам пример того, как об этих вещах говорили старые теологи. Прежде всего, они говорили себе, что в древних религиозных источниках не стоит ничего, что не имело бы значения, и что в важных местах нет ничего лишнего. Как пример, возьмем одно место. В книге Бытия (Быт 2, 21) сказано: «И навел Господь Бог на человека крепкий сон, и он уснул». Старые толкователи придавали этому месту совершенно особое значение. Те, которые уже знакомы немного с развитием духовных сил и способностей человека, знают о существовании разных видов сознания, и что называемое нами «сном» у обыкновенного человека есть лишь преходящее состояние сознания, которое в будущем (как сейчас, например, уже у посвященного) превратится в такое состояние, в котором человек, освобожденный от тела, будет прозревать в духовный мир. Потому старый теолог говорил: «Бог навел на Адама глубокий сон, в котором он мог воспринимать то, чего не мог воспринимать своими чувственными органами». Здесь подразумевается ясновидческий сон и рассказывается о том, что познается в высшем состоянии сознания, потому Адам и впадает в сон. Таково было старое толкование, при котором говорили себе, что в религиозном памятнике не было бы упомянуто, что Бог навел на человека глубокий сон, если бы он погружался в сон и до этого момента. Таким образом, здесь указано, что этот сон был первым, и что до тех пор человек находился в таком состоянии сознания, в котором он воспринимал духовные вещи непрерывно. Вот что говорили народу. Итак, вы видите, что когда-то существовало духовное объяснение библейских памятников, но когда появился материализм, то он приписал Библии то, что ныне в ней оспаривается образованными людьми. Вы видите, как материализм проник в человечество и как, вследствие этого, было утеряно истинное, подлинное, действительное понимание религиозных памятников. Когда Теософия выполнит свою задачу и покажет людям, какие тайны скрывает за собой физический мир, тогда будет показано, как эти тайны излагаются в религиозных памятниках. Внешний грубый материализм, который в наши дни считается столь опасным, есть лишь последняя фаза того материализма, о котором я рассказывал вам. Прежде всего, появилось материалистическое толкование Библии. Если бы человек никогда не дал материалистического истолкования Библии, то и во внешней науке не могло бы появиться материалистическое объяснение природы Геккеля; и то, что в 14 и 15 веке было положено как основание в религиозном отношении, в 19-м веке взошло, как плод, в естествознании. Это привело к невозможности понять Евангелие от Иоанна, если не проникнуть к духовным первопричинам, и только не понимая Евангелия от Иоанна, можно его обесценивать. И т.к. те, которые его не поняли, были заражены материалистическим направлением, то оно и представилось им в вышеизложенном свете. Простое сравнение уяснит вам, как Евангелие от Иоанна отклоняется от трех остальных: Представьте себе гору; на этой горе на известных высотах стоят различные люди, и эти люди, — скажем, их трое, — срисовывают то, что видят внизу: каждый из них будет рисовать различно, смотря по месту, на котором стоит, но, конечно, каждый из этих трех рисунков будет верным для соответствующей точки: у стоящего уж на вершине горы и рисующего то, что под ним, кругозор опять-таки получится иной. Таков кругозор трех евангелистов синоптиков — Матфея, Марка и Луки — по отношению к Иоанну, который описывает те же вещи, только с иной точки зрения. И чего только не придумали ученые критики для пояснения Евангелия от Иоанна. Иногда можно, правда, удивляться, чего только не говорят ученые исследователи, что легко можно было бы разглядеть, если бы наше время не было временем наибольшей веры в авторитет. Вера в непогрешимую науку дошла ныне до наивысшего предела. Так, уже о вступлении Евангелия от Иоанна мы должны сказать, что оно представляет большие трудности для затронутых материализмом теологов. Учение о Логосе или Слове принесло людям большие затруднения. Они говорят себе: «Нам так хотелось бы, чтобы все было просто, несложно и немудрено, — а тут является Евангелие от Иоанна и говорит о высоких, философских вещах, о Логосе, жизни, свете». Филолог привык всегда спрашивать, откуда происходит то или это; с новыми произведениями иначе и не поступают. Прочтите сочинения, написанные по поводу Гетевского «Фауста». Вы найдете повсюду указания, откуда происходит тот или другой мотив. Перерываются, например, все книги за целые столетия, чтобы уяснить, откуда взял Гете слово Wurm (червь), которое он употребляет, и также спрашивают, откуда взял Иоанн понятие «Логоса»? Другие евангелисты, говорившие к простому, несложному человеческому рассудку, не выражаются так лично, как Иоанн. И дальше говорили, что автор Евангелия от Иоанна был человек с греческим образованием, и указывали на тот факт, что Филон Александрийский, бывший греческим писателем, тоже говорит о Логосе. Следовательно, когда в высших образованных греческих кругах желали говорить о высоком, то говорили о Логосе, — отсюда и взял его Иоанн. И это было принято опять-таки за доказательство того, что он находился под влиянием греческой цивилизации и в соответствии с этим перечеканил факты. И именно начальные слова Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово был Бог» — показывают, что философское понятие «Логоса» проникло в ум автора Евангелия от Иоанна и повлияло на его изложение. Таким людям следовало бы показать начало Евангелия от Луки. Там сказано: «Как уже многие начали составлять повествование о совершенно известных между ними событиях, как передали нам то бывшие с самого начала очевидцами о служителями СЛОВА, то рассудилось и мне, по тщательном исследовании всего сначала, по порядку описать тебе, достопочтенный Феофил,...» (Лк 1, 1-3). Здесь как раз, в самом начале стоит, что то, о чем он хочет рассказать, передано теми, кто были «очевидцами и служителями СЛОВА». Замечательно, что Иоанн, который в этом исходил, якобы, из греческого образования, и Лука, который, однако, согласно их взгляду, принадлежал к простым людям, равно говорят о Логосе. Подобные вещи должны были бы обратить внимание даже верящих в авторитет людей, что к таким результатам могут приводить не точные основания, а предрассудки, это воззрение на Евангелие от Иоанна, на его особое положение по отношению к другим Евангелиям, — обусловлено материалистическим воззрением. Отсюда мы легко можем заключить, что и в Евангелии от Луки речь идет о том же, и что сказанное свидетелями и служителями Логоса означает, что в прежние времена о Логосе говорили как о чем-то, что люди знали, и что было обычным для них. Это мы должны особенно заметить себе теперь, дабы глубже проникнуть в первые положения Евангелия от Иоанна. О чем говорит употребляющий слово «Логос» или «Слово» в нашем смысле? О чем говорит он?
Вы не можете прийти к представлению Логоса ни путем теоретического объяснения, ни абстрактным анализом понятий, но вы должны своей душой перенестись в жизнь чувств тех людей, которые таким образом говорили о Логосе. И эти люди тоже видели вещи вокруг себя, но недостаточно для человека только смотреть на окружающее его, все дело в том, как относятся к этому ощущению его сердца и души, как он оценивает то или иное, в зависимости от того, что он в них видит. Вы все смотрите на окружающие нас царства природы, на минералы, растения, животных и людей. Вы именуете человека совершеннейшим, минерал — несовершеннейшим творением. И в этих царствах природы опять-таки различают выше- и нижестоящие существа. В различные эпохи люди воспринимали все это совершенно различно. Те, кто говорили в духе Евангелия от Луки, прежде всего воспринимали, как исключительно важное, следующее: исследователь смотрел в низшее животное царство, затем поднимался до человека, и в этой линии развития преследовал нечто совершенно определенное. И последователь учения о Логосе говорил себе тогда: есть одно, что глубочайшим образом являет нам превосходство высших существ над низшими: это способность выражать в слове то, что живет в душе, сообщать в слове мысль окружающему миру. Подобный исследователь учения о Логосе сказал бы: посмотри на низшее животное, оно немо, оно не выражает ни своего страдания, ни своего удовольствия. Возьмите низших животных: они скрипят, или издают другие звуки и т.д., но это лишь внешний скрип и трение физических органов, которые тогда производят звук, как может произвести его, например, и молоток.
Чем выше мы поднимемся, тем больше проявляется способность выявлять в звуке внутреннюю жизнь, и то, что переживает душа, находит свое выражение в звуке. И человек потому стоит настолько выше других существ, что он способен не только обозначать словами свою боль или удовольствие, но и облекать в словах и выражать в мыслях то, что поднимается над личным, — духовное, сверхличное. И так говорилось среди последователей учения о Логосе: было время, когда человек еще не существовал в нынешнем своем образе, в образе, который делает возможным выражать вовне, в звуке-слове, свое внутреннее переживание. До того было другое время. Потребовалось много времени, прежде чем наша Земля развилась до ее настоящего образа. Мы услышим, как сложилась эта Земля. Но когда мы исследуем прежние состояния, то мы еще не находим человека в его настоящем виде, и никаких средств, могущих выражать изнутри в звуках свои переживания. С немых существ начинается наш мир, и лишь мало-помалу начинают проявляться существа, могущие выражать в звуке внутренние переживания, обладающие словом. Но то, что в человеке появляется позже всего, — говорили последователи учения о Логосе, — то в самом мире существовало раньше всего. Заметим себе, что в первые времена Земли человек не существовал в своем современном образе, но в несовершенном, немом образе, и лишь постепенно развился до одаренного логосом или словом существа. И это было для него возможно оттого, что явленное в нем в конце, — творческий принцип, — в высшей действительности был с самого начала. То, что пробивается из души, — было изначальным божественным творческим принципом: Слово, звучащее из души, или Логос, существовало изначала, и Логос так направлял развитие, что, наконец, возникло существо, в котором он сам мог проявиться. Что впоследствии возникает во времени и пространстве, то в духе было прежде всего. Если вы хотите взять пример для уяснения себе этого, то вы можете приблизительно сказать: вот здесь, передо мной, цветок. Этот венчик, этот колокольчик, — чем был он перед тем? Он был малым семенем. В нем была возможность этого белого цветочного колокольчика. Если бы не было в нем этой возможности, этот колокольчик не мог бы возникнуть. А откуда появилось семя? Цветок предшествует семени, и так же, как цветок предшествует плоду, — так же семя, из которого возник цветок, развилось из такого же растения. Так последователь учения о Логосе рассматривал человека и говорил себе: Если мы пойдем к началу развития, то в более ранних состояниях мы найдем еще немого человека, не владеющего словом, но, подобно тому, как семя происходит от цветка, так и немое человеческое семя изначала происходит от глаголющего, одаренного Словом. Как ландыш порождает семя, и как семя вновь порождает ландыш, так порождает божественное творческое Слово немое человеческое семя, и, проникая в это семя, чтобы возрасти в нем, первичное божественное творческое Слово начинает звучать в человеческом семени, немом изначала. Если мы вернемся к началу развития человечества, то мы встречаемся с несовершенным существом и смысл его развития — в конечном явлении Логоса или Слова, раскрывающегося в глубине души. В начале появляется немой человек, как семя одаренного Логосом человека, исходящего из одаренного Логосом Бога. Человек происходит от лишенного Слова немого человека, — но, в конце концов, Логос или Слово существуют изначала. Таким образом, познающий учение о Логосе в его древнем значении, доходит до божественного творческого Слова, на которое указывает вначале автор Евангелия от Иоанна, как на первоначало бытия: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово был Бог». Ныне, — хочет сказать он, — где находится ныне Слово? И ныне существует Слово, и Слово есть у человека, и «человеческое» есть Слово.
Итак, автор Евангелия от Иоанна соединяет человека с Богом: и в действительности, в начале Евангелия от Иоанна мы видим учение, легко усваиваемое для каждого человеческого сердца. В этой вступительной лекции я хотел рассказать вам в более общих словах и больше с точки зрения ощущения и чувства, как последователь учения о Логосе воспринимал прежде эти слова Евангелия от Иоанна. И после того, как мы перенеслись в то настроение, с каким впервые были услышаны эти слова, мы лучше сможем проникнуть в глубокий смысл, лежащий в основе Евангелия от Иоанна. Мы увидим дальше, как то, что мы называем Теософией, есть правдивая передача Евангелия от Иоанна, и как она дает нам возможность до конца понять Евангелие от Иоанна. |