Несколько лет назад, возвращаясь из СанктПетербурга, мне довелось познакомиться с глазным врачом, директором самой большой глазной клиники этого города. Мы разговорились, и когда он узнал, что я немец, то сразу же спросил: «Скажите, почему же Гете не пришел на погребение Шиллера, если они были такими друзьями?» Поначалу я удивился тому, что такой высокообразованный русский считает, что каждый немец должен знать ответ на этот вопрос. Мне было немного стыдно его огорчать. Ведь я вообще впервые услышал, как это было. Но с того дня этот вопрос не покидал меня. Вернувшись домой, я задавал его всем, кто, как я думал, мог знать ответ. Но теперь был разочарован я. Очевидно, подобные вопросы занимают людей лишь в далекой России.

В последующие годы в мои руки попали некоторые литературные материалы, которые сегодня позволяют мне ответить на этот вопрос. Правда, кое-что все же остается неясным. Окончательно разрешить этот вопрос невозможно, так как слишком ранняя смерть Шиллера окружена тайной. Мы не будем здесь обсуждать надуманную тему его насильственной смерти, причиной которой якобы стала его недописанная драма «Demetrius».

В 1771 году, когда Шиллеру еще не было и двадцати трех лет, он перенес тяжелое воспаление легких и реберного сустава, последствия которого не оставляли его всю жизнь. Начиная с этого времени он должен был жить в неуверенности, так как не мог положиться на свое здоровье. Когда его новоявленный друг Гёте в первый раз пригласил его к себе домой, Шиллер написал ему: «Я с радостью принимаю Ваше приглашение в В., но настоятельно прошу ни малейшим образом не изменять Вашего домашнего распорядка, ибо, к сожалению, мои судороги обычно принуждают меня целое утро предаваться сну, так как ночью они не оставляют меня в покое, и вообще мне нехорошо рассчитывать свой день по определенным часам». Те четырнадцать лет, которые оставались у него после тяжелой болезни, были отвоеваны у смерти. Это побудило его биографа Рюдигера Сафрански воскликнуть: «Шиллер жил своим энтузиазмом. Этот энтузиазм поистине заразителен!»

Весной 1805 года Шиллер с жаром работал над своей последней драмой «Demetrius». Он, к восторгу множества студентов, некоторое время был профессором истории в Йене. В своих статьях об отделении Нидерландов и Тридцатилетней войне он, как никто до него, открыл, что исторические труды могут быть одновременно точными и поэтичными. Он выбрал особые моменты истории некоторых европейских народов и отобразил в своих пьесах их решающие задачи для всего человечества. Драмы имели большой успех. Восторгу зрителей не было границ во время первого показа драмы из истории Франции «Орлеанская Дева» 11 сентября 1801 года (за 200 лет до 11 сентября 2001!). Рассказ о вмешательстве небесных сил в историю Европы через пастушку Жанну был представлен настолько захватывающе, что присутствующим казалось, что Архангелы машут крыльями. В своей последней драме Шиллер хотел исследовать тайну царевича Дмитрия, который в 1605 году, до того как был убит яростными боярами, всего лишь на год создал в Москве почти демократические условия жизни.

Смерть Шиллера случилась внезапно. Семья поэта была как громом поражена. Его жена Шарлотта хотела совершить погребение по обычаям того времени. Это означало, что гроб с телом нужно было забрать в полночь – в ночь с субботы на воскресенье – и похоронить без шума. Шиллер умер 9-го мая в четверг. Лунной субботней ночью несколько его друзей пронесли гроб по тихому Веймару и похоронили без особой торжественности. Поскольку Гёте и сам был болен, его известили о смерти друга лишь в воскресенье утром. В 15 часов он пришел на поминки в церковь св. Якова в Веймаре, где читал священник Фогт, а в княжеской часовне играли отрывки из «Реквиема» Моцарта. Весь Веймар был на ногах, церковь не могла вместить всех желающих, многие стояли снаружи перед открытыми дверьми. Ведь Шиллера почитали не только как поэта, все любили его как человека. В таком городке как Веймар – население культурной столицы Европы насчитывало в то время около 6000 жителей – все всех знали и, само собой разумеется, принимали участие в судьбах других.

Мир слишком рано потерял такого великого духом человека. Люди это чувствовали. Траур прошел в то время по всей Европе. Еще и сегодня мы можем ощутить, что значила эта смерть для мира, ибо Шиллер был тем, кто предвосхитил Европу, соединенную общечеловеческими целями. «Интерес к отечеству вообще важен только для незрелых наций, для молодежи мира... Это убогий, мелочный идеал – писать лишь для одной страны; для философского духа эта граница совершенно невыносима. Он не может останавливаться на такой непостоянной, случайной и самовольной форме человечества, на фрагменте (а чем еще может быть самая важная нация?)».

Насколько высоко ценил своего друга Гёте, выражено в его письме к Цельтеру от 9 ноября 1830 года (то есть через 25 лет после ухода Шиллера из жизни): «Каждое выступление Шиллера, каждое из его высказываний сводится к тому, чтобы сделать высокое наглядным. Он всегда восстает против пошлости, а так как она из всех грехов и недостатков людей наиболее бросается в глаза, то часто встречается... Это истинно христианское стремление было свойственно Шиллеру от рождения: он облагораживал все, к чему прикасался. К этому вела его внутренняя деятельность».

Дитер Хорнеман
Перевод с нем. О. Левковец