ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ

Тот, кто предает гласности такую книгу, как эта, должен быть в состоянии спокойно представить себе все оценки своего произведения, какие возможны в настоящее время. Так, например, возможно, что данное здесь изложение того или иного вопроса прочтет человек, выработавший в себе мысли об этих вещах сообразно с результатами научных исследований. И он мог бы прийти к следующему суждению: «Удивляешься, как вообще только возможны в наше время подобные утверждения! С простейшими естественнонаучными понятиями обходятся здесь так, что из этого можно заключить о прямо-таки непонятной неосведомленности в самых элементарных познаниях. Автор пользуется понятиями, например, теплоты так, как это мог бы сделать только тот, для кого прошел бесследно весь образ мышления современной физики. Каждый, кому знакомы хотя бы только первоначальные основы этой науки, мог бы показать ему, что то, что он говорит, не заслуживает даже названия дилетантства может быть охарактеризовано только выражением «абсолютное невежество»... Можно было бы привести много таких утверждений, выражающих подобную, вполне возможную оценку. Но после вышеприведенных замечаний мыслимо было бы, пожалуй, и следующее заключение: «Кто прочел несколько страниц из этой книги, тот отложит ее с улыбкой или возмущением, смотря по своему темпераменту, и скажет себе: странно, однако, какие порождения может в настоящее время производить извращенное направление мышления. Лучше всего отнести эти рассуждения ко многим другим встречающимся ныне курьезам». Но что скажет автор этой книги, действительно услыхав такую оценку? Не должен ли он со своей точки зрения просто счесть этого критика за читателя, неспособного составить себе суждение, или даже за человека, у которого не хватает доброй воли, чтобы прийти к разумному суждению? На это следует ответить: нет, автор поступает так отнюдь не всегда. Он может представить себе; что его критик может быть очень умным лицом, а также дельным ученым или человеком, который вполне добросовестным образом составляет свое суждение. Ибо автор в состоянии вдуматься в душу такого лица и в мотивы, которые могут привести его к такому суждению. Чтобы сделать понятным, что действительно хочет сказать автор, необходимо нечто, кажущееся ему самому порой неуместным, но к чему как раз эта книга настойчиво побуждает, а именно — коснуться кое-чего личного. Во всяком случае, в этом направлении не будет сказано ничего такого, что не стояло бы в связи с решением написать эту книгу. То, что говорится в такой книге, конечно, не имело бы права на существование, если бы носило только личный характер. Она должна содержать в себе изложение того, к чему может прийти каждый человек, и это должно быть сказано так, чтобы не было заметно никакой личной окраски — насколько это вообще возможно. Итак, не в этом смысле надо понимать здесь личное. Оно должно иметь целью только объяснить, каким образом автор может находить понятной вышеприведенную оценку своих рассуждений и все-таки мог написать эту книгу. Конечно, могло бы быть нечто, что сделало бы излишним упоминание об этом личном, если бы обстоятельно остановиться на всех подробностях, показывающих, каким образом изложенное в этой книге в действительности все-таки согласуется со всеми достижениями современной науки. Но для этого, конечно, необходимо было бы написать много томов как введение к этой книге. Так как они в настоящее мгновение не могут быть представлены, то автор считает необходимым сказать, на основании каких личных обстоятельств он полагает себя вправе считать, что такое согласование может быть проведено удовлетворительно. Конечно, он никогда не решился бы напечатать то, что говорится в этой книге, например, относительно тепловых явлений, если бы не мог признаться себе в следующем: он имел возможность уже тридцать лет тому назад заняться изучением физики, которое коснулось различных областей этой науки. В области тепловых явлений особенным предметом изучения были тогда объяснения, принадлежащие к так называемой механической теории теплоты. И эта «механическая теория теплоты» интересовала его даже совсем особенно. Историческое развитие соответствующих толкований, которое было тогда связано с такими именами, как Юлий Роберт Майер, Гельмгольц, Джоуль, Клаузиус и т. д., принадлежало к предметам его постоянного изучения. Благодаря этому он в пору своего учения создал себе достаточную основу и возможность, чтобы до настоящего времени следить за всеми фактическими достижениями в области физического учения о теплоте и не встречать никаких препятствий для своих попыток проникновения во все то, что дает в этой области наука. Если бы автор вынужден был сказать себе, что он не в состоянии этого сделать, то это было бы для него основанием оставить изложенное в этой книге несказанным и ненаписанным. Он действительно сделал это своим основным правилом: говорить или писать в области духоведения только о том, о чем он может исчерпывающим, как ему кажется, образом сказать и то, что знает об этом современная наука. Этим он отнюдь не хочет высказать что-нибудь такое, что должно быть общим требованием, обращенным ко всем людям. Каждый с чувством полного права может быть вынужден сообщать и обнародовать то, к чему его побуждает его способность суждения, его здравомыслие и его чувство, даже когда он не знает всего, что можно сказать об этих вещах с точки зрения современной науки. Автор этой книги желал бы придерживаться вышесказанного только относительно себя. Он не сделал бы, например, тех нескольких утверждений о системе желез у человека или о человеческой нервной системе, которые приведены в этой книге, если бы не был в состоянии попытаться высказаться об этих вещах также и в тех формах, в которых говорит современный ученый-естествоиспытатель с точки зрения науки о системе желез или о нервной системе. Итак, несмотря на то, что возможно суждение, будто тот, кто говорит о «теплоте» так, как это сделано здесь, ничего не знает о начальных основах современной физики, все же остается верным, что автор этой книги считает себя в полном праве сделать то, что он сделал, поскольку он стремится быть действительно знакомым с результатами современных исследований и не стал бы так говорить, они ему чужды. Он знает, что мотив, по которому высказывается такое основное правило, очень легко может быть смешан с нескромностью. Но все-таки необходимо высказать это относительно этой книги, дабы истинные мотивы автора не были смешаны с совершенно другими. А такое смешение могло бы оказаться еще более худшим, чем даже смешение с нескромностью.

Но возможна была бы оценка также и с философской точки зрения. Она могла бы сложиться следующим образом. Кто прочтет эту книгу как философ, тот спросит себя: «Неужели автор проспал всю теоретико-познавательную работу нашего времени? Неужели он никогда не слыхал о существовании Канта и том, что после него философски просто непозволительно говорить подобные вещи?» Опять-таки можно было бы пойти дальше в этом направлении, но суждение могло бы закончиться и так: «Для философа подобные некритические, наивные, дилетантские вещи невыносимы, и дальнейшее занятие ими было бы потерей времени». На основании того же мотива, который был указан выше, автор желал бы и здесь, несмотря на все недоразумения, которые могут в связи с этим возникнуть, снова привести нечто личное. Изучение им Канта началось на шестнадцатом году его жизни, и теперь он поистине считает себя в состоянии совершенно объективно судить с точки зрения Канта обо всем том, что говорится в данной книге. Он и с этой стороны имел бы основание оставить эту книгу ненаписанной, если бы не знал того, что может побудить философа считать ее наивной, когда к ней приложен критический масштаб современности. Но можно действительно знать, как преступаются здесь в смысле Канта границы возможного познания; можно знать, как Гербарт нашел бы здесь «наивный реализм», не дошедший до «выработки понятий», и т. д. Можно даже знать, как современный прагматизм Джеймса, Шиллера и т. д. нашел бы, что это выходит из рамок того, что суть «истинные представления», которые мы можем усвоить, доказать, применить и проверить [можно было бы даже серьезно принять в соображение и изучить философию «Как если бы», бергсонизм и «Критику языка»].

Можно все это знать и, несмотря на это — даже именно поэтому — считать себя вправе написать эту книгу. Автор этой книги высказал свой взгляд относительно философских направлений мысли в своих книгах «Теория познания гетевского мировоззрения», «Истина и наука», «Философия свободы», «Мировоззрение Гете», «Миро- и жизневоззрения в девятнадцатом столетии», «Загадки философии».

Много различных возможных оценок можно было бы еще привести. Мог бы также встретиться человек, который прочел бы одну из более ранних книг автора, например, «Миро- и жизневоззрения в девятнадцатом столетии» или, пожалуй, его маленькую книжку «Геккель и его противники». Такой человек мог бы сказать: «Это просто непостижимо, как один и тот же человек мог написать те книги и в то же время эту, наряду с его уже появившейся «Теософией». Как можно некогда так вступаться за Геккеля, а затем бросать вызов всему, что вытекает из исследований Геккеля как здоровый «монизм»? Было бы понятно если бы автор «Тайноведения» с «огнем и мечом» выступил против Геккеля; но то, что он защищал его, что он даже посвятил ему «Миро- и жизневоззрения в девятнадцатом столетии» — есть самое чудовищное, что можно помыслить.

Геккель, конечно, поблагодарил бы за это посвящение «недвусмысленным отклонением», если б знал, что посвящающий когда-нибудь напишет нечто подобное «Тайноведению» с его более чем нескладным дуализмом». Автор этой книги придерживается того взгляда, что можно очень хорошо понимать Геккеля и все-таки не быть обязанным думать, что понимаешь его, только когда считаешь за бессмыслицу все, что не вытекает из собственных представлений и предпосылок Геккеля. Но далее он придерживается еще и того взгляда, что к пониманию Геккеля приходишь не тогда, когда борешься против него с «огнем и мечом», но когда вникаешь в то, что он дал науке. И менее всего полагает автор, что правы противники Геккеля, от которых он — например, в своей книге «Геккель и его противники» —   защищал великого естественнонаучного мыслителя. Поистине, если автор этой книги выходит за пределы предпосылок Геккеля и ставит духовный взгляд на мир рядом с чисто природным взглядом Геккеля, то из этого не следует, что он одного мнения с противниками последнего. Кто постарается правильно взглянуть на дело, тот сможет заметить согласие между нынешними трудами автора и прежними.

Автору совершенно понятен и такой критик, который просто без лишних слов смотрит на изложенное в этой книге как на порождения дикой фантастики или мечтательной игры мысли. Но все, что можно сказать на это, содержится в самой книге. Там показано, как разумное мышление может и должно стать в полной мере пробным камнем для изложенного. Кто к этому изложенному применит способ разумной проверки так же, как он применяется сообразно с сущностью дела, например, к фактам естествознания, только тот сможет решить, что говорит разум при такой проверке.

После того, как было так много сказано о лицах, готовых с самого начала отклонить эту книгу, может быть обращено несколько слов также и к тем, которые имеют основание отнестись к ней сочувственно. Для них, однако, самое существенное содержится в первой главе — «Характер тайноведения». Но к этому здесь нужно прибавить еще несколько слов. Хотя книга занимается исследованиями, которые не могут быть произведены рассудком, связанным с чувственным миром, однако в ней не приведено ничего такого, что не может быть понятно непредвзятому разуму и здоровому чувству правды каждого, кто захочет применить эти человеческие дарования. Автор говорит это прямо: он хотел бы прежде всего иметь читателей, которые не склонны слепо принимать на веру то, о чем здесь говорится, но стараются проверить сообщенное познаниями собственной души и опытами собственной жизни [здесь подразумевается не только духовнонаучная проверка при помощи сверхчувственных методов исследования, но прежде всего вполне возможная проверка, исходящая из здорового, непредубежденного мышления и человеческого рассудка].

Он желал бы прежде всего осторожных читателей, которые допускают лишь то, что может быть логически оправдано. Автор знает, что его книга не имела бы никакой цены, если бы обращалась только к слепой вере: она пригодна, лишь поскольку она может оправдать себя перед непредвзятым рассудком. Слепая вера может так легко смешать нелепое и суеверное с истинным. Многие, охотно довольствующиеся простой верой в «сверхчувственное», найдут, что в этой книге от мышления требуется слишком многое. Но в данных здесь сообщениях дело идет действительно не о том только, чтобы что-нибудь сообщить, но о том, чтобы изложенное было таким, какое необходимо для добросовестного воззрения в данной области жизни. Ведь это область, где в действительной жизни так легка соприкасаются высочайшие вещи с бессовестным шарлатанством и познание с суеверием и где они прежде всего так легко могут быть смешаны.

Кто знаком с сверхчувственным исследованием, тот уже при чтении книги заметит, что была сделана попытка строго соблюсти границы между тем, что из области сверхчувственных познаний в настоящее время может и должно быть сообщено, и тем, что подлежит сообщению в позднейшее время или, по крайней мере, в иной форме. 

Написано в декабре 1909 г.
Рудольф Штайнер

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ К ЧЕТВЕРТОМУ ИЗДАНИЮ

Тот, кто решается излагать данные духовнонаучных исследований такого рода, какие приведены в этой книге, должен прежде всего считаться с тем, что в настоящее время подобного рода изложение в широких кругах считается невозможным. Не высказываются ли в последующем изложении вещи, о которых строгое, по нашему времени, мышление утверждает, что они «для человеческого разума остаются, по-видимому, вообще неразрешимыми»? Кто знает и умеет ценить мотивы, приводящие многих серьезных людей к утверждению подобной невозможности, тот всегда захочет заново попытаться показать, на каких недоразумениях основывается вера, будто человеческому пониманию не дано проникать в сверхчувственные миры.

Ибо мы имеем перед собой двоякое. Во-первых, ни одна человеческая душа не сможет при более глубоком размышлении надолго замкнуться перед фактом, что ее самые важные вопросы о смысле и значении жизни должны были бы остаться без ответа, не будь доступа к сверхчувственным мирам. Можно теоретически обманывать себя относительно этого факта; но глубины душевной жизни не последуют за этим самообманом. Кто не хочет прислушиваться к этим душевным глубинам, тот, естественно, отклонит рассуждения о сверхчувственных мирах. Однако есть люди, число которых поистине не так уж мало, которые никак не могут оставаться глухими к требованиям этих глубин. Они всегда будут стучаться во врата, которые, по мнению других, закрывают «непостижимое».

Во-вторых, отнюдь не следует считать маловажными доводы «строгого мышления». Кто имеет с ними дело, сумеет вполне почувствовать эту серьезность там, где нужно отнестись к ним серьезно. Автор этой книги не желал бы, чтобы на него смотрели как на человека, который с легким сердцем пренебрегает громадной работой мысли, которая была приложена к определению границ человеческого разума. С этой работой мысли нельзя разделаться несколькими общими фразами о «школьной мудрости» и т. д. Работа эта, как она проявляется во многих случаях, имеет свой источник в истинном борении познания и подлинной остроте ума. Следует даже признать гораздо большее: существуют доводы в пользу того, что познание, которое в настоящее время считается научным, не может проникать в сверхчувственные миры; и эти доводы в известном смысле неопровержимы.

Так как это без дальних слов признается и самим автором этой книги, то многим может показаться очень странным, что он все-таки решается давать сообщения, касающиеся сверхчувственных миров. Кажется прямо-таки невозможным, чтобы кто-нибудь допускал в известном смысле доводы в пользу непознаваемости сверхчувственных миров и тем не менее говорил об этих сверхчувственных мирах.

И все же такое отношение возможно. И можно в то же время понимать, что это отношение будет ощущаться как противоречивое. Ведь не каждый вникает в те опыты, которые выносишь, когда с человеческим рассудком подходишь к сверхчувственной области. Тогда оказывается, что доказательства этого рассудка могут быть неопровержимы, однако, несмотря на свою неопровержимость, не иметь для действительности решающего значения. Вместо всяких теоретических толкований сделаем здесь попытку объясниться при помощи сравнения. Что сравнения сами по себе недоказательны, это признается без дальних слов. Но это не мешает им часто делать понятным то, что должно быть выражено.

Человеческое познание, как оно работает в повседневной жизни и в обыкновенной науке, действительно таково, что не может проникать в сверхчувственные миры. Это можно доказать неопровержимо; однако это доказательство будет иметь для известного рода душевной жизни ту же цену, что и доводы, приводимые в пользу того, что глаз человека с его естественной способностью зрения не может проникать до мелких клеточек живого существа или до строения отдаленных небесных тел. Как правильно и доказуемо утверждение, что обычная способность зрения не проникает до клеток, столь же правильно и доказуемо и другое утверждение, что обыкновенное познание не может проникать в сверхчувственные миры. И тем не менее доказательство, что обыкновенная способность зрения должна остановиться перед клетками, ничего не говорит против исследования клеточек. Почему же доказательство, что обыкновенная способность познания вынуждена остановиться перед сверхчувственными мирами, должно говорить против исследуемости этих миров?

Можно вполне отдавать себе отчет в ощущении, которое многие должны испытать при этом сравнении. Можно даже понять, когда высказывается сомнение, имеет ли человек, выступающий против этой работы мысли с подобным сравнением, хотя бы только смутное представление о всей серьезности этой работы. И, однако, пишущий эти строки не только проникнут этой серьезностью, но и придерживается взгляда, что эта работа мысли относится к благороднейшему, что сделано человечеством. Доказывать, что человеческая способность зрения не может невооруженной проникать до клеток, было бы, конечно, бесполезным занятием, но сознание в строгом мышлении природы этого мышления является необходимой духовной работой. Если человек, отдающийся этой работе, не замечает, что действительность может опровергнуть его, то это легко можно понять. Вдаваться в разбор многих «опровержений», последовавших на первые издания со стороны лиц, у которых отсутствует всякое понимание поставленной здесь задачи или которые направляют свои несправедливые нападки на личность автора, в предварительных заметках к этой книге настолько же необходимо, насколько необходимо подчеркнуть, что в слишком низкой оценке серьезной научной мыслительной работы может заподозрить эту книгу лишь тот, кто хочет замкнуться перед образом мыслей, изложенных в этой книге.

Познание человека может быть усилено и укреплено, как может быть усилена способность зрения глаза. Только средства для укрепления познания — совершенно духовного рода; это внутренняя, чисто душевная деятельность. Она состоит в том, что описывается в этой книге как медитация, концентрация (созерцание). Обыкновенная душевная жизнь связана с орудиями тела; укрепленная душевная жизнь освобождается от них. В настоящее время существуют направления мысли, для которых такое утверждение должно казаться совершенно бессмысленным и основанным лишь на самообмане. Такие направления мысли со своей точки зрения легко сумеют доказать, что «всякая душевная жизнь» связана с нервной системой. Тот, кто стоит на точке зрения, с которой написана эта книга, вполне понимает такие доказательства. Он понимает тех, которые говорят, что только поверхностный человек способен утверждать, будто можно иметь какую-нибудь независимую от тела душевную жизнь; которые совершенно убеждены в том, что и для подобных душевных переживаний существует связь с жизнью нервной системы, однако «духовнонаучный дилетантизм» не умеет разглядеть ее.

Тому, что описывается в этой книге, известные — вполне понятные — привычки мышления противостоят так резко, что в настоящее время еще нет никакой надежды прийти к соглашению со многими. Мы касаемся здесь как раз той точки, где неизбежно возникает желание, чтобы в духовной жизни нашего времени люди отказались — как от несвойственного ей — обычая тотчас же возводить в ересь и упрекать в фантастике, мечтательности и т. д. всякое направление исследования, резко отличное от их собственного. Но, с другой стороны, мы имеем перед собой уже в настоящее время тот факт, что сверхчувственный способ исследования, как он представлен в этой книге, находит понимание со стороны определенного количества людей. Людей, которые понимают, что смысл жизни не раскрывается в общих фразах о душе, о «Я» и т. д., а может быть найден только при действительном вникании в результаты сверхчувственного исследования. И если автор этой книги глубоко ощущает теперь необходимость этого четвертого издания после сравнительно короткого промежутка времени, то это происходит не по нескромности, а из чувства радостного удовлетворения.

Было бы нескромно подчеркивать появление этого нового издания, для этого автор слишком ясно чувствует, как мало отвечает оно и в теперешнем своем виде тому, чем оно, собственно, должно было бы быть как «очерк сверхчувственного мировоззрения». Для нового издания все было еще раз переработано; и в важных местах были вставлены многие дополнения, относительно других мест были сделаны попытки более ясного изложения. Однако во многих случаях автор чувствовал, как неподатливы оказываются средства доступного ему изложения по сравнению с тем, что показывает сверхчувственное исследование. Так, можно было указать не более, как только путь к достижению тех представлений, какие даются в этой книге о развитии Сатурна, Солнца, Луны. В этой области также введена была вкратце в это издание новая важная точка зрения. Но переживания, касающиеся таких явлений, настолько отличаются от всех переживаний в чувственной области, что изложение их вынуждает к беспрерывной борьбе за выражения, которые могли бы быть несколько удовлетворительными. Кто склонен вникнуть в сделанную здесь попытку изложения, может быть, заметит, что многое, чего не может сказать сухое слово, автор стремился дать в самом способе описания. Относительно развития Сатурна, например, последнее ведется иначе, чем относительно развития Солнца и т. д.

Много дополнений и расширений, казавшихся важными автору этой книги, было внесено в новом издании во вторую часть книги, где говорится о познании высших миров. Автор стремился наглядно представить ряд внутренних душевных процессов, благодаря которым познание освобождается от своих присущих ему в чувственном мире границ и делается способным к переживанию сверхчувственного мира. Автор пытался показать, что это переживание, хотя и приобретаемое совершенно внутренними средствами и путями, имеет, однако, не одно только субъективное значение для отдельного человека, который его достигает. Из изложения должно было стать ясным, что внутри души устраняется ее отъединенность и личная обособленность и достигается переживание, которое испытывает одинаковым образом каждый человек, который, исходя из своих субъективных переживаний, правильно вызывает это развитие. Только тогда, т.е. только если представить себе это переживание именно таким, можно бывает отличить познание сверхчувственных миров от всех переживаний чисто субъективной мистики и т. д. О такой мистике можно сказать, что она все-таки более или менее субъективное дело самого мистика. Духовнонаучная же школа души, как она здесь понимается, стремится к таким объективным переживаниям, истинность которых хотя и познается совершенно внутренне, но которые именно поэтому и постигаются в их всеобщей значимости. И здесь мы опять-таки касаемся точки, где очень трудно прийти к соглашению со многими мыслительными привычками нашего времени.

В заключение автор книги хотел бы высказать замечание, чтобы и сочувствующими это изложение было принято за то самое, за что оно выдает себя по своему содержанию. В наше время весьма распространено стремление давать тому или иному духовному направлению какое-нибудь старое название. Только благодаря этому представляется оно иному чем-то ценным. Но позволительно спросить: что выиграет изложение этой книги от того, что оно будет обозначено как «розенкрейцерское» или т. п.? Важно то, что здесь делается попытка проникнуть в сверхчувственные миры при помощи средств, которые в настоящий период развития возможны для души и соответствуют ей, и что с этой точки зрения рассматриваются загадки человеческой судьбы и человеческого бытия за пределами рождения и смерти. Дело здесь должно идти не о стремлении, носящем то или иное старое название, но о стремлении к истине.

С другой стороны, к изложенному в книге мировоззрению были с враждебным намерением даны также и разные обозначения. Не говоря уже о том, что те из них, которыми больше всего хотели задеть и дискредитировать автора, нелепы и объективно неверны, — такие обозначения характеризуют себя в своей недостойности тем, что умаляют совершенно независимое стремление к истине: а именно, судят о нем не из него самого, но пытаются навязать другим в качестве суждения выдуманную ими самими или принятую без всяких оснований и распространяемую дальше зависимость от того или иного направления. Как бы ни были необходимы эти слова ввиду многих нападок на автора, однако здесь он не хочет входить в дальнейшее обсуждение этого вопроса. 

Написано в июне 1913 г.
Рудольф Штайнер

ПРЕДИСЛОВИЕ К СЕДЬМОМУ — ПЯТНАДЦАТОМУ ИЗДАНИЯМ

Дли этого нового издания моего «Очерка тайноведения» я почти целиком переработал первую главу «Характер тайноведения». Я полагаю, что в результате возникнет меньше недоразумений, чем это имело место при первой редакции данной главы. Со многих сторон мне приходилось слышать: другие науки доказывают; то же, что здесь выдает себя за науку, просто утверждает: тайноведение устанавливает то или иное. Такой предрассудок возникает естественно, поскольку доказующая сила сверхчувственного познания не может через описание убедить с такой настойчивостью, как это имеет место при изложении чувственно-наблюдаемых соотношений действительности. Путем переработки первой главы я хотел яснее подчеркнуть, чем это мне удалось в предыдущих изданиях, что в данном случае мы имеем дело с предрассудком. В других частях книги я старался четче выделить излагаемое путем добавлений. Кроме того, во всем тексте книги я внес во многих местах те изменения в формулировке мыслей, которые мне показались необходимыми после повторных переживаний излагаемого содержания. 

Берлин, май 1920 г.
Рудольф Штайнер

ПРЕДИСЛОВИЕ К ШЕСТНАДЦАТОМУ-ДВАДЦАТОМУ ИЗДАНИЯМ

Теперь, через пятнадцать лет после выхода в свет этой книги, я могу открыто сказать нечто о том душевном строе, из которого она возникла.

Все существенное в этой книге я намеревался первоначально в виде последней главы включить в задолго до этого появившуюся «Теософию». Осуществить это не удалось. Когда «Теософия» была закончена, это содержание еще не обрело во мне той цельности, как содержание «Теософии». В моих имагинациях перед моей душой представало духовное существо человека и я мог изобразить это, но космические соотношения, данные позже в «Тайноведении», еще не так представали передо мной. Они являлись в частностях, но не в общей картине.

Поэтому я решил опубликовать «Теософию» с таким содержанием, которое я воспринимал как самое существенное для описания жизни отдельного человека, а «Тайноведение» спокойно проработать в ближайшее время.

Содержание этой книги, сообразно моему душевному настрою того времени, должно было быть дано в мыслях, которые являются дальнейшим развитием мыслительных построений, применяемых в естествознании, и пригодны для изображения духовного. Благодаря вновь напечатанным здесь «предварительным замечаниям к первому изданию» можно заметить, какую большую ответственность испытывал я перед естествознанием во всем, что писал тогда о духовном познании.

Однако в подобной форме невозможно изобразить все, что открывается духовному созерцанию как духовный мир. Ибо это откровение не укладывается в простое мыслительное содержание. Кто в переживании познал сущность такого откровения, тот знает, что мысли обыкновенного сознания способны выражать лишь чувственные восприятия, но не увиденное духовно.

Содержание увиденного духовно можно передать только в образах (имагинациях), через которые выражаются инспирации, которые, в свою очередь, проистекают от интуитивно пережитого духовного существа. (О сущности имагинации, инспирации и интуиции можно найти необходимое в самом «Тайноведении» и в моей книге «Как достигнуть познания высших миров?»).

Но тот, кто имеет имагинации из духовного мира, в наше время не может просто передавать эти имагинации, ибо тем самым он предлагал бы нечто, что как совершенно иное содержание сознания не имело бы какой-либо связи с познавательным содержанием нашего времени. Он должен наполнить современное сознание тем, что способно познать иное, ясновидческое, сознание, которое созерцает духовный мир. Тогда его «передача» будет иметь содержанием духовный мир, но это содержание предстает в той форме мысли, в которую оно вливается. Благодаря этому оно становится вполне доступным обыкновенному сознанию, которое мыслит в духе современности, но еще не может видеть духовного мира.

Это понимание не может наступить лишь в том случае, если сам ставишь перед собой препятствия к этому, приобретая предрассудки, которые наше время образовало из неверно понятого природовоззрения о «границах познания».

В духовном познании все погружено в интимное душевное переживание. И не только само духовное созерцание, но и то понимание, которое обычное невидящее сознание несет навстречу результатам духовного видения.

Кто по-дилетантски говорит, что имеющий такое понимание на самом деле внушил его себе, тот не имеет никакого представления об этой интимности.

На самом же деле то, что в понимании физического мира выражается лишь в понятиях — как истина или заблуждение, — по отношению к духовному миру становится переживанием.

На того, кто в свое суждение привносит хотя бы чуть ощутимое утверждение, будто духовное созерцание непостижимо для обычного, еще не созерцающего сознания — из-за его границ, — это суждение ложится омрачающей тенью на постижение и делает это действительно невозможным.

Но непредвзятому несозерцающему сознанию духовно созерцаемое вполне понятно, если созерцающий переводит это в мыслительную форму. Оно понятно, как не-художнику понятна картина художника, — хотя понимание духовного мира есть не художественно ощутимое, как в случае с художественным произведением, а всецело мыслительное, как и в естествознании.

Чтобы действительно сделать возможным такое понимание, передающий духовно увиденное должен правильно перевести свои созерцаемые образы в мыслительную форму так, чтобы в таком виде они не потеряли своего имагинативного характера.

Все это стояло перед моей душой, когда я разрабатывал свое «Тайноведение».

В 1909 г. я почувствовал, что исходя из этих предпосылок я смогу написать книгу, которая, во-первых, сумеет до некоторой, но пока достаточной степени, передать содержание моего духовного созерцания в мыслительной форме; и, во-вторых, может быть понята каждым мыслящим человеком, который не ставит перед собой никаких препятствий для понимания.

Я говорю это сегодня и в то же время хочу отметить, что тогда — в 1909г. — опубликование этой книги казалось мне рискованным предприятием. Ибо я знал, что именно те люди не смогут проявить требуемой непредвзятости, кто занимается естественной наукой; но столь же мало ее смогут иметь многие, кто в своих суждениях зависят от нее.

Но перед моей душой стоял именно тот факт, что в то время, когда сознание человечества наиболее отдалилось от духовного мира, сообщения из этого духовного мира отвечают наибольшей необходимости.

Я считался с тем, что есть люди, ощущающие отдаление от всякой духовности как тяжелую помеху в жизни, и они с внутренней жаждой тянутся к сообщениям из духовного мира.

И последующие годы это вполне подтвердили. «Теософия» и «Тайноведение» как книги, предполагающие в читателе наличие доброй воли для углубления в их трудную стилизацию, нашли широкое распространение.

Я вполне сознательно стремился дать не «популярное» изложение, но — такое, которое неизбежно требует напряжения мысли для того, чтобы вникнуть в содержание. Этим я придал своим книгам такой характер, что чтение их уже является началом духовного обучения. Ибо спокойное, осознанное напряжение мысли, которого требует это чтение, укрепляет душевные, силы и делает их поэтому способными приблизиться к духовному миру.

Название «Тайноведение», данное мной книге, тотчас же вызывало недоразумения. С разных сторон говорили, что то, что желает быть «наукой», не должно быть «тайным». Но это надуманный довод: будто кто-то, публикующий какое-либо содержание, может желать сохранить его в «тайне». Вся книга показывает, что ничто не определяется как «тайное», но должно быть приведено в такую форму, что может быть понято, как и всякая другая «наука». Разве не указывают, употребляя слово «природоведение», что речь идет о знании «природы»? Тайноведение есть наука о том, что является «тайной» постольку, поскольку воспринимается не во внешней природе, а там, где душа в глубинах своих обращается к духу.

«Тайноведение» (Geheimwissenschaft) есть противоположность «природоведения» (Naturwissenschaft).

Моим созерцаниям в духовном мире все снова противопоставляли довод, будто они являются измененной передачей того, что выступало в представлениях людей о духовном мире в течение более древних времен. Говорили, что я многое из прочитанного воспринял в область подсознательного и потом изложил, полагая, будто это возникает из собственного духовного созерцания. Будто бы я почерпнул свое изложение из учений гностиков, из восточной мудрости и т.д.

Тот, кто утверждает это, — остается исключительно на поверхности мышления.

Мои познания духовного — для меня вполне осознанный факт, — являются результатом собственного духовного созерцания. Я всегда во всех частностях и в общих обзорах строго следил за собой: продвигаясь по пути созерцания, совершаю ли я каждый шаг так, чтобы эти шаги сопровождало полное сознание? Как математик идет от мысли к мысли без того, чтобы бессознательное, самовнушение и т. д. играли роль, так, — говорил я себе, — духовное исследование должно идти от объективной имагинации к объективной имагинации без того, чтобы в душе жило что-либо иное, кроме духовного содержания при полной ясности сознания.

Здоровое внутреннее переживание ведет к пониманию имагинации: она есть не субъективный образ, но образное отражение объективного духовного содержания. К этому приходишь духовно — душевным путем, — подобно тому, как в области чувственного созерцания при здоровой организации можно верно отличить воображение от объективных восприятий.

Так представали передо мной результаты моего духовного зрения. Они были сначала «созерцаниями», живущими без названия.

Если я хотел сообщить о них, мне нужны были словесные обозначения. Поэтому позже я стал искать их в более древних изложениях духовного, чтобы суметь выразить еще не облаченное в слова. Я употреблял эти словесные обозначения свободно, так что, вероятно, вряд ли хоть одно из них совпадает в моем употреблении с тем, каким оно было там, где я его нашел.

Но я искал возможности найти выражения всегда лишь после того, как содержание открывалось мне в собственном созерцании.

Прочитанное прежде я мог исключить при исследующем собственном созерцании благодаря тому строю сознания, который я сейчас описал.

В моих выражениях нашли место отзвуки древних представлений. Однако оппоненты, не сообразуясь с содержанием, цеплялись за эти выражения. Упоминание о «цветках лотоса» в астральном теле человека было «доказательством» того, что я передаю индийские учения, где встречается это выражение. Если говорил об «астральном теле», — то это «результат» чтения средневековых писаний. Употребляя выражение «ангелы», «архангелы» и т. д., я просто «обновлял» представления христианского гнозиса.

Все снова и снова встречал я по отношению к себе такие поверхностные суждения.

На этот факт я хотел бы указать и теперь, при новом появлении в свет «Тайноведения». Ведь книга содержит очерк антропософии как целого. Поэтому ее в основном ожидают те же недоразумения, с которыми сталкивается антропософия.

С того времени, как в моей душе соединились в общую картину тс имагинации, о которых говорит эта книга, я с помощью духовного созерцания неустанно продолжал исследовать человека, историческое развитие человечества, космоса и т. д.; в отдельных областях мне удалось прийти к новым и новым результатам. Но то, что пятнадцать лет тому назад я дал в «Тайноведении» как очерк, осталось для меня непоколебимым. Все, что я мог сказать с тех пор, и что в надлежащем месте включено в эту книгу, есть лишь дальнейшая разработка данного тогда наброска. 

Гетеанум, 10 января 1925 г.
Рудольф Штайнер