Как упоминалось в начале, я поставил себе целью представить материал, который мог бы иллюстрировать данную Р. Штайнером характе­ристику Гоголя. Один из элементов этой харак­теристики - то «мистическое чувство», которое лежит в основе представлений Гоголя. Обра­тимся теперь ко второму элементу. Гоголь бро­сает в лицо своему отечеству «ужаснейшие об­винения, в которых сквозит глубокая, сердечная любовь».

Для иллюстрации этого высказывания я вы­брал пять тесно связанных друг с другом тек­стов. Это - три письма, которые в ноябре и де­кабре 1844 года Гоголь написал Николаю Язы­кову. Первые два письма в переработанной форме он включил в свои «Выбранные места из переписки с друзьями» как 15 главу, озаглавив ее «Предметы для лирического поэта в нынеш­нее время».

Когда в конце июня 1839 года в Ганау Гоголь лично познакомился с Языковым, имя Языкова ему уже было знакомо. Гоголь давно знал его стихотворения и причислял его к своим любимым поэтам. Они несколько раз встречались до возвращения поэта в Москву в августе 1843 года; месяцы с июля по сентябрь 1841 года они прове­ли вместе на австрийском курорте Гастейн. От их переписки сохранились 45 писем Гоголя и 30 пи­сем Языкова. Поэтическое творчество Языкова Гоголь прослеживал внимательно и с внутренним сочувствием. Но ни одно из его стихотворений не привело его в такой восторг, как стихотворение «Землетрясенье», которое Языков написал в ап­реле 1844 года. Произведенное им впечатление побудило Гоголя написать упомянутые три пись­ма, которые и он, и Языков считали достойными быть напечатанными.

Тема стихотворения - раннехристианская ле­генда о возникновении гимна «Трисвятое» «Свя-тый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас». В сентябре 437 года в Константи­нополе произошло страшное землетрясение; за­пуганный народ, собравшись вокруг своего епи­скопа Прокла, молился Богу, прося Его прекра­тить это тяжелое испытание. «Вотще», - говорится в начале третьей строфы. - «Их вопли и моленья/ Господь во гневе отвергал». Вдруг мальчик был перенесен на небо и услышал, как ангелы поют там «Трисвятое». Когда мальчик со­общил этот гимн народу и народ запел его, зем­летрясение прекратилось.

Языкову, разумеется, легенда, как таковая, не была важна; он хотел через нее показать свое понимание поэтической сущности: «Так ты, поэт, в годину страха/ И колебания земли/ Носись ду­шой превыше праха/ И ликам ангельским вне­мли,/ И приноси дрожащим людям/ Молитвы с горней вышины,/ Да в сердце примем их и будем/ Мы нашей верой спасены».

Поэт - пророк, провозвестник воли Божьей. Этот мотив известен прежде всего благодаря стихотворению Пушкина «Пророк»; оно было, кстати, любимым стихотворением Гоголя. Маль­чика нельзя назвать пророком. Но обоим досту­пен духовный мир, оба хотят помочь народу. Не удивительно, что это стихотворение восхитило Гоголя. Оно соответствовало тому, что Гоголь считал своей миссией: указать соотечественни­кам, находящимся во власти иллюзий по отно­шению к самим себе, путь к спасению. В письмах Гоголь не сообщает о том, что он нашел свое призвание подтвержденным этим стихотворени­ем, но дает Языкову советы, импульсы к его дальнейшему развитию. Он намекает на то, что цель его деятельности является той же, только средства разные.

«...Отыщи в минувшем событье подобное на­стоящему, заставь его выступить ярко и порази его в виду всех, как поражено было оно гневом Божьим в свое время; бей в прошедшем настоя­щее, и в двойную силу облечется твое слово: жи­вей через то выступит прошедшее и криком за­кричит настоящее. Разогни книги Ветхого завета: ты найдешь там каждое из нынешних событий, ясней как день увидишь, в чем оно преступило пред Богом, и так очевидно изображен над ним совершившийся Страшный суд Божий, что встре­пенется настоящее».

Совершенно ясно, что Гоголь основательно изучал книги ветхозаветных пророков; и он заме­тил сходство между тем временем и своим на­стоящим. Языков должен был вдохновиться вет­хозаветными пророками, взять на себя исполне­ние подобной задачи для настоящего, разъяс­нить свои цели ссылками на тогдашние обстоя­тельства времени.

Гоголь перечисляет, в частности, какие груп­пы населения Языков должен порицать. Сам воспламенившись, он взывает к Языкову: «На колени перед Богом, и проси у него Гнева и Люб­ви! Гнева - против того, что губит человека, люб­ви - к бедной душе человека ... Найдешь слова, найдутся выражения, огни, а не слова, излетят от тебя, как от древних пророков, ... если только, подобно им, посыпав пеплом главу, раздравши ризы, рыданьем вымолишь себе у Бога на то си­лу и так возлюбишь спасенье земли своей, как возлюбили они спасенье богоизбранного своего народа».

Как уже было сказано, эти указания учиты­вали поэтическую суть Языкова. Они не должны были ставить чуждые Языкову требования, ибо у того уже были в какой-то мере задатки к той программе, к которой Гоголь сознательно хотел его привести. В стихотворении Языкова «Поэту» (1831 год) речь идет, например, об «огнедыша­щем слове» поэта, который характеризуется как «пророк». Языков написал уже два подражания псалмам (14-ому и 136-ому в 1830 году). Но Го­голь требует намного большего. В первую оче­редь он хочет, чтобы Языков взял на себя зада­чу обличения и призвания к нравственному самосовершенствованию, т.е. ту же задачу, кото­рую давно уже познал, как свою. Здесь можно говорить о призвании свыше: мы ведь знаем, что это не произвольная причуда Гоголя, но его высшие познания.

Должно произойти нечто вроде обновления ветхозаветного пророчества. Языков должен, как поэт, включить ссылки на ветхозаветные проро­чества в свои поэтические творения. Гоголю же, как прозаику, это не принесло бы пользы. Но вет­хозаветные пророчества и для него являются ос­новой его самоощущения.

Возникает вопрос о возможности прийти в области ветхозаветного пророчества к более конкретным высказываниям. Обращает на себя внимание, что Гоголь пользуется словом «огонь» как метафорой пророческого вдохновения. В первый момент можно подумать, что в Библии, вероятно, найдется много подобных мест. Можно ли каким-либо иным средством бо­лее образно выразить, из какого внутреннего импульса написаны книги Библии? Но приступив конкретно к выяснению вопроса, где конкретно в Библии используется слово «огонь» как мета­фора пророческого вдохновения - я подчерки­ваю не как метафора присутствия Бога или дей­ствия Бога - то приходишь к неожиданному ре­зультату: существуют лишь три места, и все три места находятся в книге пророка Иеремии. Я процитирую это. (Иер. 5,14): Господь: Я сделаю «мои слова в устах твоих огнем». (Иер. 20,9): «Но сказал я: Я больше не хочу думать о нем и говорить во имя Его, то было в сердце моем, как бы горящий огонь, заключенный в душе моей». (Иер. 23,29): Господь: «Слово мое не подобно ли огню...?» Когда у Пушкина Божество говорит пророку: «Глаголом жги сердца людей», - это почерпнуто из Иеремии (не из Исайи).

Иеремия был свидетелем гибели царства Иуды. Он не мог предотвратить ее своей проро­ческой деятельностью, к которой он был призван в 627 году. В 597 г. в первый раз был осажден и завоеван Иерусалим, в 587 (или 586) году он был завоеван во второй раз, были разрушены город и храм, а большая часть населения депортирована в Вавилон (сам Иеремия не был депортирован). Читая книгу пророка Иеремии, необходимо иметь ввиду эти события.

Иеремия был пророком, тяжело переносив­шим свое пророчество, даже страдавшим из-за него. Он зашел так далеко, что проклинал день своего рождения, жалея о том, что не умер в ут­робе матери (Иер. 20,14,16-18). Он отчетливо видел, что его народу необходимо возвратиться к истинному поклонению Богу, к соблюдению бо­жественного закона; у людей был шанс спастись от гибели, но они пропустили его, находясь под властью иллюзий. Иеремия также отчетливо ви­дел, что против него все больше и больше усиливалось сопротивление, и даже планировались покушения на его жизнь. Он же, искренне желая спасения своего народа, рассказывал, как засту­пался за свой народ перед Богом, говорил в пользу своего народа, желая отвести от него гнев Божий. Но теперь, после того как он узнал о по­кушении врагов на свою жизнь, он изменяет свою позицию: теперь он просит Бога о строгом наказании: «Да будут они низвержены пред Тобою, поступи с ними во время гнева Твоего!» (Иер. 18,23). Итак, мы, наблюдаем своеобразное коле­бание между солидарностью со своим отечест­вом, желанием, чтобы оно было спасено, и познанием того, что должен свершиться Божий суд, что кара неизбежна.

Знаменательно одно событие, произошед­шее в 605 (или 604) году. По Божественному по­велению Иеремия диктует получаемые им про­рочества, которые записываются на свиток, и по­ручает прочесть эти пророчества перед народ­ным собранием по поводу поста. Когда царь уз­нал об этом, он приказал принести этот свиток, прочесть записанное, а затем бросал его в огонь по три, четыре столбца. И снова по Божествен­ному повелению диктовал Иеремия свиток, при­чем, как подчеркивается, было «еще прибавлено к ним много подобных тем слов».

То, что Гоголь знал и подробно изучал Книгу Пророка Иеремии, документально доказано. Один из экземпляров Библии, принадлежавших Гоголю, содержит пометки на полях, сделанные его рукой. Судя по этим пометкам, в Ветхом Завете его особо интересовали книги Пророков Исайи, Иеремии, Иезекииля. Большинство поме­ток содержит в себе книга Пророка Иеремии. Из нее можно было бы даже восстановить биогра­фию автора, что невозможно сделать при про­чтении других пророческих книг Ветхого Завета. Эти биографические моменты явно привлекали внимание Гоголя. Вот только некоторые из его пометок: «Покушение убить Иеремию», «Иере­мия от лица Бога склоняет народ отдаться в плен Вавилонский», «Злострадание Иеремии и заточенье его», «Испуганные Иудеи прибегают к Ие­ремии», «Иеремия возвещает волю Божию и за­прещает бежать во Египет», «Ему не верят и бе­гут во Египет».

Итак, мы приходим к выводу, что среди всех ветхозаветных пророков пророк Иеремия произ­вел особенно глубокое впечатление на Гоголя. Возникает вопрос, существуют ли еще свиде­тельства особого отношения Гоголя к Иеремии. В связи с этим надо в первую очередь указать на знакомство Гоголя с Александром Бухаревым, который сравнивал его с Иеремией. Гоголь встречался с ним по крайней мере два раза в Троице-Сергиевой лавре. Бухарев, который в 1844 (или 1845) году под именем Феодора по­стригся в монахи, был профессором, препода­вавшим Ветхий завет в тамошней Духовной ака­демии. Будучи незаурядной личностью, он при­нимал живое участие в тогдашней культурной жизни. Производит впечатление тот факт, что Бухарев интенсивно занимался изучением «От­кровения Иоанна». Так же основательно он изу­чал «Выбранные места из переписки с друзьями» Гоголя, написав в 1848 году работу об этом, опубликованную только в 1860 году. В этой рабо­те он попытался доказать, что не существует противоречия между «Мертвыми душами» и «Выбранными местами ...». По суждению Павла Евдокимова, высказанного им в его книге о Гого­ле и Достоевском, тогда только Бухарев по-настоящему понял Гоголя (1961, стр.123). Гоголь и Бухарев познакомились в 1848 году; Бухарев читал Гоголю свою рукопись, спрашивал, чем именно должна кончиться поэма «Мертвые ду­ши».

Свое впечатление о Гоголе он обобщил следующим образом: «...Мне виделся в нем уже мученик нравственного одиночества...». Сохра­нилось воспоминание одного из слушателей лекций Бухарева: «О Гоголе ... в классе Свя­щенного Писания читал лекции известный ар­химандрит Феодор Бухарев, причислявший Го­голя чуть ли не к пророкам-обличителям, вроде Иеремии, плакавшем о пороках людских». Эти слова мы можем расценить таким образом, что Бухарев в своих лекциях об Иеремии определил отношение к Гоголю, сравнивая его с Иеремией. Мы уже знаем, что Бухарев, занимаясь по своей специальности Ветхий заветом, имел живой контакт с современной культурной жизнью. Очевидно, что, особенно внимательно читая 15 гла­ву «Выбранных мест ...», он правильно расшиф­ровал косвенные ссылки на книгу Иеремии. Его знание книги Иеремии помогло ему понять Гого­ля.

Кроме упомянутых пометок на страницах Библии, существует второе свидетельство того, как сам Гоголь относился к Иеремии, как он его воспринимал, что он для него значил. С октября 1850 г. по апрель 1851 г. Гоголь жил в Одессе. Он часто бывал в доме князей Репниных, где жила Екатерина Александровна Хитрово. В сво­ем дневнике она рассказывает, что Гоголь в на­чале Великого поста 1851 г. прочитал «житие Пелагии» (очевидно имеется в виду «Похвала Пелагии» Иоанна Златоуста). Вероятно, Гоголь прочел и другое произведение Златоуста, где содержится цитата из Иеремии, а именно 19 стих 15-ой главы. В дневнике Е. Хитрово об этом сказано: «В голосе слышались красоты слога или мыслей того, что он читает. Как орел, встрепенулся, и хотя был с опущенными глаза­ми, но блеск какой-то исшел из них, когда он прочел из Иеремии: «И аще изведеши честное от недостойного, яко уста мои будеши!» Эта ци­тата взята из того раздела книги Иеремии, где дается намек на один из его частых кризисов, когда Бог предлагает ему обновление его при­звания. Данная цитата и следующие за ней да­ются мной в переводе с еврейского текста Биб­лии. Бог говорит: «Если ты обратишься, я дам тебе обратиться, тогда ты можешь опять пред­стоять пред лицом моим. Если ты говоришь драгоценное, а не ничтожное, тогда ты можешь опять быть моими устами». «... Я спасу тебя от руки злых, я избавлю тебя от руки притесните­лей». Екатерина Хитрово продолжает свой рас­сказ: «Я: «Как хорошо!» Он взглянул на меня и повторил стих; в глазах оставался и теплился тот огонь, который возгорелся в первую минуту восторга». Я думаю, что теперь можно быть уверенным, что действительно судьба пророка Иеремии произвела особенное впечатление на Гоголя, что Иеремия оказывал на него притяга­тельное действие.

Последнее известное мне свидетельство, устанавливающее связь между Гоголем и Ие­ремией, принадлежит Погодину, который дру­жил с Гоголем, хотя в их дружбе временами и сквозила напряженность. Гоголь часто прожи­вал в его доме, будучи в Москве. Погодин рас­сказывает, как в сороковой день кончины Гоголя в Свято-Даниловом монастыре служили заупо­койную обедню и панихиду. Присутствовали Ак­саков, Шевырёв, Хомяков и Самарин. Потом, сидя за поминальной монастырской трапезой, читали «Светлое воскресенье», заключитель­ную главу «Выбранных мест...». Этот выбор был чрезвычайно удачным не только потому, что данный поминальный день пришелся на понедельник Светлой седмицы. Эти размышления Гоголя об отношении русского народа к Пасхе, ко Христу, действительно носят характер заве­щания: «...Есть много в коренной природе на­шей, нами позабытой, близкого закону Хри­ста...», «...приготовленная земля сердец наших призывала сама собой его слово...» (слово Хри­ста). Мы можем себе ясно представить, что на­строение за монастырской трапезой не было скорбным и угнетенным, но торжественным и пасхальным.

Затем возник вопрос, какая надпись могла бы быть подходящей для надгробного памятника. Очевидно, были сделаны несколько предложе­ний, которые не встретили одобрения. Лишь предложенная Погодиным цитата из книги Иере­мии (Иер. 20,8) «Горьким словом моим посмею-ся» получила полное одобрение и даже вызвала восторг. Эта цитата и была высечена на могиле Гоголя.

С выбором этого текста связаны два вопроса, в которых трудно достичь окончательной ясно­сти. Первый из них: почему Погодин предложил именно эту цитату, и второй: как возник текст славянского перевода Ветхого завета (еврейский оригинал гласит иначе). Я мог бы высказать не­сколько мыслей по этому поводу.

Обратимся сперва к вопросу, пришел ли По­годин самостоятельно к идее предложить данную цитату из Иеремии. Может ли быть, что эта идея возникла из его разговоров с Гоголем? Следует ли думать, что Гоголь в разговорах с Погодиным как и в разговорах с Елизаветой Хитрово дал по­нять, какое глубокое впечатление произвел на него Иеремия, до какой степени он чувствовал, что его существо отображается характере и в судьбе этого ветхозаветного пророка? Я думаю, что этот вопрос трудно разрешим. Но очень ве­роятно, что Гоголь знал эту цитату и относил ее к своему «Ревизору».

Еще раз обратимся к «Развязке «Ревизора». Вы помните: то, что Гоголь считал ключом этой комедии, он от своего имени вложил в уста Пер­вого комического актера. После того, как было много смеха, Первый комический актер действительно высказывает «горькое слово» об ис­тинном смысле комедии, о необходимости стать лучше, об ужасах загробного мира и т.д. «...Над собой смеемся», - говорит Первый комический актер, - «...потому что слышим приказанье высшее быть лучшими других!» «Смотрите: я плачу!» «...Комический актер, я прежде смешил вас, теперь я плачу». В «Авторской исповеди» тоже есть место о внутренней связи между сме­хом и тоской. Гоголь говорит здесь, что он при­думывал смешное и комичное, чтобы избавить­ся от своей тоски; что в «Ревизоре» он решил собрать все дурное, что есть в России, и одним разом посмеяться над всем. И результатом это­го он выводит: «Сквозь смех ... читатель услы­шал грусть». Когда его знакомый Малиновский попросил его написать что-то под его портретом в книге, он выбрал место из «Мертвых душ»: «И долго еще определено мне чудной властью ид­ти об руку с моими странными героями, озирать всю громадно несущуюся жизнь, озирать ее сквозь видный миру смех и незримые, неведо­мые ему слезы».

Мне кажется, что основанием для этих цитат является знание Гоголя определенного места из Книги Иеремии, хотя, надо признать, это невоз­можно доказать. И без знания этого места из кни­ги Иеремии Гоголь мог бы высказываться о смысле смешного в своем «Ревизоре». В любом случае, созвучие между цитатой из Иеремии и художественными целями Гоголя в «Ревизоре» поразительно; и мы можем понять полное одоб­рение и восторг участников поминальной мона­стырской трапезы.

Так же странно и загадочно возникновение текста славянского перевода. Перевод с еврей­ского оригинального текста гласит: «... Лишь только начну говорить я, кричу о насилии, вопию о разорении, потому что слово Господне обра­тилось в поношение мне и повседневное осмея­ние». В славянском переводе этот текст звучит так: «Горьким словом моим посмеюсь я». Иере­мия не может произносить спокойные, благора­зумные речи; то, что он слышит, как слово Бо­жье, так страшно, так волнующе, так ужасающе, что он не может остаться спокойным; он не мо­жет не передать собственного потрясения, он должен кричать. Но он ничего не достигает из того, что хочет достичь; те, к кому он обращает­ся, не только остаются равнодушными, они не принимают Иеремию всерьез, насмехаются над ним, высмеивают его. Из текста еврейского ори­гинала мы не можем почувствовать, что сам Ие­ремия смеется. Из всей Книги Иеремии вытека­ет то, что он не смеется, но плачет, день и ночь, беспрерывно.

Те лица, которые около 200 г. до Рождества Христова переводили еврейскую Библию на гре­ческий язык, перевели это место несколько свое­образно, но весьма интересно: «Горьким словом моим высмеиваю себя» (перевод с греческого). Это означает, что Иеремия до такой степени убежден в безуспешности своих проповедей, что с самого начала знает: он будет пожинать только смех. Переводчик считает, что Иеремия говорит здесь с сарказмом: «Я высмеиваю самого себя, так как сам виновен в смехе над самим собою». Переводчики точно знали, что Иеремия не сме­ется, но только плачет и все только плачет. Те, кто переводил греческий Ветхий завет (так назы­ваемую Септуагинту) на славянский язык, не по­няли этого «высмеиваю себя»; осталось только «смеюся». Быть может, при этом они думали: Горькое слово Иеремии так экстатично, так эмо­ционально, что другим людям может казаться, что он смеется. Но его смех - не выражение ве­селой натуры, он болезненный, истерический.

Об Иеремии можно сказать: Он говорит горькие слова; но реакция, которую он вызыва­ет, - не та, которой он желает для себя. О Гого­ле же, как авторе «Ревизора», можно сказать: Он приводит людей к смеху; у него такой боль­шой талант смешить, что люди не могут не сме­яться (так было не только во время спектаклей «Ревизора», но и тогда, когда Гоголь сам читал свое произведение). Зрители и слушатели сме­ются, так как захвачены происходящим. Но Го­голь однозначно дает понять, что для него суть не в смехе, но в горьких словах. Этим он натал­кивается на непонимание - как и Иеремия. Ибо горькие слова люди не хотели слышать от Гого­ля. Цитату из Иеремии можно было бы транс­формировать еще раз: «Моим смехом я говорю горькие слова».

Свою лекцию я хочу закончить цитатой из ра­боты Игоря Виноградова «Гоголь - Художник и мыслитель», которая вышла в свет в 2000 году. «Действительно, не только в словах, но и в са­мой судьбе пророка Иеремии, ... который за свои обличения и пророчества заслужил только не­приязнь своих соотечественников, можно по­черпнуть многое к пониманию того служения, каким стремился принести пользу своей земле тво­рец «Ревизора» и «Мертвых душ». Виноградов, безусловно, прав!

Андреас Шнебеле
Автореферат лекции