Достоевский и книга Иова

Однажды Мария Штайнер сказала: «Рудольф Штайнер претворил в жизнь эту легенду». Здесь имеется в виду легенда о Храме, в которой описа­на история строительства в X веке Храма царя Со­ломона в Иерусалиме и трагическая судьба его зодчего - мастера Хирама, который готов был са­моотверженно умереть за свои идеалы. «Он осу­ществил ее физическим действием; он стал этой легендой. Своей жизнью он возвестил ее челове­честву» (GA 265, стр. 87). В нынешнее время са­мые разные общественные деятели рассказывают себя о своем становлении; часто их спрашивают и о том, кто является для них примером. Иногда по­сле их ответа создается впечатление, что роль это­го примера не слишком значительна, что данная личность могла бы развиваться и без указанного ею примера и что о таком примере говорится толь­ко ради внешнего эффекта. Конечно, не следует отрицать, что в иных случаях пример действитель­но воздействовал на личность, сделав ее такой, ка­кой она без него не могла бы стать. И все же почти всегда при подобных признаниях остается непри­ятное ощущение тщеславного самолюбования.

Представить себе, что какому-либо журналисту довелось задать Рудольфу Штайнеру вопрос, кто для него является великим примером, означало бы пережить, насколько этот вопрос в данном случае неуместен, ибо в деятельности Рудольфа Штайнера не было ни малейшего места для тщеславного самолюбования.

Но как объективно, как правдиво звучит в устах Марии Штайнер представление зодчего Хирама примером для Рудольфа Штайнера! Тот, кто инте­ресуется сегодня легендой о Храме, должен зна­комиться с ней как с литературой, как с текстом; также и Рудольф Штайнер в своих лекциях о ней исходит от изложения легенды в книге Хеккеторна «Тайные обществ, союзы и доктрины», вышедшей в свет в 1900 году в Лейпциге в немецком перево­де. Существует экземпляр со сделанными рукою Рудольфа Штайнера пометками. Излишне гово­рить, что здесь действовала духовная сила; духов­ная сила легенды о Храме стала действительно­стью в жизни и творчестве Рудольфа Штайнера.

И все-таки исходным пунктом является текст, нечто написанное, тем самым - для внешнего и поверхностного взгляда - что-то уже принадлежа­щее прошлому, истории; но для более тонкого ощущения текст несет в себе сокровенную жизнь, скрытую силу и актуальность. Если, по примеру Марии Штайнер, отнести такой текст к жизни и творчеству определенной личности, то можно было бы назвать его ключевым текстом для биографии этого человека. Если мы расцениваем этот текст правильно, то держим в руках ключ к пониманию этой биографии. Такой текст помогает нам увидеть в жизненном пути человека не ряд внешних фак­тов, более или менее связанных друг с другом, но то, что выходит за рамки временного, что раскры­вает смысл, освещает существенное в этом жиз­ненном пути. В том же смысле, как в глазах Марии Штайнер легенда о Храме была ключевым текстом для понимания жизненного пути Рудольфа Штайнера, для понимания Достоевского - как я убежден - можно назвать ключевыми два текста, а точнее говоря: один текст и одну группу текстов Библии. Они имеют отношение к жизненному пути Достоев­ского, сравнимое с отношением легенды о Храме к жизни Рудольфа Штайнера. Первый текст - это текст из Ветхого завета, а именно, книга Иова как таковая, в полном объеме; второй текст, вернее, группа текстов - это рассказ об исцелении одер­жимого на восточном берегу Геннисаретского озера, новозаветный рассказ, имеющийся в трех си­ноптических Евангелиях. Речь пойдет об отноше­нии Достоевского к книге Иова. Вначале, вероятно, стоит сказать об Иове и книге Иова отдельно, вы­деляя те моменты, которые будут важны для ос­вещения жизни и творчества Достоевского через судьбу Иова.

Мы можем себе представить Иова как истори­ческую личность. В книге Иезекииля он упомина­ется как героический образ древних времен, пра­ведник, который в необычайном испытании остал­ся верен Богу (гл. 14, ст. 14.20). И если Рудольф Штайнер свидетельствует, что то место книги Ио­ва, где его жена взывает к нему: «Похули Бога - и умрешь!» - соответствует тому, что гласит и хро­ника Акаши, то в этом можно увидеть подтвер­ждение того, о чем убедительно свидетельствует уже книга Иезекииля: Иов действительно жил.

Относительно времени мы можем предполо­жить, что он жил между переселением двенадца­ти сыновей Иакова и возвещением Десяти запо­ведей, примерно между тысяча семисотым и ты­сяча двести пятидесятым годами до Р.Х. Где-то на протяжении этого времени жил великий пра­ведник, который посвятил всю свою жизнь боже­ственным заповедям, который жил только для то­го, чтобы угодить Богу. Сначала он жил в благо­получии, причем ощущалась естественная связь между ведением богоугодной жизни и благоденст­вием. Потом пришло время несчастья, утраты благополучия, детей, здоровья. В тяжелой внут­ренней борьбе Иов остался верным Богу и достиг таким образом новой близости к нему, исходящего из глубин души постижения величия Бога. Навер­ное, это была самая суть легенды об Иове, кото­рая передавалась в течение десятилетий устно, пока поэт, вероятно, пятого века до нашей эры не разработал ее письменно и не создал то литера­турное произведение, которое мы знаем как книгу Иова. Это, безусловно, одно из самых значитель­ных и впечатляющих произведений мировой ли­тературы. Гете воспользовался им для разработ­ки «Пролога на небе»; Рудольф Штайнер называ­ет книгу Иова «самым чудесным драматическим рассказом, который вообще был написан в древ­нем мире».

Книга Иова представляет собой драматическое повествование о его жизни, включает в себя поэти­чески переданные речи Иова и трех его друзей, а также два обращения Бога к Иову. Во вступлении описывается богобоязненность Иова, его справед­ливость и непорочность, а также его благоденст­вие, его счастье. Его богобоязненность простира­ется так далеко, что он чувствует ответственность и за своих десятерых детей, которые наслаждают­ся жизнью, проводя дни в пирах. После пиров Иов искупает их всесожжением, так как озабочен, не похулили ли они во время пира Бога.

Итак, он ощущает, что совсем не просто пере­дать собственную набожность следующему поко­лению, для которого положительный отцовский пример - еще не гарантия праведности. Но важно то, что Иов чувствует свою ответственность. Он не говорит: То, как мои дети развиваются в мораль­ном отношении, — не мое дело, главное, что я праведник; нет, он возлагает на себя искупление их возможного неправедного поведения. Итак, он проповедует высокую меру праведности, которая со­средоточена не только на собственном существо­вании, но и распространяется на окружающих его людей, он чувствует ответственность за их мо­ральные слабости и несовершенства.

Далее рассказывается, как противостоящая Богу сила добивается у Бога разрешения навлечь беду на Иова, осуществляя утрату стада, гибель слуг и детей Иова. Реакция Иова: «Господь дает. Господь и берет: благословенно имя Господне!» Но в дру­гой раз сатана вызывает потерю здоровья уже са­мого Иова: он поражен проказою, гнойными язвами по всему телу. И тогда Иов совершает обряды скорби и покаяния: он разрывает свою одежду, остригает свои волосы и погружается в пепел. Ту­да, где не живут люди, куда выбрасывают мусор и пепел из очагов - туда направляется Иов, так как сам он, по его ощущению, есть мусор. Когда в 16 главе, 15 стихе говорится: «Сшил я себе одежду из дерюги ...» (или - в синодальном переводе: «Вретище сшил я на кожу мою ...»), то надо понимать это образно, в контексте данного места. Однако, несмотря на это, мы можем предположить, что Иов надел на себя принятую в таких случаях одежду -рубаху скорбящих и кающихся.

Старый греческий перевод еврейской Библии, так называемая Септуагинта, передает слово «пе­пел» (имеется в виду «свалка») словом «гноище». Может быть, это было вызвано следующими сти­хами книги Иова: «Если водой снеговой омоюсь, если щелочью очищу ладони — Ты погрузишь меня в сточную яму, и даже одежда мной побрезгует» (гл. 9, стихи 30 и 31). Эти стихи безусловно явля­ются одними из самих трогательных и волнующих в книге Иова; заостренно и впечатляюще передается ими самочувствие Иова, его отчаяние и одновременно с тем его безнадежный протест: он ощущает в себе желание жить как праведник, безупречно в нравственном отношении; этот высочайший идеал, он чувствует в себе живым. И одновременно он ощущает бессилие этого идеала перед Богом, Ко­торый до такой степени могуществен, что может игнорировать даже такое высокое стремление че­ловека, может проявлять всю свою власть и на праведнике, низвергая его с высочайших высот в самые низкие глубины жизни, выставляя его таким мерзким, что даже одежда его гнушается.

В 17 главе, в 13 и 14 стихах он видит себя раз­лагающимся, гниющим трупом: «Я тоскую по Шеолу (т.е. преисподней), как по дому, и во тьме се­бе ложе готовлю, я гроб зову своим отцом, а чер­вя - матерью и сестрой». То, на что образно намекает еврейский оригинал книги Иова, Септуагинта делает внешней реальностью, отводя Иову место на гноище, то есть на навозной куче: в тек­сте Септуагинты Иов в еще более прямом смысле ощущает себя отбросами, нечистотами, чем-то крайне гнусным.

Потом появляются трое друзей Иова, которые сперва безмолвно проявляют участие к его беде. Иов жалуется, сетует, выражая свое отчаяние, ко­торое грозит перейти в помешательство; но все время он оглядывается назад, на свою жизнь пра­ведника. А друзья Иова принуждают его искать и исповедовать свою вину, ибо Бог справедлив. Особенно впечатляют в устах Иова сравнения из судебного обихода: он ощущает Бога то могуще­ственным противником на судебном процессе, с которым невозможно состязаться, то судебным следователем, который отыскивает грех Иова, хо­тя Он-то мог бы знать, что Иов невиновен.

Бог - справедливый судья, перед которым Иов охотно изложил бы свое дело, доказывая свою не­виновность; он думает, что может надеяться на оп­равдание. Но где же можно найти Бога? Рассмот­рим восьмую речь Иова (в главах 23 и 24), более подробно. Она почти полностью пронизана ощу­щением отдаленности Бога. Однако Иов не отри­цает существование Бога. Но связь с Богом сохра­няется только в том, что он узнает в тяготеющим над ним горе руку Бога, Который действует в его глазах по своему произволу. «Поступает Он, как захочет... Потому я Его и страшусь... Бог леденит мне душу, Всесильный меня страшит» (гл. 23, ст. 13-16).

Потом Иов отводит взгляд от собственного горя и рассматривает окружающее его состояние мира. Почему Бог не присутствует в земном постоянно, как судья, который повсюду осуществляет спра­ведливость? Что является следствием этой отда­ленности Бога - защитника справедливости? Иов дает совершенно мрачное, жуткое и безотрадное описание социальных условий человеческой жиз­ни. При этом он видит группу людей, совершаю­щую черные дела, о которых он говорит, что они «восстают против света» (гл. 24, ст. 13). Эти люди сильны и могущественны, беспощадно добивают­ся своего, проявляя свой жестокий эгоизм. Они «сдвигают ... межевые камни и пасут украденные стада, ослика у сирот уводят, у вдовы берут в за­лог быка, отрывают от груди сироту, у бедняка за долги берут дитя; нищих прогоняют с дороги, и разом прячутся все бедняки». (24,2-4) В 14 стихе следствие отдаленности Бога формулируется крайне заостренно: «...убийца затемно встает, режет нищего и бедняка...».

Жертвы же всего этого - бедные, слабые, бес­помощные, которые, сурово работая, ведут жалкую и убогую жизнь, голодают, испытывают жажду и холод. В своей беде они даже вынуждены престу­пать законы. «Жнут они траву полевую, в вино­граднике нечестивца подбирают остатки...» (24,6) Тайком, под покровом ночи они срезают зерно, за­бирают оставшийся виноград из виноградников сильных и могущественных.

Только под конец речи вновь проясняется тьма, опять в Иове возникает надежда, что Бог примет меры против сильных, время их дел продлится не­долго, их власти придет конец. Но и по отношению к себе Иов испытывает моменты надежды. Он пе­реживает Бога не только противником и судебным следователем на судебном процессе, а затем хотя и справедливым, но отдаленным Богом, Который не заботится о справедливости в мире. В такой светлый момент он видит Бога как Своего ходатая и заступника: «Я же знаю, что жив мой Заступник, Он - Последний - встанет над прахом! Даже когда спадет с меня кожа, лишаясь плоти, я увижу Бога. Я своими глазами Его увижу, не кто-то другой - я сам! Пусть даже остановится мое сердце (другой перевод: Истаивает сердце в груди моей)» (гл. 19, 25-27).

В конце книги Бог появляется во время бури и свидетельствует о своем могуществе, указывая на мудрость, существующую в тварном мире. Иов постигает свою незначительность, замолкает и со­глашается, что говорил неразумно. Затем следует еще одно впечатляющее место: Бог осуждает друзей Иова и говорит им, чтобы они пошли к Ио­ву и сотворили себе всесожжение; пусть Иов хо­датайствует за них; Бог хочет слушать лишь его; если же нет, то Он явит всем троим нечто ужас­ное. Так и происходит: Иов ходатайствует за них, и Бог исполняет его просьбу. Теперь Иов вновь велик перед Богом, ибо его слово много значит. В начале книги Иов является нам человеком, кото­рый стремится искупить вину других, отстранить ее. Подобным же образом и в конце книги Иов не отказывает своим друзьям и помогает им добить­ся искупления перед Богом, так как его слово мно­гое значит для Бога.

Эту передачу важнейших моментов книги Иова я хочу дополнить несколькими указаниями Ру­дольфа Штайнера, которые помогут нам прийти к пониманию судьбы Иова в рамках истории чело­вечества. В лекции 20 сентября 1909 года цикла «Евангелия от Луки» Рудольф Штайнер сообщает, что было время, когда уже можно было говорить о добрых и плохих или же злых людях; но благое в добром человеке и злое в плохом не было тогда результатом собственного, внутреннего выбора. Кто был добрым - был одарен благими духовны­ми существами; злой же был одержим злыми ду­ховными существами. О том, что человек стано­вится виновным, тогда еще речи быть не могло. Соответственно, можно добавить, еще не могло быть речи и о сознательном выборе добра; пра­вильнее было бы говорить об одаренности. Толь­ко со времени возвещения Десяти заповедей мо­раль становится задачей самой человеческой ду­ши. «Возникает понятие вины, того, что человек становится виновным». Затем Рудольф Штайнер говорит о том, что судьба Иова показывает этот переход: «Дайте книге Иова подействовать на се­бя, и вы заметите эту неясность в понимании ви­ны, эту неуверенность в том, как, собственно, на­до оценить постигающее человека несчастье, и вы найдете все-таки уже влияние нового понима­ния вины» (GA 114, стр. 121).

Если сначала мы видим Иова праведником, то можем сказать: он одарен благими духовными су­ществами; но их благодатное воздействие иссяка­ет, потому что приближается время, когда стано­вится необходимым, чтобы человек выбирал добро из глубины души. Насколько быстро эти благодат­ные воздействия могут иссякнуть, проявляется, с одной стороны, в том, что Иов должен быть озабо­чен своими детьми, с другой стороны, в том, что эти воздействия могут быстро смениться несчасть­ем и болезнью через вмешательство противобор­ствующей Богу силы. Рудольф Штайнер говорит о том, что люди чувствовали себя одержимыми злы­ми существами; Иов подходит, по крайней мере, к границе одержимости - там, где говорится, что он едва не впадает в помешательство. Видя в конце книги Иова восстановленным в его достоинстве и жизненном благополучии, мы понимаем: перед на­ми предстаёт индивидуальность, знающая, что оз­начает выбор добра, исходящий из глубины души, ибо она боролась за это добро.

Уже в ранние христианские времена ощуща­лось, что судьба Иова является прообразом пути Христа: тяжким хождением по мукам Иов добива­ется близости к Богу на новой основе; результат этой борьбы оказывает свое воздействие и на ок­ружающий его мир. Также и для Христа, который исходит от Отца, хождение по мукам до смерти на Голгофе — это путь к Отцу; и благодатное воз­действие этого хождения по мукам вплоть до смерти распространяется на все человечество.

Иов, кажется, чувствовал, что значит завоевать мораль из Я, что впредь она может переживаться только через испытание воздействия противостоя­щей Богу силы, в сознательном противоборстве ей. Из благодатных унаследованных сил тела все меньше и меньше можно будет прийти к близости к Богу, все больше и больше надо быть готовым из больного, хворого, разламывающегося тела перей­ти к переживанию божественного в человеке. Ко­нечный пункт этого развития достигнут в Мистерии Голгофы, когда разрушением подготовленного с такой высокой мерой самоотдачи тела Иисуса из Назарета и смертью Христа осуществляется рож­дение Я в земном. Это развитие Иов уже предчув­ствует, и если он идет по пути горя и мучений, то не только познает человеческую карму, но и берет ее на себя: познание ее и принятие на себя есть одно и то же. Он стоит в начале того пути, который ведет на Голгофу.

Теперь перейдем к Достоевскому. Достоевский познакомился с книгой Иова, когда ему было во­семь лет, во время понедельничной службы Стра­стной недели. Эта служба состоит из вечерни и литургии преждеосвященных даров, что состав­ляет нечто единое. Служба отправляется в пер­вой половине дня. Вечерня имеет после «Свете тихий» два чтения из Ветхого завета, одно - из книги Исхода, другое - начало книги Иова.

Мы весьма точно можем почувствовать то впе­чатление, которое произвело на Достоевского чте­ние из книги Иова, потому что в «Братьях Карама­зовых» старцу Зосиме он дает пройти через те же самые переживания детства, которые были у него самого; вдова Достоевского подтверждала, что в рассказе о детстве Зосимы мы имеем перед собой личные воспоминания Достоевского из его детства; несколько раз она слышала это от него самого. В романе мы читаем: «... В первый раз посетило ме­ня (т.е. Зосиму в романе, но и Достоевского в дей­ствительности) некоторое проникновение духовное ... и в первый раз от роду принял я тогда в душу первое семя слова Божия осмысленно».

Чтение из книги Исхода никаких следов не ос­тавило, оно не упоминается Достоевским. Из кни­ги Иова Достоевский цитирует начало. Потом он продолжает: «...Пощадите теперешние слезы мои — ибо все младенчество мое как бы вновь вос­стает предо мною... и чувствую, как тогда, удивле­ние, и смятение, и радость». В понедельник стра­стной недели, т.е. «вчера еще взял ее - и не могу читать эту пресвятую повесть без слез. А и сколь­ко тут великого, тайного, невообразимого!»

Допустил ли Бог все это только для того, чтобы похвалиться перед сатаной: «Вот что ... может вы­терпеть святой мой ради Меня»? И Зосима про­должает: «Но в том и великое, что тут тайна, - что мимоидущий лик земной и вечная истина сопри­коснулись тут вместе. Пред правдой земною со­вершается действие вечной правды ... Иов, хваля Господа, служит не только ему, но послужит и все­му созданию Его в роды и роды и во веки веков, ибо к тому и предназначен был. Священное писа­ние, какое чудо и какая сила, данные с нею челове­ку!» И дальше: «Кончается жизнь моя, ... но чувст­вую ..., как жизнь моя земная соприкасается уже с новою, бесконечною, неведомою, но близко грядущею жизнью, от предчувствия которой трепещет восторгом душа моя, сияет ум и радостно плачет сердце...».

Как уже было сказано, практически все из этого раздела рассказа о детстве Зосимы мы можем воспринять как автобиографический документ; перед написанием этого раздела Достоевский вновь раскрыл книгу Иова и заручился впечатле­нием, которое она произвела на него в детстве. Очевидно, это было одним из многих прочтений; о нем мы читаем в письме Достоевского к жене, да­тированном июнем 1875 года (Эмс): «Читаю книгу Иова, и она приводит меня в болезненный вос­торг: бросаю читать и хожу по часу в комнате, чуть не плача, и, если б только не подлейшие приме­чания переводчика, то, может быть, я был бы счастлив. Эта книга, Аня, странно это - одна из пер­вых, которая поразила меня в жизни, я был еще тогда почти младенцем!»

Самая главная проблема книги Иова - проблема теодицеи, т.е. оправдания Бога, где ставится во­прос, как можно справиться с тем, что Божество, из которого истекает само добро, может допустить в созданном им мире незаслуженное мучение, муче­ние без вины. Как может Бог допустить, что проти­востоящая ему сила пытается сбить стремящихся к нему людей с их пути? Эта тема постоянно появ­ляется в рассказах и романах Достоевского. Может ли человек поступать иначе, чем исполнив совет жены Иова: «Похули Бога - и умрёшь!», - то есть вернув Богу полученное от него право на жизнь и не пожелав жить в таком несовершенном мире? Следует ли ему, как это сделали Зосима, а в конце концов и Достоевский, прийти после внутренней борьбы к познанию: «Пред правдой земною совер­шается действие вечной правды...»?

Достоевский сам пережил проблему теодицеи, сам долгое время колебался между верой в Бога и неверием, и хотя очевидно, что он сам никогда не был атеистом, но к опасности им стать он не­сколько раз был очень, очень близок. Я приведу только три свидетельства. Весной 1870 года он писал в письме к Майкову о плане романа «Житие великого грешника»: «Главный вопрос, который проведется во всех частях, - тот самый, которым я мучился сознательно и бессознательно всю мою жизнь, - существование Божие. Герой, в продол­жение жизни, то атеист, то верующий, то фанатик и сектант, то опять атеист...». Среди последних записанных Достоевским мыслей есть и следую­щие: Его «дразнили ... необразованною и ретро­градною верою в Бога». Но этим людям «и не снилось такой силы отрицание, которое перешел я». И еще: «Не как мальчик же верую во Христа и Его исповедую, а через большое горнило сомне­ний моя осанна прошла».

Можно задаться вопросом: какое значение име­ет то впечатление, которое книга Иова произвела на Достоевского, как знание этой ветхозаветной книги отразилось на его творчестве. Было бы не­обдуманно просто ответить: книга Иова имела весьма большое значение. Можно возразить, что Достоевский описал в своих произведениях свою собственную жизненную муку: веру в Бога и неве­рие. Весь он не просто адаптировал книгу Иова для XIX века или переделал ее. Утверждение, что Дос­тоевский мог бы написать свои романы и без зна­ния книги Иова, трудно было бы опровергнуть.

Ощущаемая здесь неуверенность, наверное, и есть причина того, что встрече Достоевского с кни­гой Иова в страстной понедельник 1830 года не уделяется в биографиях Достоевского подобающе­го внимания. Конечно, указывается иногда на странное созвучие всему творчеству Достоевского того факта, что он был сыном врача, который рабо­тал в больнице для бедных и вырос в прямом ок­ружении этой больницы, а следовательно, с ранне­го детства имел вокруг себя картины человеческой слабости, хвори, погруженности людей в мучения.

Ведь это не только тема книги Иова, но также и ро­манов Достоевского. Итак, хотя и отмечается эта созвучность, но никто не усматривает здесь при­чинной связи. Обращает на себя внимание и то, что линия жизни Достоевского странным образом обнаруживает большое сходство с линией жизни Иова.

Возьмем начало книги Иова. Мы видим Иова на вершине жизни: он живет праведником, делает да­же больше того, что может требоваться от него, так как берет на себя грех, который, может быть, лежит на его детях. Он богат, состоятелен. Сравним с этим начальную фазу карьеры Достоевского, как писателя: он становится знаменит своим первым романом «Бедные люди», все говорят о нем, чест­вуют его как нового Гоголя и т.д. Но вот первона­чальное счастливое состояние полностью разру­шается: Иов теряет свое богатство, своих детей, свое здоровье, он почти мертв. Его дни кончились, и для него остается только могила - так говорит Иов о себе. Его мучит вопрос «почему?», вопрос, на который он не знает ответа, ибо не считает себя виновным.

Подобно этому и жизнь Достоевского проводится через точку замерзания. Его причастность к делу Петрашевского в апреле 1849 года приводит к аре­сту и к циничной комедии 22 декабря 1849 года, ко­гда Достоевский и приговоренные вместе с ним думали, что им скоро предстоит расстрел, что они переживают последние минуты жизни, тогда как смертный приговор уже давно был заменён много­летней ссылкой. Так что за придуманной Никола­ем I жестокой комедией последовало четыре года в Омском остроге, затем четыре года военной служ­бы в Семипалатинске. А после возвращения в 1859 году в европейскую часть России Достоевский пе­режил тяжелые годы, постоянно, в сущности, пре­бывая в нужде, всегда преследуемый заимодавца­ми, требующими возвращения долгов, и притес­няемый издателями, требующими обещанных ру­кописей. Не забудем и о следующем. Когда два предприятия с журналами потерпели фиаско, Дос­тоевский охотно, хотя и легкомысленно взял на се­бя долги своего умершего брата. Лишь к концу его жизни душевное напряжение в этом отношении уменьшилось.

Но вернемся к сопоставлению этих судеб. За кризисом вновь следует возвышение: Иов удостаи­вается встречи с Богом, Который открывается ему в буре. Он переживает и узревает величие Бога, винится со стыдом, что неразумно судил о вещах, которые слишком чудны и непостижимы для него. У Достоевского же все отчетливее и отчетливее раз­вивается пророческое самосознание, которое дос­тигает вершины в прочитанной в июне 1880 года речи о Пушкине, когда присутствующие ощущали: тот, кто стоит перед ними - пророк. Достоевский в то время не раз читал «Пророка» Пушкина перед публикой, и это производило, по рассказам слуша­телей, глубокое впечатление.

Конечно, не может быть и речи, что восьмилет­ний Достоевский во время церковного чтения из книги Иова принял решение вести жизнь подобно Иову. Даже если бы он принял такое решение, ес­ли бы он ощутил такое желание, мог ли он осуще­ствить его? Ведь жизнь Достоевского - результат стольких факторов, на которые он не мог оказать ни малейшего влияния! Безусловно, часть этих факторов есть непосредственно его достижения: он не сдавался, не роптал, был готов перенести страдания, даже взять на себя чужие долги. Это, несомненно, достижения самого Достоевского; но жестокую комедию 22 декабря 1849 года, годы за­ключения в каторжной тюрьме и т.д. - ведь их он не выбирал намеренно.

Но пусть даже он не выбирал эту тяжелую судь­бу; знал ли он о ней уже в тот страстной понедель­ник 1830 года? Антропософия дает нам возмож­ность ответить: у него было предчувствие этого, он ощущал все это уже заранее.

Андреас Шнебеле
Автореферат лекции

(Продолжение следует)