Лекция 15 июня 1915 г. в Дюссельдорфе
(печатается с незначительными сокращениями)

Сегодня мы собрались здесь, мои дорогие друзья, прежде всего для того, чтобы отпраздновать учреждение ветви, основанной нашим дорогим другом, профессором Кремером, и стремящейся посвятить свои силы духовной жизни настоящего и будущего так, как это принято в нашем духовнонаучном движении. В такой день всегда хорошо вспомнить об истинном смысле нашего объединения в отдельных ветвях, спросить себя: почему мы соединяемся в рабочие группы и почему в таких рабочих группах занимаемся духовным достоянием, которому хотим посвятить наши способности? Если мы в верном смысле хотим ответить на этот вопрос, нам следует отдавать себе отчет в том, что работу, которую мы здесь совершаем, мы определенным образом — хотя и лишь только в мыслях — отделяем от того отношения, в каком мы находимся к нашей остальной деятельности в мире. Современный человек, такой, кто вообще не стремится к знакомству с определенными интимными истинами духовного прогресса человечества, мог бы спросить: почему вы не можете заниматься этой духовной наукой, не соединяясь в отдельные замкнутые группы, а просто совершенно свободным образом дав сойтись людям, не особенно и знакомым, созвав их, чтобы дать дойти до их душ духовному благу, о котором вы говорите, и найдя в вашем кругу лекторов для таких групп? — Разумеется, мы могли бы поступать и так. Но пока для нас возможно каким-то образом устанавливать как в более широком, так и в более узком смысле связи между людьми, знающими друг друга и соединенными в определенном отношении братски и дружески в таких рабочих группах, до тех пор мы будем делать это, исходя из полного осознания нашего образа мыслей (Gesinnung), связанного с духовной наукой. Ибо люди совсем не зря встречаются у нас для того, чтобы заниматься более интимными разделами нашего духовного достояния, твердо решив быть вместе в братской любви и согласии. То, что мы можем говорить иначе, зная, что говорим с родственными, сознательно связанными с нами душами, это имеет определенное значение не только для того, как мы относимся друг к другу, как мы общаемся друг с другом, но имеет значение еще и для кое-чего иного. Таким соединением в отдельных ветвях мы действительно совершаем нечто глубоко связанное совсем воззрением на наше духовное движение, которое мы обретаем, если понимаем его вплоть до глубины души. Ведь наше духовное движение должно проникать всех нас сознанием, что оно имеет значение не только для той жизни, которую могут охватить внешние чувства и направленный на внешнее человеческий рассудок; наше духовное движение должно отдавать себе отчет в том, что в нем души людей ищут подлинного и истинного соединения с духовными мирами. Мы должны всё снова и снова сознательно как бы говорить себе: занимаясь духовной наукой, мы в определенном смысле переносим наши души в те миры, в которых живут не только земные существа, но которые населяют, как место своего обитания, существа высших Иерархий, существа незримых миров. То, что до известной степени мы пребываем в этих незримых мирах и наша работа имеет значение для них, что мы действительно пребываем в этих незримых мирах,— это должно доходить до полного осознания нами при нашей работе. Ведь духовная работа, которую мы совершаем, работая вместе в отдельных рабочих группах, где мы знаем друг друга, имеет в духовном мире совсем иное значение, чем если бы мы осуществляли подобную работу не в таких рабочих группах, а вне их, рассеянные в мире. Да, работа, которую мы в братском согласии осуществляем вместе в наших группах, имеет для духовных миров совершенно иное значение, нежели работа, которую мы могли бы осуществлять иначе. Чтобы вполне понять это, мы должны вспомнить о том знаменательном, что по-разному могло проходить перед нашей душой при духовнонаучной работе последних лет.

Вспомним, что наше земное развитие совершалось для нас, людей, так, что в начале послеатлантического периода это земное развитие было несомо той культурной общностью, которую мы называем древнеиндийской. Что затем это было продолжено тем, что с помощью более или менее подходящего выражения — дело сейчас не в этом — мы именуем древнеперсидским культурным периодом. Затем наступил египетско-халдейско-вавилонский культурный период, затем — греко-латинский, и наконец,— наш Пятый послеатлантический культурный период. Каждый такой культурный период, с одной стороны, особенно должен взращивать в культуре и духовной жизни то, что предназначено ему прежде всего в отношении внешнего, зримого мира. Но одновременно каждый такой культурный период должен подготовить, как бы нести в своем лоне, подготавливая, то, что должно прийти в следующем культурном периоде.

Первый послеатлантический культурный период, древнеиндийский, должен был подготовить в своем лоне древнеперсидский, древнеперсидский — подготовить, в свою очередь, древнеегипетский и так далее. И наш Пятый послеатлантический культурный период должен подготовить Шестой культурный период — ближайший по времени. Часто говорилось, что наша духовнонаучная задача состоит в том, чтобы посредством усваиваемого нами приобрести не только духовное достояние для наших душ в отдельности — что вполне правильно, но не является единственным, — но задачей нашей является также подготовка того, что должен будет иметь затем своим содержанием, своей особой внешней работой Шестой культурный период. Так было с каждым из отдельных послеатлантических культурных периодов. И те центры, в которых всегда подготавливалось то, что было во внешнем отношении важно для ближайшего культурного периода,— это были центры мистерий. Это были те объединения людей, в которых работали иначе, чем работает внешний мир.

Вы знаете также, что в Первом послеатлантическом культурном периоде, древнеиндийском, дело заключалось преимущественно в том, чтобы благодаря этой древнеиндийской культуре было выработано эфирное тело человека; в древнеперсидском — астральное тело, в египетско-халдейском — душа ощущающая, в греко-латинском — душа рассудка, или характера. Наш культурный период вырабатывает и к своему концу сформирует то, что называют душой сознательной. Подготовлено же должно быть то, что в Шестом культурном периоде до известной степени придаст содержание, характер внешней культуре. О, этот Шестой культурный период, он будет нести в себе всевозможные черты, всевозможные характерные черты, весьма отличающиеся от характерных черт нашего времени. Прежде всего мы можем подчеркнуть три характерных черты, о которых следует знать, что мы уже теперь должны нести их в сердцах как наши идеалы для Шестого послеатлантического культурного периода, что мы должны подготовить их для этого Шестого культурного периода.

В человеческом сообществе пока еще отсутствует нечто, что в Шестом культурном периоде будет свойственно людям, которых можно будет признать достигшими цели Шестого культурного периода, то есть не людям отсталым, не тем представителям человечества, которые тогда будут считаться варварами и дикарями. Одной из важнейших характерных черт этих обитателей Земли в Шестом культурном периоде, что будут тогда находиться на высоте культуры, будет одна характерная моральная черта. Эта характерная черта ныне еще мало заметна в людях. Уже сегодня человек должен быть тоньше организован, чтобы испытывать душевную боль, когда ему приходится видеть, что другим людям, находящимся в мире за пределами его собственного бытия, приходится хуже, чем ему самому. Конечно, тоньше организованные натуры уже и сегодня испытывают те страдания, что выпадают на долю многих людей, но это характерно именно для более тонко организованных натур.

В Шестом же культурном периоде люди, которые будут стоять на высоте этой культуры, будут испытывать не только чувство, свойственное нам ныне как боль при виде бедности, страдания, нищеты, распространенных в мире; человек, который будет стоять на высоте культуры Шестого послеатлантического периода, будет чувствовать любое чужое страдание своим собственным. Видя голодного, он будет чувствовать голод физически столь живо, что этот голод другого будет непереносим для него. То, на что указывается этим — что в Шестом культурном периоде больше не будет того, что еще имеет место теперь, а напротив, благополучие отдельного человека будет полностью зависеть от благополучия всех, — это будет характерной моральной чертой. Подобно тому, как благополучие отдельного телесного органа зависит от здоровья всего тела, и если весь человек нездоров, то и отдельный орган его организма не способен выполнять ту или иную функцию, таки в Шестом культурном периоде нечто общее охватит цивилизованную, развитую часть человечества того времени, а отдельный человек, подобно члену единого целого, будет в гораздо более высокой степени сопереживать страдания и невзгоды, всю бедность и всё благополучие других. Такова первая, преимущественно моральная черта, которая будет характеризовать цивилизованное человечество Шестого культурного периода.

Вторая основная черта будет состоять в том, что всё, считающееся сегодня областью веры, будет в намного, намного более высокой степени, чем теперь, зависеть от индивидуальности отдельного человека. Духовная наука описывает это как, что в Шестом культурном периоде людей охватит полная свобода мысли и страстное стремление к свободе мысли в любой религиозной области, так что всё, что человек хочет исповедовать, в чем человек будет религиозно убежден, будет предоставлено силам его индивидуальности. Связь людей по вере, наблюдаемая сегодня еще так часто, связь по вере, господствующая на разные лады в отдельных сообществах, не будет господствовать в отдельной части человечества Шестого культурного периода. Как необходимое свое свойство будет ощущать каждый эту полную свободу мысли в области религии.

Третьим же будет то, что в Шестом культурном периоде люди будут считать знаниями вообще только те, которые способствуют познанию духовного, познанию того, что в мире простерто духовное и что душам людей надлежит соединяться с духовным. То, что ныне называют наукой и что в качестве таковой имеет материалистическую окраску, уже не будет вообще считаться наукой в Шестом культурном периоде. На это будут смотреть как на предрассудок, свойственный лишь тем, кто остановился на ступени Пятого, уже пройденного к тому времени периода. Сегодня мы считаем предрассудком, когда, скажем, африканский дикарь думает, что от его тела после смерти нельзя отделять ни одного члена, потому что тогда он не сможет вступить целостным человеком в духовный мир. Идею бессмертия дикарь еще связывает с чистым материализмом, с представлением, будто в духовный мир должен вступать какой-то отпечаток его телесной формы. Он мыслит, в сущности, материалистически, но верует в бессмертие, тогда как мы — зная из нашей духовной науки, что надо отличать духовное от телесного и что в сверхчувственный мир входит только духовное,— должны смотреть как на предрассудок на такую материалистическую идею бессмертия. Так и всякая материалистическая вера, даже вера в самое науку, будет считаться старым суеверием в Шестом послеатлантическом культурном периоде. А наукой вполне естественно будет являться для людей только то, что имеет в своей основе пневматологию, духовное.

Вы видите, наша духовная наука целиком ориентирована на то, чтобы подготовить для Шестого культурного периода только что упомянутые вещи. Чтобы преодолеть материализм, чтобы подготовить то, что должно стать наукой в Шестом культурном периоде, мы стараемся заниматься духопознанием. Мы основываем сообщество, где совсем нет места вере в какой-либо авторитет, нет места признанию какого-либо учения только потому, что оно дается тем или иным лицом. Мы основываем сообщество, где всё должно строиться на свободном согласии души человека с учением. Тем самым мы подготавливаем то, что духовная наука называет свободой мысли. А объединяясь в братский союз для занятий нашей духовной наукой, мы подготавливаем то, что как культура, как цивилизация должно будет пронизать собой Шестой послеатлантический культурный период.

Но если мы хотим вполне понять, о чем собственно идет речь в наших братских союзах, мы должны вглядеться еще глубже в ход развития человечества. В Первом послеатлантическом культурном периоде в сообществах, которые тогда имели свой мистериальный характер, тоже занимались тем, что затем воцарилось во Втором культурном периоде. Иначе говоря, в особых объединениях Первого послеатлантического, древнеиндийского культурного периода люди уже занимались тем, что должно было затем воцариться в виде культуры астрального тела. Мы зашли бы слишком далеко, если бы сегодня пожелали описать то, что — в отличие от того, чем была внешняя древнеиндийская культура — вырабатывалось в этих особых объединениях Древней Индии, чтобы подготовить древнеперсидскую культурную эпоху. Но необходимо сказать, что когда эти люди древнеиндийского культурного периода соединялись, чтобы подготавливать должное для Второго культурного периода, они чувствовали: оно еще недостигнуто, оно еще не при нас, то, что будет при нас, когда наши души будут воплощены в следующем культурном периоде; оно еще словно парит над нами. Так же обстоит дело и сейчас. В том Первом культурном периоде над душами еще парило то, что во Втором должно было, можно сказать, сойти с неба на землю. И работа строилась так, что благодаря тому, что вырабатывалось людьми на Земле в более узких союзах, в мистериальных объединениях, духи высших Иерархий получали восходящие вверх силы, посредством которых они могли развить то, что должно было нистекать в души людей во Втором, древнеперсидском культурном периоде как содержание астрального тела. Можно сказать, подобными малым детям были они еще, те силы, которые затем, достаточно созрев, нисходили в души, воплощенные в древнеперсидских телах. Вверху, в духовном мире получали они от человеческой работы силы, которые текли снизу вверх, подготавливая следующий культурный период, и благодаря этим силам взращивались (herangepflegt wurden) уже те, другие силы, которые должны были затем нистекать вниз. И так должно быть в каждом последующем культурном периоде.

В нашем культурном периоде мы должны сознавать следующее. То, что выработалось в нас благодаря обычной цивилизации, благодаря обыкновенной культуре,— это душа сознательная; это то, что поначалу как наука, как внешнее материалистическое сознание стало охватывать людей с XIV, XV, XVI веков и что будет продвигаться всё дальше и дальше и что вполне разовьется к концу Пятого культурного периода, ко времени его завершения. То же, что должно будет охватить собой Шестой культурный период,— это Самодух. Тогда Самодух должен будет сам развиться в душах, как ныне развивается душа сознательная. Но особенность Самодуха — в том, что он предполагает наличие в душах людей тех трёх характерных черт, о которых я говорил, то есть — как гласит духовная наука — основанную на братстве социальную жизнь, свободу мысли и пневматологию. Человеческое сообщество, в котором Самодух будет развиваться так, как в Пятом послеатлантическом культурном периоде душа сознательная развивается в наших душах благодаря внешней культуре, такое сообщество будет нуждаться именно в этих характерных чертах. Поэтому мы вправе представлять себе, что благодаря нашему братскому соединению в рабочих группах над нашей работой незримо парит как бы дитя тех сил, что подготавливают Самодух, выхаживаемый (gepflegt) существами высоких Иерархий, чтобы он мог затем нистечь в наши души, когда они снова будут здесь в Шестом культурном периоде. В наших братских рабочих группах мы ведем работу, которая течет затем вверх к подготавливающим Самодух силам.

Таким образом вы видите, что, в сущности, только из достояния мудрости нашей духовной науки можем мы понять, что же, собственно, делаем мы в отношении нашей взаимосвязи с высшими, духовными мирами, соединяясь в таких рабочих группах. И мысль, что мы совершаем такое дело и что работу, которую мы осуществляем в наших рабочих группах, мы делаем не только ради нашего «эго», но делаем ее для того, чтобы она текла вверх в духовные миры,— мысль об этой работе, совершаемой во взаимосвязи с духовными мирами, дает истинное освящение рабочей ветви. И питая такую мысль, мы проникаемся ею как освятительной мыслью, основывающей такую рабочую группу внутри нашего духовного движения. Особое значение имеет поэтому, чтобы мы основательно осмыслили духовно этот факт. Мы сходимся в рабочих группах, которые наряду с тем, что они изучают духовную науку, пневматологическую науку, наряду с тем, что они хотят строиться на основе свободы мысли и не хотят знать ничего от догмы, ничего от религиозного принуждения, которые наряду с этим погружают свою работу в братское сотрудничество. Дело в том, чтобы мы действительно правильным образом восприняли в наше сознание эту идею общности, чтобы мы как бы сказали себе: наряду с тем, что будучи современными людьми мы принадлежим Пятому послеатлантическому культурному периоду и развиваемся в нем вполне индивидуально, всё больше и больше высвобождая отдельно-личное из коллективной жизни,— наряду с этим мы должны как волшебное веяние, которое мы вдыхаем в наших рабочих группах, ощущать опять-таки более высокую общность, которую мы основываем на свободной братской любви.

В этом состоит особенно глубокое значение западноевропейской культуры — что в Пятой послеатлантической культурной эпохе надлежит искать душу сознательную. В том и состоит задача западноевропейской и особенно — среднеевропейской культуры, чтобы в своей душе люди всё больше и больше развивали индивидуальную культуру, индивидуальное сознание. Мы можем сравнить этот наш культурный период с греческим, с римским. В греческом культурном периоде особенно бросается в глаза, что именно у цивилизованных греков еще совсем особо царствует групповая душевность, сознание групповой душевности. Тот, кто родился и жил в Афинах, чувствовал себя прежде всего афинянином. Это единение города с тем, кто принадлежит ему, имело для отдельных людей иное значение, нежели сегодня для них имеет человеческое сообщество. Сегодня человек хочет перерасти общность, и это составляет правильную задачу Пятого послеатлантического периода. В Риме человек был прежде всего не чем иным, как римским гражданином; это было то, чем он был в первую очередь. Но наступил Пятый послеатлантический культурный период, когда мы хотим быть прежде всего человеком, человеком и ничем иным в нашем наивнутреннейшем существе.

То, что сегодня столь болезненно переживается нами, когда люди сталкиваются друг с другом в земной жизни, это ведь лишь следствие непрестанного стремления Пятого культурного периода к свободной выработке общечеловеческого. Сегодня, в условиях неприязненного замыкания в себе отдельных стран и народов, должно быть развито в сопротивлении ему тем больше силы, позволяющей человеку быть прежде всего всецело человеком, позволяющей человеку перерасти всякого рода общность. Но для этого опять-таки он должен подготовлять сообщества, построенные на полном сознании, в которые он свободно вступит в Шестом культурном периоде и вхождение в которые он всецело сам возложит на себя. Как высокий идеал витает перед нами это сообщество, которое охватит Шестой культурный период так, что цивилизованные люди, исходя из своих душ, будут относиться друг к другу естественным образом как братья и сестры.

И вот, из многочисленных лекций, прочитанных в истекшие годы, мы знаем, что на востоке Европы живет народ, который будет в особенности призван к тому, чтобы в Шестом культурном периоде привести к высшему выявлению то, что живет в нем как элементарные силы. Мы знаем, что лишь в Шестом культурном периоде русский народ созреет, чтобы привести к выявлению силы, элементарно существующие в нем сегодня. Западная и Средняя Европа призваны внести в человеческие души то, что может быть внесено душой сознательной. Восток не призван к этому. Восток Европы должен будет ждать, пока Самодух не сойдет на Землю и не сможет пронизать человеческие души. Это часто упоминалось, но мы должны понять это в правильном смысле. Именно на востоке Европы, будучи неправильно понято, это весьма легко может повести к высокомерию и гордыне. Вершина послеатлантической культуры должна быть достигнута уже в Пятом послеатлантическом культурном периоде. То, что последует в Шестом и Седьмом культурном периодах, явится нисходящим развитием.

Тем не менее будет так, что это нисходящее культурное развитие в Шестом культурном периоде будет инспирировано, будет проникнуто Самодухом. Что дело обстоит с ним так, инстинктивно, но часто, можно сказать, инстинктивно довольно превратно, чувствует сегодня человек востока Европы,— тот, кто в лице восточных умов сам именует себя сам «русским человеком». Только он имеет, по большей части, крайне неясное сознание этого. Характерно уже то, что так часто могло всплывать само это выражение «русский человек». Гений языка царит в этом, когда нечто подобное извлекается из языка и говорят не так, как на западе: «британец», «француз», «итальянец», «немец», а — «русский человек». И многие русские интеллигенты придают значение тому, чтобы говорить всегда «русский человек». Это заложено глубоко во всем Гении соответствующей культуры. Уже теперь имеют в виду то, что человечность, словно братство, простирается над всем сообществом людей. На это хотят указать, прибегая в этом выражении именно к понятию «человек». Но одновременно показывают, что еще не находятся на всей той высоте, что должна быть достигнута в далеком будущем, добавляя в этом выражении то, что, по существу, резко противоречит главному слову. «Русский человек»: здесь в прилагательном как бы забирают назад то, что высказывают в существительном. Ибо если должна быть достигнута человечность, она не сможет иметь такого определения, которое снова делает эту человечность чем-то исключаемым(Ausschliessendem).

Но как раз в представителях русской интеллигенции уже в настоящее время много-много глубже заложено чувство, что должна царить определенная, достижимая лишь в будущем идея человеческого сообщества, идея братства. В этом отношении русская душа уже чувствует, что однажды должен сойти Самодух, но сойти он может лишь в сообщество людей, пронизанное братством. Никогда не сможет он распространиться в сообществе людей, не пронизанном братством. Потому-то русские интеллигенты, как они себя называют, делают даже следующий упрек Западной и Средней Европе. Они говорят: «Вы совсем не считаетесь с тем, что является подлинной общественной жизнью, вы взращиваете лишь индивидуализм. Каждый хочет быть собственником, каждый хочет быть лишь индивидуальностью. Вы доводите до крайности личное, благодаря которому всякий человек чувствует себя я (Selbst), индивидуальностью». Это то, что во множестве упреков раздается с Востока в отношении «варварства» Средней и Западной Европы и тому подобного. И те, кто хочет там понять, что же, собственно, есть в реальности, говорят:«Вся эта Средняя и Западная Европа уже утратила всякое чувство человеческих связей». И путая настоящее с будущим, говорят: «Истинные человеческие взаимосвязи, где каждый чувствует себя братом другому, где тот, кто стоит над другим, чувствует себя его «батюшкой» или «матушкой», такая истинная жизнь людей в сообществе есть лишь в России». Так говорит русская интеллигенция. И потому, говорит она, западноевропейское христианство не смогло взрастить настоящую общность людей. Русский — так говорят они — еще знает общность людей. И такой выдающийся русский интеллигент XIX столетия, как Александр Герцен, пришел как бы к последнему выводу, позволяющему сказать: «В Западной Европе никогда не наступит счастье. Какие бы попытки ни делались в западноевропейской культуре и цивилизации, там никогда не наступит счастье. Люди никогда там не будут довольны. Там может царить лишь хаос. Благодать пребывает единственно лишь в русском народе (Wesen), где люди еще не отделились от сообщества, где в своих деревенских общинах они имеют еще что-то от групповой душевности, за которую держатся».

То, что мы называем групповой душой, из которой человечество с таким трудом постепенно высвобождалось и внутри которой еще всецело живет животность, именно это русские интеллектуалы чтят за что-то особенно великое и значительное в своем народе. Они не могут подняться к мысли, что человеческое сообщество будущего сегодня является высоким идеалом, однако тем идеалом, который сначала должен быть действительно принят, признан людьми. Они держатся мысли: «Посмотрим, что нам осталось в Европе! Они там уже выделились из групповой душевности, мы же сохранили ее; мы должны её беречь».— В действительности же эта групповая душевность совсем не нужна будущему, ибо это — старая групповая душевность. Она была бы лишь люциферической групповой душевностью, групповой душевностью, оставшейся на ранней ступени, тогда как истинная групповая душевность, к которой надо стремиться, она такова, какую мы ищем в нашей духовной науке. Но как раз в этом порыве и томлении русских людей, особенно русской интеллигенции, можно увидеть, в какой степени для нисхождения Самодуха необходим дух человеческой общности. Насколько там он ищется на ложных путях, настолько он должен искаться в нашем духовнонаучном течении на верном пути. И нам хотелось бы крикнуть им, на Восток: «Люди должны стремиться полностью, до конца преодолеть именно то, что вы внешним образом пытаетесь сохранить — старую люциферически-ариманическую общинность». Общинность люциферического и ариманического рода, она будет обладать тем сильным религиозным принуждением, какое должна была внести ортодоксально отставшая католическая церковь в России*.

Эта общинность не в состоянии понять, что значит свобода мысли, и она меньше всего сможет возвыситься к полной индивидуальности и тем более — к братской совместной социальной жизни людей. Поэтому она хотела бы сохранить то, что осталось в кровном братстве, в простой взаимной принадлежности людей по крови. Человеческие сообщества, основывающиеся не на крови, а на духе, на общности душ,— вот к чему надо стремиться на духовнонаучном пути. И к этому мы стремимся, говоря себе: нам надо стремиться к сообществам, в которых более не говорит кровь. Разумеется, кровное начало будет продолжать существовать, оно будет изживаться в семейных узах,— то, что должно оставаться, не искореняется, но должно возникнуть и нечто новое! То, что важно в ребенке, сохраняется ведь и в старческих силах, но человек должен дополучить и новое в более позднем возрасте.

То, что приносит кровь, нельзя перетолковывать так, будто этому надлежит правомерно охватывать большие человеческие сообщества будущего. Это великое заблуждение Востока разыгрывается в нынешних кровавых событиях, — в том, что развязали войну под лозунгом общности крови славянских народов. В наше роковое время разыгрывается всё то, что только что было охарактеризовано, но что, в сущности, опять-таки содержит в себе верное зерно, а именно — инстинктивное чувство: Самодух может явиться лишь в братском сообществе. Однако, это не может быть общностью крови, но должно быть общностью душ. То, что должно произрасти как общность душ, что должно становиться ею, это и взращиваем мы, как дитя, в наших рабочих сообществах, в наших ветвях. То же, чего держится в групповой душевности европейский Восток, обозначая, к примеру, славянскую групповую душу как нечто, чего он не хочет покинуть, что в противоположность истинному принципу общности он хочет видеть принципом всего своего государственного образования, это как раз и должно быть преодолено.

Подобно великому символу, подобно ужасающему символу предстает теперь противоборство этих двух государств, которыми была начала война. Указывают, с одной стороны, на кровное братство как причину войны — это Россия со всем славянством; другое же государство, противостоящее им, имеет официально тринадцать народностей и тринадцать государственных языков. Приказ о мобилизации должен был быть отдан в Австрии на тринадцати языках, поскольку в Австрии объединено тринадцать народностей — немцы, чехи, поляки, русины**, румыны, венгры, словаки, сербы, хорваты, словенцы — к тому же еще особые словенские наречия, а также боснийцы, далматинцы и итальянцы. Таким образом — если отвлечься от всех мелких делений — в Австрии объединено тринадцать разных народностей. Замечают то или нет, это показывает, что эта Австрия представляет связь людей, чья общность отнюдь не может основываться на кровном братстве, ибо то, что царит в пределах этой своеобразной границы, исходит из тринадцати различных кровей. Можно сказать: наиболее составное, сложное государство Европы противостоит государству, тяготеющему наиболее всего к групповой душевности или к единообразию. [1]

<...> Но потому-то эта Пятая послеатлантическая культурная эпоха и нуждается в том, над чем мы работаем в наших братских объединениях в ветвях. Она нуждается, хотелось бы сказать, в сознательном и бережном выхаживании (Pflege) той духовной ауры, которая еще только парит над нами, которая бережно выхаживается духами Высших Иерархий и которая вольется в души людей, когда они будут жить в Шестом культурном периоде. Мы не хотим, как Восток, обращаться к мертвому — к групповой душевности, к отставшей общинности. Мы хотим взращивать живое уже, так сказать, с его детских лет, и это есть дух общности наших ветвей. Мы не хотим искать того, что шумит в крови, внизу, чтобы собрать вместе просто тех, у кого в крови шумит нечто общее, и затем лелеять это в каком-нибудь сообществе. Мы хотим собрать людей, решивших быть [не кровными, но духовными] братьями и сестрами, над которыми парит то, что они хотят взрастить, занимаясь духовной наукой и чувствуя, как над ними парит добрый дух братства.

Это то, что мы принимаем в нас как освятительную идею при начале нашей ветви. Тем самым мы освящаем ветвь при ее основании. Общность и жизнь! (Gemeinsamkeit und Lebendigkeit!) Общность мы ищем над нами, живого Христа — в нас: Христа, для Которого не требуется документа, Которого не надо удостоверять посредством Воскресения, Который удостоверяется тем, что мы переживаем Его в нас самих. Общность – над нами, Христос – в нас! Основывая ветвь, многие в этом смысле признают Христа своим Братом и сами являются братьями и сестрами. А Христос хочет признать своим братом того, кто признает своим братом другого человека.

Если мы сможем принять в себя такой освятительный девиз и с таким настроением осуществлять нашу работу, тогда истинный дух нашего духовнонаучного движения будет царить в нашей работе. В это трудное время наши друзья вдалеке (von auswärts) также соединяются душою с теми, кто основал здесь свою ветвь. Это будет всегда прекрасным обычаем, ибо благодаря этому освятительную идею, освятительный девиз несут и те, кто работает в других ветвях. И они дают себе обет думать всё снова о тех, кто в одной из ветвей решили работать вместе в духе нашего движения. Ведь мы знаем: таким образом будет расти и расти та наша незримая общность, которую хотим мы учредить [самим] родом нашей работы. Если же такой мысленный настрой будет всё более развиваться, соединяясь с нашей работой, тогда мы удовлетворим требованиям, предъявляемым нам духовной наукой ради прогресса человечества. И тогда мы будем вправе думать, что те, кто как великие Учители Мудрости руководят человеческим прогрессом и человеческим познанием, будут находиться среди нас при нашей работе. И так как вы, соединившиеся здесь, работаете в этом настроении нашей духовной науки, я знаю в этом же смысле, что высокие Учители, которые из духовных миров действительно направляют наше движение, будут пребывать и посреди вашей работы.

Исходя из этого, я сегодня призываю силу, благословение и любовь этих Учителей Мудрости, ведущих и направляющих работу, которой мы заняты в братском единении в наших ветвях, я призываю благословение, я призываю силу, я призываю любовь этих стоящих в непосредственной связи с силами высоких Иерархий Учителей Мудрости низойти на работу и этой ветви. Пусть исходящий от Вас, великие Учители, добрый Дух и добрый Дух нашего духовнонаучного движения пребудут с этой ветвью. Пусть царят они и действуют в ней!

[1] Здесь можно вспомнить великое беспокойство Владимира Соловьева из-за неослабевающей угрозы легкого соскальзывания от национального самосознания к национальному самодовольству и затем — к национальному самообожанию, уже неоднократно сталкивавшего Россию в исторические провалы. И может быть, легче всего такая подмена правомерного самосознания нации гибельным самообожанием происходит как раз тогда, когда, по выражению Р.Штейнера, «путают настоящее с будущим». Невозможно пройти мимо неоднократных предостережений Р.Штейнера в этой связи. Приведем одно из них, сделанное в лекции 26 декабря 1916 г.в Дорнахе (ПСС, т. 173):

«...Христос умер за всех людей, но — как человек, и за людей, а не за каких-либо иных существ. — (Из контекста лекции явствует призыв Р.Штейнера различать здесь человеческие существа от народных Душ) — Поэтому можно говорить о христианине, о христианском образе мыслей отдельного человека, но говорить, например, о «христианском народе» — полный абсурд. За этим нет реальности. Христос умер не за народы, и народы не являются теми индивидуальностями, которые имеют отношение к этому. Христианином может быть отдельный человек, связанный с сущностью Мистерии Голгофы, но нельзя говорить о христианском народе. То, что как подлинная [народная] Душа лежит в основе народа, принадлежит планам, на которых Мистерия Голгофы не совершалась. То, что происходит между народами, никогда не может быть истолковано или комментировано в христианском смысле. Я обращаю внимание на эти вещи потому, что необходимо, чтобы как раз вы, мои милые друзья, понимали, сколь необходимо сегодня следить за тщательным разграничением понятий». — Цит. по изд.: Рудольф Штейнер о России. СПб., изд. «Дамаск», 1997. С. 112.

* Подразумевается православная церковь, так как хотя за ней и закрепилось название ортодоксальной, т. е. православной, она сохранила за собой (в полном титуле) и то название католической, т. е. универсальной, «вселенской», которое хотя и связывается теперь преимущественно с Римской церковью, но равно принадлежит и церкви восточной, так как обе, западная и восточная, являются наследницами церкви первых девяти веков, носившей это название —«католическая ортодоксальная» (прим. переводчика).

** Русины — население Западной Украины, находившейся на протяжении нескольких веков в составе Австро-Венгерской монархии.

© Перевод с нем. Г. А. Кавтарадзе
© Издательство им. Вл. Соловьева, 2002