Поиск себя через божественно чистое упоение

В журнале «Das Goetheanum» № 45/2003 сообщалось о том, какое огромное воздействие оказыва­ет сегодня на людей мир образов. Образы захватывают, образы волнуют, находим ли мы их в газете, на рекламных щитах, в телевизоре, в интернете. В определенном смысле можно говорить даже об опьянении образами. Важно заметить, что речь идёт о внешних образах, которые вызывают дурман, индуцированный извне. Такого «внешнего одурманивания» много, и оно редко оценивается позитивно. Как же обстоит дело с внутренним упоением, которое ведет человека к себе самому, а точнее говоря, к Богу?

Все мы ищем упоения, в котором наше суще­ствование кажется нам значительным. Противо­положностью этого состояния является скука, ощущение незначительности. Скучный, обыва­тельский, повседневный мир пытается нас убе­дить, что жизнь возможна и без упоения (в таком случае на свадьбе в Кане Галилейской (Иоанн 2, 10)  Господь стал бы превращать вино в воду, а не наоборот). Вследствие этого из области так называемой «порядочной жизни» оно вытесняется, становясь предметом торговли, идолопоклонства и криминальности. «Нет разумеющего; никто не ищет Бога. Все совратились с Пути, все до одного негодны. Нет делающих добро...» (К Римлянам 3, 11)  И действительно, разве существуют только эти две альтернативы: наркотическое опьянение или обывательская скука?

Опьянение, также алкогольное и наркотиче­ское, приподнимает над повседневным сознани­ем, придаёт ощущение значимости. Знакомым формам опьянения не хватает понимания значения этой значимости. Такая значимость развивает ощущение границ сознания, оставаясь, однако, непонятной. Это ощущение часто бывает связано с болью, благодаря которой ощущается важность переживания, но не его значение.

«Бывшие же со мною свет видели и пришли в страх, но голоса Говорившего мне не слыша­ли», — говорит Павел. (Деяния 22,9) «Когда же я возвратился в Иерусалим и молился в Храме, при­шёл я в исступление. И я видел Его, и Он сказал мне...» (Деяния 22,17,18) Когда Павел приходит в исступление, он слышит Голос, Слово которого он понимает. Исступление вырываетего из повседнев­ного сознания, но при этом он не теряет своего рассудка. Наоборот, именно тогда он становится «разумеющим». Павел знает упоение в его чистой форме, которое в обоих смыслах слова является исполненным значения: многозначительным и по­нятным одновременно. В состоянии исступления он слышит Слово Бога, и он видит Его, встречает Его. Мы все жаждем такого исступления, такой встречи. В повседневном сознании мы не можем встретить Христа — для этого нужно исступление, качественное изменение сферы сознания. Почему мы с таким трудом осознаем это стремление?

Три уровня сознания одного стремления

Мы не знаем наших стремлений. То, что мы о них знаем, является понятийно определенным представлением, объектом нашего стремления и связанным с ним чувством. Если это чувство сла­бое, тогда мы не говорим о томлении. О зубной щётке мы тоже имеем представление, но вряд ли она станет предметом нашего томления. При других понятиях, таких, как родина или любовь, чувство обычно существенно сильнее. Встаёт во­прос: соответствует ли форма, в которой эти поня­тия нам обычно даются, их самобытной природе? Есть некоторые признаки того, что это не так.

Одним из таких признаков является смена объ­екта томления. Общеизвестна частая смена «пред­мета» любви, причём само чувство существенно не меняется. Вероятно поэтому идея истинной любви уже давно связана с верностью. Верностью не в смысле лишения свободы себя и другого человека, а в том смысле, что связь между «объектом» и чув­ством в этом случае никоим образом не произволь­ная, но существенная и потому непорочная, вечная. В литературе существует много историй, когда чело­век благодаря различному колдовству может быть в своей любви обманут («Сон в летнюю ночь») или когда это не удаётся («Тристан»). В любом случае, об обмане говорят только тогда, когда речь идёт об истинной любви. Мы можем установить три следующих сознательных уровня стремления.

Первый — уровень сознательного представле­ния. На этом уровне мы точно знаем, о чём мы тоскуем, но это представление обычно не являет­ся истинным смыслом томления; «Слово Божье» не говорит в нём. Мы хорошо знаем, чего хотим, но мы не знаем, о чём говорит нам наше желание. Потому такое представление, предмет томления, чаще всего является заблуждением. Рудольф Штейнер характеризует этот самообман следую­щим образом: «Хуже всего, что человек из глуби­ны своей души к чему-либо понуждается — и тогда придумывает себе мотив, из которого он данную деятельность производит».¹

Второй — уровень живого, неосознанного чув­ства. В каждом стремлении живёт сильное живое чувство. Обычно наше мышление теряет свою жизнь в процессе становления сознания. Наши по­нятия и представления в этом смысле мертвы. «То­гда происходит нечто своеобразное: впечатление, которое вызывает сознательное представление, находит некий род противодействия при воздей­ствии на глубинную организацию человека; когда же впечатление на нас просто воздействует и мы не приводим его к сознательному представлению, тогда ему ничто не препятствует, но от этого оно не становится менее действенным. Человеческая жизнь гораздо богаче, чем нами осознаётся».² В состоянии томления живая часть не совсем от­мирает, но если это всё же происходит, тогда мы не говорим уже о состоянии томления (в остывшей любви больше не живёт томление). Благодаря чув­ству мы знаем, что томление очень важно, очень значительно, хотя мы и не понимаем его значения. Переживание мимолётного контакта с другим че­ловеком или три строчки из стихотворения стано­вятся такими важными для нас, что мы их долго сохраняем, хотя и не понимаем. Бывает, что вдруг мы понимаем их через десятки лет, что опять же не исключает того, что через годы они приобретут другой, более глубокий смысл.

Третий —уровень живого, сознательного, меди­тативно пережитого, говорящего томления. Это, на­конец, то, что мы ищем. Переживание страстного стремления, в котором оно не теряет своей жизни и одновременно открывает свой глубокий смысл. Речь не идёт об интеллектуальном объяснении или толковании, которое это стремление тотчас ох­ладит и заглушит, но о некотором роде пережива­ния, в котором значительность становится значением, а значение и чувство — едиными. Наивысшей формой этого рода является то, что Павел называ­ет «исступлением» или «опьянением Духом Святым», а некоторые восточные религии —состояни­ем нирваны. Это состояние не бесчувственно, но беспредметно и потому чисто. Существует модное представление, что Небо должно быть ужасно скучным местом, а в Аду, наоборот, должно быть весело. Но гораздо вероятнее, что Небо являет­ся «местом» наивысшего упоения и блаженства, но без земных вещей, в чистом виде. Напротив, Ад— в созвучии с Данте— скорее может быть местом полной безнадёжности. Там не остается больше надежды, что исполнятся наши страстные желания. Они не могут осуществиться извне, ко­гда человек находится в бестелесном состоянии, их смысл теряется. Это именно ад!

Тайна снов

Ошибочная, построенная на самообмане связь представлений с сильными чувствами является бо­лезненным симптомом. «Болезнь есть ненормаль­ное пробуждение астрального тела в человеке, а здоровье — нормальное состояние сна астрально­го тела. И что же тогда сознание этого астрального тела?... Это боль».³

Но сама эта общая болезнь имеет, однако, смысл. Астральность, чувствующая сущность, хо­чет проснуться — и должна проснуться. Однако не «ненормальным» образом в виде боли, но ис­целяющим образом — в качестве высшего Слова, как говорящее исступление. Для этого мы должны учиться отказываться от того, чтобы чувственную часть нашего страстного желания связывать с бо­лее или менее произвольными представлениями или «объектами» и возвратить её к её истинному источнику.

«Я хочу раскрыть вам тайну снов: значение сна существует прежде него самого, и мы видим сон уже из его значения», — говорит Иосиф виночер­пию Фараона (Т. Манн. «Иосиф и его братья»). Как правильное толкование сна происходит из высшей, причинной сферы, так за каждым страстным стремлением прячется высший источник. Ошибочное толкование происходит из умозрения, находится на плоскости сознательного представления (или ещё ниже). Это служит только тому, чтобы полностью удалить чувство из переживания. «...Я должен пре­дельно взять себя в руки, чтобы мой сон облечь в правильные слова и не погубить свою жизнь своим рассказом. Ибо он был таким живым и ясным от неподражаемых приправ, и мы, к сожалению, зна­ем, как он таким образом затягивается в слова, что только мумия и сухие пелены остаются от того, чем он был, когда был сном и зеленел, цвёл, плодоносил...» (Т. Манн «Иосиф и его братья»).

Слова из повседневного сознания не имеют шанса и близко подойти к этим «неподражаемым приправам». Этого может достичь только воспа­рившее медитативное сознание, в котором, как в достойной сфере, может пробудиться сущность чувства. Конечно, встаёт вопрос, как мы можем это осуществить.

До изобилия наполненная душа

Первым мог бы быть совершенно «негатив­ный» шаг: мы пытаемся отстранённо рассмотреть некоторые из присущих нам, «любимых» склонно­стей, привычек. Мы спрашиваем себя, например, на самом ли деле наша любовь к родине так бла­городна, как мы считаем. Если такое испытание мы проводим сколько-нибудь честно, тогда мы можем увидеть, что за любовью к родине часто прячется определенный консерватизм души, тоска по неизмененной и неизменяемой родине, тоска по состоянию до рождения. Подобным образом в стремлении к «правильному призванию» можно также распознать глубокое стремление к осущест­влению наших неосознанных жизненных целей. Этот род «чистки» некоторых душевных привы­чек — если её производить честно, рассудительно и не без самоиронии — может означать первый шаг. Но мы не должны на этом останавливаться.

Следующим должен стать «позитивный» шаг: мы пытаемся осуществить медитативный текст или образ и вместо присущей нам тоски пробуем вызвать из его источника нечто новое, ещё незна­комое. Таким образом мы сознательно следуем путём, который наши желания в противном случае бессознательно оставляют в стороне и притом учимся лучше управлять «знакомыми» нам желаниями. Возьмём, как пример, небольшую цитату из венгерской народной сказки «Дерево до небес».

«...В стойле дракона стояла худая, хромая лошадь, и дракон приказал Иоганну ухаживать за ней, но так, что если она чего-либо захочет, он не должен ни в коем случае исполнять её желание, а давать ей всегда что-то другое.

«Это же совсем просто», — подумал Иоганн и пошёл в стойло. Но такой лошади он ещё в жизни не видел. Лишь кожа да кости, она не мог­ла встать, лежала на полу и жалобно вздыхала. Иоганн дал ей сена, но лошадь не обратила на него внимания. Он принёс ей овса, но и с этим ему не повезло — лошадь его не хотела. «Ешь же наконец, бедное создание, тогда ты наберёшься сил», — пробовал уговаривать её Иоганн. Но на­прасно. Однажды лошадь заговорила: «Я вижу, у тебя доброе сердце, но напрасно ты кормишь меня сеном и овсом, это не для меня». «Что же я должен тебе давать?» — спросил Иоганн. — «Го­рящий жар, мой мальчик, и столько, сколько воз­можно!»...

Представим себе эту картину: говорящая ло­шадь, которую всё время кормят не тем, что она хочет, что ей нужно. Лошадь, которой по обычным понятиям как раз подходят сено и овёс. Но ей ну­жен горящий жар, нужен огонь. Если нам удаётся полностью сконцентрироваться на этом образе, удерживая его неподвижным, тогда эта неподвиж­ность превращается в живой образ, который фор­мируется не из внешнего образа, но приходит из его смысла. Так же как мы при обычном упражне­нии в концентрации из функции простого предме­та даём возникнуть образу, скрытый до того смысл превращается в живой образ. Мы понимаем, что здесь идёт речь об огне давно обещанного духа. Хромая, искалеченная лошадь является образом нашей души, которая тоскует об огне Духа Свято­го. И Иоганн, ребёнок, есть тот зародыш духа, который может нас накормить огнём. Заключительный образ этой сцены — после того, как Иоганн накор­мил лошадь огненным жаром — органично — как бы сказал Гёте: «exakt» — вытекает из предыдуще­го образа.

«Но его изумление стало еще большим, когда он увидел, что грива лошадки стала блестящей как золото, а кости уже не выступали через кожу и, смотрика, у неё уже было не четыре ноги, а пять»

Пятиногая золотогривая лошадь — это могучий образ творческой души, которая сверх необходимо­го имеет пятую ногу для морального, для любви. Мораль и любовь не должны быть необходимыми и обоснованными. Не существует любви, которая «обязана» быть по какой-либо причине. Не существует также и морального акта, который необходим. Это — пятая нога, которая не нужна для бега, кото­рая свободна.

Эти и подобные им упражнения могут помочь нам в том, чтобы известным нам обычным стра­стным стремлениям лучше «пойти ко дну». Этот род работы действует также оздоравливающим образом, он может служить для профилактики за­болеваний. «Вопрос можно поставить таким обра­зом: если болезни проявляются как кармическое действие духовного или другого опыта, приобретенного душой, то есть если они являются преоб­разованием таких оснований, то нельзя ли себе представить — или духовные факты нам ничего об этом не говорят, — что продукта преобразова­ния, т.е. болезни, можно избежать, а именно таким образом, что процесс изменения, который черпает­ся из телесной сферы (ибо болезнь служит для на­шего воспитания), может быть заменен духовным коррелятом, духовным эквивалентом? Не должны ли мы, если мы достаточно умны, превратить бо­лезнь в духовный процесс и самовоспитание, осу­ществляя его через болезнь, то есть через силы нашей души?»⁴

Чистое упоение, божественный экстаз может стать лучшим исцелением человека. Потому что беспредметное, чистое стремление свободно от дуализма и эгоизма, оно связывает смертную, земную душу с бессмертным духовным суще­ством человека. В таком стремлении проявля­ется любовь в чистой форме, в которой могут сменять друг друга потрясение Богом и любовь к Беатриче.

Ничья душа не ведала такого
Святого рвенья и отдать свой пыл
Создателю так не была готова,

Как я, внимая, это ощутил;
И так моя любовь Им поглощалась,
Что я о Беатриче позабыл.

Она, без гнева, только улыбалась,
Но так сверкала радость глаз святых,
Что целостная мысль моя распалась.

Ласло Бёсёрменьи
Das Goetheanum № 46/2004
Перевод с нем. А.Л.

Примечания

1.  Рудольф Штейнер. «Откровение кармы» ПСС 120.
2.  Там же.
3.  Там же.
4.  Там же.
5.  Данте. «Божественная комедия» (10.55—63)