Когда душа достигнет способности наблюдать что-либо вне чувственного тела, для нее могут наступить известные трудности в жизни чувств. Она может увидеть себя вынуж­денной занять по отношению к самой себе совершенно иное положение, чем к какому привыкла раньше. Она находилась к миру внешних чувств в таком отношении, что смотрела на него как на мир внешний, а на внутренние переживания - как на свою собственность. К сверхчувст­венному внешнему миру она не может отнестись так. Вос­принимая этот внешний мир, она тотчас же как бы сли­вается с ним; она не может представить себя отделенной от него, как она представляет себя отделенной от внешнего чувственного мира. Поэтому все, что она может назвать по отношению к этому сверхчувственному внешнему ми­ру своим внутренним миром, получает особые черты, ко­торые сначала трудно бывает соединить с представлени­ями о внутреннем. Нельзя больше сказать: я мыслю, я чувствую, или: у меня есть мысли и я слагаю их. Надо сказать: нечто мыслит во мне, нечто зажигает во мне чувства, нечто слагает мысли, так что они выступают со­вершенно определенно и оказываются присутствующими в сознании-.

В этом чувстве может заключаться что-то чрезвычайно гнетущее, если характер сверхчувственного переживания дает уверенность в том, что на самом деле переживаешь действительность, а не предаешься фантастике и иллюзии. То, как оно проявляется, может показать, что сверхчувственный внешний мир хочет почувствовать себя, хочет помыслить себя, но что-то мешает ему осуществить это желание. В то же время испытываешь ощущение, что то, что так просится в душу, это и есть настоящая действи­тельность, и что только она одна может объяснить все то, что дотоле переживалось как действительность. Это ощу­щение принимает еще и такую форму, что сверхчувствен­ная действительность является чем-то, по ценности своей далеко затмевающим доселе ведомую душе действитель­ность. Это ощущение потому имеет в себе что-то гнету­щее, что приходишь к мысли: следующий шаг, который предстоит тебе сделать, ты должен захотеть его сделать. В самом существе того, чем ты стал благодаря своему внутреннему переживанию, заключена необходимость сделать этот шаг. Если бы этот шаг не был сделан, то тебе при­шлось бы ощутить это как отрицание того, что ты есть, или даже как самоуничтожение. Тем не менее может явиться и такое чувство, что ты не в состоянии его сделать или что если и попытаешься его по возможности сделать, то все-таки он будет несовершенным.

Все это превращается в представление: душе, такой, какова она теперь, предстоит задача, с которой справиться она не может; ибо, оставаясь такой, какова она сейчас, она не может быть принята сверхчувственным внешним ми­ром, потому что последний не хочет иметь ее в себе. Таким образом, душа начинает чувствовать себя в противоречии со сверхчувственным миром; она принуждена сказать се­бе: ты не такова, чтобы мочь слиться с этим миром. Но только он может показать тебе истинную действитель­ность, а также и то, как сама ты относишься к этой истин­ной действительности; таким образом, ты отлучила себя от подлинного наблюдения истины. Это чувство знамену­ет собой опыт, который получает все более и более реша­ющее значение относительно ценности твоей собственной души. Чувствуешь, что всей полнотой своей жизни пребы­ваешь в заблуждении. Однако это заблуждение отличается от других заблуждений. Последние мыслятся, это же переживается. Заблуждение мысленное устраняется, ког­да неверная мысль заменяется верной. Пережитое за­блуждение стало частью самой душевной жизни; ты сам теперь - заблуждение; нельзя его просто исправить; ибо, как тут ни думай, а оно все же здесь, оно часть действи­тельности, и притом - твоей собственной действительно­сти. Такое переживание заключает в себе что-то унич­тожающее для твоей собственной сущности. Ощущаешь, как твой внутренний мир мучительно отталкивается всем тем, чего страстно желаешь. Эта боль, ощущаемая на из­вестной ступени душевного странствия, далеко превосхо­дит все то, что можно испытать как боль в мире внешних чувств. И поэтому она может превысить все то, до чего человек дорос своей предшествовавшей душевной жиз­нью. Она может заключать в себе что-то оглушающее. Душа стоит перед жутким вопросом: откуда мне взять силы, чтобы вынести возложенную на меня задачу? И она должна найти эти силы в своей собственной жизни. Они состоят в том, что можно назвать внутренним мужеством, внутренним бесстрашием.

Чтобы сделать дальнейшие шаги в душевном странст­вии, необходимо прийти к тому, чтобы изнутри раскры­лись такие силы выносить свои переживания, которые давали бы внутреннее мужество и внутреннее бесстрашие, - силы, каких вовсе не требуется для жизни в теле внешних чувств. Такие силы достигаются только через истинное самопознание. В сущности, только на этой ступени разви­тия видишь, как мало на самом деле ты знал о себе до сих пор. Раньше ты отдавался внутреннему переживанию, не рассматривая его так, как рассматривают часть внешнего мира. Но благодаря тем шагам, которые привели к способ­ности переживать вне тела, человек получает особые сред­ства для самопознания. Он учится до некоторой степени смотреть на себя с такой точки зрения, которая является только тогда, когда находишься вне чувственного тела. И описанное угнетающее чувство само уже есть начало ис­тинного самопознания. Переживание себя заблуждающимся в своем отношении к внешнему миру показывает человеку, какова в действительности его собственная ду­шевная сущность.

Природе человеческой души свойственно ощущать та­кое откровение о самой себе как что-то мучительное. Только когда почувствуешь эту муку, узнаешь, как силь­но вполне понятное желание считать себя, оставаясь та­ким, каков ты есть, за человека ценного и значительного. Пусть то, что это так, покажется тебе безобразным: необ­ходимо стать лицом к лицу с этим безобразием самого себя. Раньше ты не чувствовал этого безобразия только потому, что никогда действительно не проникал своим сознанием в собственную сущность. Только в такое мгно­вение впервые замечаешь, в какой степени ты любишь в себе то, что теперь приходится ощущать как безобразие. Могущество себялюбия является в полном своем объеме. В то же время обнаруживается, как мало ты склонен от­бросить это себялюбие. Трудность оказывается очень большой даже уже тогда, когда дело идет о свойствах души, касающихся обычной жизни, ее отношения к дру­гим людям. Через истинное самопознание узнаешь, на­пример, такие вещи: доселе ты считал, что относился к такому-то человеку доброжелательно, а на самом деле ты питал к нему скрытую в глубине души зависть, или нена­висть, или что-то подобное. Знаешь, что эти не обнаружи­вающиеся до сих пор чувства наверно захотят когда-ни­будь проявиться. И понимаешь, что было бы совершенно поверхностным сказать себе: вот ты теперь узнал, как обстоит у тебя дело; так уничтожь же в себе зависть и ненависть. Ибо становится ясным, что при всех этих мыс­лях ты наверно окажешься очень слабым, когда жажда удовлетворить ненависть или изжить зависть вырвется из души с как бы первобытной силой. Такие частичные самопознания возникают у того или другого человека в зависимости от особого склада его душевного существа. Они появляются, когда наступает переживание вне чувствен­ного тела, ибо только тогда самопознание становится истинным и не может быть больше затемнено желанием увидать себя таким или иным, каким было бы приятно оказаться.

Эти особые самопознания бывают мучительными, гне­тущими для души. Но кто хочет приобрести способность переживать вне тела, тот не может избежать их. Ибо они наступают необходимо благодаря тому совсем особому отношению, в которое человек должен встать к своей собственной душе. Но нужны еще большие душевные си­лы, когда дело касается всеобщего и целого человеческого самопознания. Наблюдаешь себя с такой точки зрения, которая лежит за гранью прежней душевной жизни. Гово­ришь самому себе: ты смотрел на вещи и события мира сообразно твоей человеческой сущности и так судил о них. Попытайся представить себе, что ты не можешь их так рассматривать и так судить о них. Но тогда ты вообще перестал бы быть тем, что ты есть. У тебя не было бы внутренних переживаний. Ты сам был бы ничем. Так дол­жен сказать себе не только тот, кто живет в повседневнос­ти и лишь изредка создает себе представления о жизни и о мире. Так должен сказать себе каждый ученый, каждый философ. Ибо и философия есть только наблюдение и обсуждение мира сообразно свойствам человеческой ду­шевной жизни. Но такое обсуждение не может слиться со сверхчувственным внешним миром. Оно отвергается этим последним. А тем самым отвергается и все то, чем ты был до сих пор. Оглядываешься на всю свою душу, на свое "Я" как на то, что приходится сбросить с себя, если хочешь вступить в сверхчувственный мир. И все-таки душа не может не считать это "Я" своей подлинной сущностью, пока она не вступает в сверхчувственный мир. Она при­нуждена видеть в нем истинную сущность человека. Она должна сказать себе: через это мое "Я" должна я создавать себе представления о мире; это мое "Я" нельзя мне утра­тить, если я не хочу утратить самое себя как существо. В ней господствует сильнейшее стремление повсюду сохра­нить свое "Я", чтобы не потерять всякую почву под ногами. Душа должна по справедливости ощущать таким об­разом в обыденной жизни; но ей нельзя больше так ощу­щать, когда она вступает в мир сверхчувственный. Здесь она должна переступить через порог, за которым ей над­лежит покинуть не только то или иное ценное достояние, но покинуть то, чем она была доселе для самой себя. Она должна быть в состоянии сказать себе: то, что считалось тобой доселе за твою основную правду, необходимо, что­бы за порогом сверхчувственного мира это могло явиться тебе самым жестоким заблуждением.

Перед таким требованием душа может содрогнуться и отступить. То, что ей предстоит сделать, она может ощу­тить в такой степени как отдачу себя, как признание ни­чтожества своей собственной сущности, что у этого порога она сознается себе в своем бессилии удовлетворить этому требованию. Это сознание может принимать всевозмож­ные формы. Оно может проявиться совершенно инстинк­тивно, и человеку, который думает и действует в духе этого признания, оно может представиться чем-то совсем иным, а не тем, что оно есть на самом деле. Он может, например, ощутить глубокое отвращение ко всяким сверхчувственным истинам. Он может счесть их за мечта­ния или за фантастику. Он поступает так только потому, что в неведомых ему самому глубинах души он питает тайный страх перед этими истинами. Он ощущает, что он в состоянии жить только с тем, что открывают ему его внешние чувства и рассудок. Поэтому он избегает подхо­дить к порогу сверхчувственного мира. И это избегание он облекает в такую форму, будто то, что находится за поро­гом, несостоятельно перед лицом разума и науки. Но дело в том, что он любит разум и науку такими, какими он их знает, только потому, что они связаны с его "Я". Дело идет здесь о самой общечеловеческой форме себялюбия. По­следнюю же нельзя взять с собою в сверхчувственный мир.

Но может случиться и так, что человек не остановится на этой инстинктивной задержке перед порогом; что он сознательно дойдет до него и потом повернет назад, пото­му что ощутит страх перед тем, что ему предстоит. Тогда нелегко ему будет изгладить действия, оказанные на его обычную душевную жизнь приближением к порогу. Они будут заключаться в последствиях, которые испытанное им бессилие быстро охватит всю его душевную жизнь.

Дальнейшее заключается в том, чтобы человек усвоил себе способность отбрасывать при вступлении в сверхчув­ственный мир все, что он ощущает в обыкновенной жизни как самую крепкую правду, и чтобы он научился ощущать вещи и судить о них по-иному. Но он должен также ясно сознавать, что когда он будет снова в мире внешних чувств, то он снова должен будет пользоваться и тем родом ощущений и суждений, которые имеют силу для этого мира. Он должен научиться не только жить в двух мирах, но и жить в обоих мирах совершенно различно. Находясь обычно в мире внешних чувств и рассудка, он не должен умалять значение здравого суждения по той причине, что в ином мире он вынужден применять иной род суждения.

Трудно для человеческого существа занять такое поло­жение. Эта способность достигается продолжительным, усиленным и терпеливым укреплением душевной жизни. Переживая опыт, связанный с приближением к порогу, человек ощущает, что для обыкновенной душевной жизни - благодеяние не быть доводимым до этого порога. Ощу­щения, возникающие в нем, таковы, что об этом благоде­янии нельзя думать иначе, как что оно проистекает от какого-то властного существа, защищающего человека от опасности пережить у порога ужасы самоуничтожения. За внешним миром, который дан в обычной жизни, сокрыт иной. У порога его стоит строгий Страж, способствующий тому, чтобы человек ничего не узнавал из законов сверх­чувственного мира. Ибо все сомнения, всякую неуверен­ность относительно этого мира все же легче перенести, чем созерцание того, что надо оставить позади, если хо­чешь вступить в сверхчувственный.

Человек остается защищенным от описанных переживаний, пока сам не подойдет к этому порогу. Если он слышит рассказы об этих переживаниях от людей, которые подходили к порогу или переступили его, то это ничего не меняет в его защищенности. Напротив того, воспринятое таким образом может сослужить ему хорошую службу, когда он подойдет к порогу. В этом случае, как и во многих других, если человек имел возможность заранее составить себе представление о предстоящем ему поступке, то он может выполнить его лучше, чем если бы од ничего не знал о нем. В самопознании же, которое стран­ник должен приобрести в сверхчувственном мире, ничего, не изменится от такого предварительного знакомства. По этому, когда некоторые ясновидящие или лица, близко знакомые с сущностью ясновидения, утверждают, что об этих вещах вообще не надо говорить в кругу людей, не стоящих непосредственно перед решением проникнуть в сверхчувственный мир, то это не соответствует действи­тельности. Мы живем теперь в такое время, когда люди должны все более знакомиться с сущностью сверхчувственного мира, если они хотят быть душевно на высоте; предъявляемых им жизнью запросов. Распространение сверхчувственных познаний, а вместе с тем и познаний o Страже порога, принадлежит к задачам настоящего и ближайшего будущего.