Среди "чудес", приписываемых Иисусу, совершенно особое значение должно признать, без сомнения, за воскрешением Лазаря в Вифании. Все соединяется здесь, чтобы отвести этому рассказу евангелиста особо выдающееся место в Новом Завете. Нужно принять во внимание, что рассказ этот находится только в Евангелии от Иоанна, то есть того евангелиста, который своими многозначительными вступительными словами требует вполне определенного отношения к своим сообщениям. Иоанн начинает словами: "В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог... И Слово стало плотию и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца". Кто предпосылает своему повествованию такие слова, тот ясно хочет указать, что оно должно быть истолковано в особо глубоком смысле. Желающий удовольствоваться здесь простыми рассудочными объяснениями или иными поверхностными приемами, похож на человека, который думает, что Отелло "на самом деле" задушил на сцене Дездемону. Что же хочет сказать Иоанн своим вступлением? Он ясно указы­вает, что он говорит о чем-то вечном, о том, что было "в начале". Он рассказывает о событиях; но они не должны быть приняты как такие события, которые созерцаются глазами и слышатся ушами, и над которыми логический рассудок изощряет свое искусство. За этими событиями скрывают они "Слово", сущее в Мировом Духе. Событий являются для него средою, в которой изживается высший смысл. Поэтому можно предположить, что в событии вос­крешения мертвого, являющем величайшие трудности как для зрения и слуха, так и для логического мышления, скрывается глубочайший смысл.

К этому присоединяется еще следующее. Ренан в своей "Жизни Иисуса" указывает на то обстоятельство, что во­скрешение Лазаря имело, без сомнения, решающее влия­ние на конец жизни Иисуса. Такое утверждение является, с точки зрения, на которой стоит Ренан, просто невозмож­ным. Почему именно тот факт, что в народе распростра­нилась вера в воскрешение Иисусом человека от смерти, должен был показаться его противникам настолько опас­ным, что они пришли к вопросу: "Могут ли Иисус и иудей­ство ужиться вместе?" Нельзя утверждать заодно с Ренаном, что "остальные чудеса Иисуса были незначитель­ными происшествиями, которые затем передавались даль­ше на веру, преувеличивались в устах народа, и к которым уже больше не возвращались после их совершения. Это же событие было истинным и открыто признанным проис­шествием, которым хотели заставить молчать фарисеев. Все враги Иисуса были озлоблены совершившейся оглас­кой. Говорят, что они пытались убить Лазаря". Непонят­но, почему бы это было так, если Ренан прав в своем мнении, что в Вифании дело шло лишь об инсценировке подложного события, которое должно было послужить к укреплению веры в Иисуса: "Возможно, что Лазарь, еще бледный после болезни и похожий на мертвеца, дал обер­нуть себя в саван и положить в семейную гробницу. Эти гробницы были большими горницами, высеченными в ска­ле, куда проникали через квадратное отверстие, закры­вавшееся потом огромной каменной глыбой. Марфа и Мария поспешили навстречу Иисусу и привели его к гроб­нице, прежде чем он вступил в Вифанию. Печаль и волне­ние, которое почувствовал Иисус у могилы друга, счи­тавшегося умершим, могли быть приняты присутствую­щими за трепет и страх, обычно сопровождающие чудо (Ио. 11, 33 и 38). Согласно народной вере, божественная сила в человеке покоилась именно как бы на эпилепти­ческом и конвульсивном начале. Иисус - если иметь все время в виду нашу предпосылку - желал еще раз увидеть того, кого любил; и когда отодвинули могильный камень, Лазарь вышел в пеленах, с головой, обвитой погребальным платом. Конечно, такое явление всеми должно было быть принято за воскресение. Вера не знает другого закона, кроме того, что является для нее истиной". Не кажется ли подобное толкование просто наивным, особенно если присоединить к нему следующий взгляд Ренана: "Все говорит за то, что чудо в Вифании сильно способствовала ускорению смерти Иисуса". В основе этого последнего утверждения Ренана лежит, без сомнения, верное чувство. Но только своими собственными средствами он не может объяснить и оправдать его.

Иисус наверное должен был совершить в Вифании нечто особенно важное, чтобы именно этим событием могли оправдаться слова: "Тогда первосвященники и фарисеи собрали совет и говорили: что нам делать? Этот человек много чудес творит" (Ио. 11, 47). Ренан тоже предполагает здесь нечто особенное. "Должно признать, что этот рассказ Иоанна существенно отличается от чудесных сообщений - порождений народной фантазии, кото­рыми полны Евангелия синоптиков. Прибавим к тому же, что Иоанн - единственный евангелист, имевший точные сведения об отношении Иисуса к вифанскому семейству, и что было бы непонятно, каким образом народное твор­чество могло вторгнуться в область столь личных воспо­минаний. Итак, по всей вероятности, чудо это не было из числа вполне легендарных, за которые никто не является ответственным. Короче, я думаю, что в Вифании произошло нечто, что могло быть принято за воскрешение". Не означает ли это просто, по предположению Ренана, что в Вифании произошло нечто, чего он не в состоянии объяснить? Он еще прикрывается словами: "За давностью времени и при наличности единственного текста, на котором очевидны следы прибавлений, невозможно решить, является ли в данном случае все это одним лишь вымыс­лом, или же действительно некое событие в Вифании по­служило основой этому слуху". - А что, если мы имеем здесь дело с чем-то таким, для истинного понимания чего нужно только правильное чтение текста? Быть может, тогда перестанут говорить о "вымысле".

Нельзя не согласиться, что весь рассказ в Евангелии от Иоанна окутан таинственным покровом. Чтобы увидеть это, достаточно обратить внимание лишь на одно. Если принять рассказ буквально, в физическом смысле, то ка­кой смысл имели бы слова Иисуса: "Эта болезнь не к смерти, но к славе Божией, да прославится чрез нее Сын Божий". Таков принятый перевод евангельских слов, но мы лучше поймем сущность дела, если переведем, соглас­но греческому тексту, так: "для явления (откровения) Божия, дабы Сын Божий открылся чрез это". И что зна­чили бы другие слова: "Иисус сказал ей: Я есмь воскресе­ние и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет" (Ио. 11, 4 и 25). Неуместно было бы думать, что Иисус хотел сказать: Лазарь заболел только для того, чтобы Я мог явить на нем мое искусство. И еще более неуместным было бы предположить, будто Иисус хотел сказать, что вера в Него делает мертвых живыми в обыкновенном смысле слова. Что же особенного было бы в воскресшем человеке, если бы по своем воскресении он оставался таким же, каким был до смерти? Какой смысл имело бы обозначать жизнь такого человека словами: "Я есмь вос­кресение и жизнь". Слова Иисуса тотчас же получат жизнь и смысл, если мы поймем их как выражение духовного события, и затем некоторым образом даже буквально так, как они стоят в тексте. Итак, Иисус говорит, что Он есть воскресение Лазаря; и Он есть та жизнь, которою Лазарь живет. Примем же буквально то, чем является Иисус в Евангелии от Иоанна. Он есть "Слово, ставшее плотию". Он есть то Вечное, что было изначала. Если он действи­тельно воскресение, то тогда в Лазаре воскресло "Вечное, Изначальное". Итак, мы имеем здесь дело с пробуждением вечного "Слова". И это "Слово" есть жизнь, к которой был пробужден Лазарь. Дело идет о "болезни", но о такой болезни, которая ведет не к смерти, но служит к "славе Божией", т.е. к откровению Бога. Если в Лазаре воскресло "вечное Слово", то все это событие служит действительно к выявлению Бога в Лазаре. Ибо через это событие Лазарь стал совсем иным. Дотоле Слово не жило в нем, Дух не жил в нем; ныне Он обитает в нем. Этот Дух родился в нем. Конечно, со всяким рождением связана болезнь матери, но болезнь эта ведет не к смерти, а к новой жизни. В Лазаре заболевает то, из чего должен родиться "новый человек", проникнутый "Словом".

Где та гробница, из которой родилось Слово? Чтобы ответить на этот вопрос, достаточно лишь вспомнить Пла­тона, который тело человека называет гробницей души. Довольно вспомнить, что и Платон говорит о подобии воскресения, когда указывает на оживление в теле духов­ного мира. То, что Платон называет духовной душой, Иоанн обозначает как Слово. И этим Словом являлся для него Христос. Платон мог бы сказать: кто становится ду­ховным, тот дает воскреснуть божественному из гробницы своего тела. И для Иоанна таким воскресением является то, что произошло чрез эту "жизнь Иисуса". Поэтому и неудивительно, что Иисус говорит у него: "Я есмь воскре­сение".

Не может быть сомнения, что событие в Вифании есть именно пробуждение в духовном смысле. Лазарь стал иным, чем был прежде. Он воскрес к той жизни, о которой "вечное Слово" могло сказать: "Я есмь эта жизнь". Что же произошло с Лазарем? Дух ожил в нем; он стал причаст­ным вечной жизни. - Если переживание Лазаря выразить словами тех, кто были посвящены в мистерии, то тотчас же вскрывается его истинный смысл. Что говорит Плутарх о цели мистерий? Они служили для того, чтобы отвлечь душу от телесной жизни и соединить ее с богами. Прочтите, как описывает Шеллинг переживания посвященного: "Приняв посвящение, посвящаемый сам делался членом магической цепи, сам становился кабиром*, включенным в нерасторжимую связь, и, как гласят древние надписи, присоединялся к сонму высших богов" (Schelling, Philosophie der Offenbarung). И нельзя много­значительнее выразить перемену, происходившую в жиз­ни посвященного в мистерии, чем словами Эдесия своему ученику, кесарю Константину: "Если однажды ты при­мешь участие в мистериях, ты будешь стыдиться, что ро­дился только человеком".

Проникните всю душу такими ощущениями, и вы усво­ите себе правильное отношение к происшествию в Вифа­нии. Вы переживете тогда нечто совершенно особенное при рассказе Иоанна. Начнет брезжить уверенность, ка­кой не может дать ни одно логическое истолкование, ни одна попытка рационалистического объяснения. Перед нами встает мистерия в истинном смысле этого слова. В Лазаря вселилось "вечное Слово". Он сделался тем, что на языке мистерий называется посвященным (ср. гл. "Мисте­рии и их мудрость"). И рассказываемое нам событие дол­жно быть событием посвящения.

Итак, представим себе все это событие как посвящение. Иисус любит Лазаря (Ио. 11, 36). Здесь не может подра­зумеваться любовь в обычном смысле слова. Это проти­воречило бы смыслу Евангелия от Иоанна, где Иисус есть "Слово". Иисус любил Лазаря, потому что считал его зрелым к пробуждению в нем "Слова". Говорится об от­ношениях Иисуса к вифанскому семейству. Это значит только то, что Иисус подготовил в этом семействе все, что должно было привести к великому заключительному акту драмы: к воскрешению Лазаря. Последний является уче­ником Иисуса. Он такой ученик, что Иисус с уверенно­стью может сказать о нем: "некогда совершится его во­скресение". Заключительный акт драмы воскресения со­стоял в известном символическом, раскрывающем духов­ное, действии. Человек не только должен был понять эту формулу: "умри и восстань", он должен был сам выпол­нить ее в духовно-реальном действии. Земное, чего, по духу мистерий, должен был стыдиться высший человек, подлежало уничтожению. Земной человек должен был умереть символически-реальной смертью. То, что его те­ло погружалось при этом на три дня в сомнамбулический сон, может считаться, по сравнению с важностью проис­ходившего жизненного изменения, лишь событием внеш­ним, которому соответствует несравненно более значи­тельное событие духовное. Но это действие все же явля­лось тем переживанием, которое делило жизнь миста на две части. Кто не имеет живого знания о высшем содержа­нии подобных действий, тот не в силах понять их. Можно приблизить их к его пониманию только путем сравнения. - Все содержание "Гамлета" Шекспира можно охватить двумя словами. Овладевший их смыслом, может, пожа­луй, сказать, что он знает содержание Гамлета. И логиче­ски он его действительно знает. Но иначе познает его тот, кто на себе испытывает все богатство Шекспировской дра­мы. Через душу его проходит жизненное содержание, ко­торое не может быть заменено никаким описанием. Идея Гамлета становится для него художественным личным опытом. - На высшей ступени подобное же событие происходит и с мистом в магически значительном акте, связанном с посвящением. Он символически переживает то, чего достигает духовно. Слово "символически" обо­значает здесь, что внешнее событие, хотя и совершенно реально на физическом плане, тем не менее, как таковое, служит лишь символом. Мы имеем здесь дело не с иллю­зорным, а с действительным символом. Земное тело было действительно мертво в продолжении трех дней.** Из смерти восстает новая жизнь, преодолевшая, пережив­шая смерть. Человек приобрел доверие к этой новой жиз­ни. - Так произошло и с Лазарем. Иисус подготовил его к воскресению. Дело идет о символически-реальной болез­ни. О болезни, которая есть посвящение и которая, по истечении трех дней, приводит к истинно новой жизни.

Лазарь созрел для того, чтобы пережить на себе этот акт. Он облекается в одеяние мистов и погружается в безжизненное состояние, которое в то же время есть сим­волическая смерть. Когда приходит Иисус, уже исполни­лось три дня. "Итак, отняли камень от пещеры, где лежал умерший. Иисус же возвел очи к небу и сказал: Отче! благодарю Тебя, что Ты услышал Меня" (Ио. 11, 41). Отец услышал Иисуа, ибо Лазарь достиг заключительного акта великой познавательной драмы. Он познал, как до­стигается воскресение. Совершилось посвящение в мисте­рии. Произошло то, что во всем древнем мире разумелось как посвящение. И произошло чрез Иисуса как посвятителя. Соединение с божественным всегда представляли себе таким образом.

Итак, Иисус в духе древних традиций произвел над Лазарем великое чудо жизненного изменения. В этом акте христианство примыкает к мистериям. Через самого Хри­ста Иисуса Лазарь сделался посвященным. Это дало ему возможность подняться в высшие миры. И он же явился первым христианским посвященным, притом - посвящен­ным чрез Христа Иисуса. Посвящение сделало его способ­ным познать, что ожившее в нем "Слово" стало личностью в Христе Иисусе; что, явленное в нем самом духовно, Оно стояло ныне перед ним в лице воскресившего его как чувственно-личное явление. - С этой точки зрения полны значения слова Иисуса (Ио. 11,42): "Я знал, что Ты всегда услышишь Меня; но сказал сие для народа, здесь стояще­го, чтобы поверили, что Ты послал Меня". Это значит: да будет явлено, что в Иисусе живет "Сын Отца", делающий человека мистом, пробуждая в нем собственное Свое су­щество. Иисус выразил этим актом, что в мистериях таился смысл жизни, что они приводили к этому смыслу. Он - живое Слово; в Нем стало личным явлением то, что было древней традицией. И евангелист выражает это словами: в Нем Слово стало плотью. В самом Иисусе он зрит вопло­щенную мистерию. И мистерией является поэтому Еван­гелие от Иоанна. Надо читать его, понимая все события в нем духовно: тогда оно будет прочтено правильно. Если бы его написал древний жрец, он рассказал бы о традици­онном обряде. Этот обряд становится личным явлением для Иоанна, он становится "жизнью Иисуса". Когда выда­ющийся современный ученый говорит о мистериях, что они суть вещи, "которые никогда не станут для нас ясны­ми" (Буркхардт в "Эпохе Константина"), то это значит только, что он не нашел пути к этой ясности. Раскройте Евангелие от Иоанна и посмотрите на развертывающуюся в символически-телесной реальности драму познания, ту же самую драму, какую знали и древние, и ваш взор окажется обращенным на мистерию.

В словах: "Лазарь! иди вон!", можно узнать тот возглас, которым египетские жрецы-посвятители возвращали к повседневной жизни мистов, отторгавшихся от мира в процессе "посвящения", дабы умереть для земного и полу­чить уверенность в существовании вечного. Но этим актом Иисус разоблачил тайну мистерий. Становится понятным, что иудеи так же мало могли оставить это безнаказанным для Иисуса, как греки не могли оставить безнаказанным для Эсхила предполагаемое предательство им тайны мистерий. Для Иисуса было важно явить перед "здесь стоящим" народом тот акт, который, по смыслу древней жреческой мудрости, мог происходить лишь под покровом мистерий. Это посвящение должно было подготовить к пониманию "мистерии Голгофы". Прежде одни только "видевшие", то есть одни посвященные могли знать о том, что происходило при подобном процессе посвящения. От­ныне же уверенность в существовании тайн высших миров должна была стать доступной и тем, о которых сказано: "блаженны не видевшие и уверовавшие".

__________

 * "Кабиры" в смысле древней мистики - существа, созна­ние которых далеко превосходит настоящее человеческое сознание. В посвящении - таков смысл слов Шеллинга человек поднимается над своим обычным сознанием некоторому другому, высшему.

** То, что здесь описано, относится к старым способам посвяще­ния, в которых действительно было необходимо трехдневное, подобное сну, состояние. Ни в одном подлинном новом посвя­щении этого не требуется. Оно ведет, напротив, к некоему бо­лее сознательному переживанию; обычное же сознание в драматике посвящения никогда не подавляется.