Здесь, в кругу новых Бернских антропософских друзей, однажды уже было сказано, что Рождественская конференция при Гетеануме была предназначена к тому, чтобы внести некий новый процесс (Zug) в антропософское движение. Возможно, что сознание об этом новом процессе внушают себе недостаточно часто. Ибо речь идет о том, что до этой Рождественской конференции, — по меньшей мере, на практике (хотя, может быть, и не повсюду), — Антропософское Общество представлялось чем-то вроде Общества, которое ведает тем, что антропософия имеет как свое содержание и жизненный импульс. Это ведь в существенном так повелось с тех пор, как Антропософское Общество выделилось в качестве самостоятельного из Теософского Общества.

И развитие этого Антропософского Общества ведь не шло таким образом, каким оно могло идти, учитывая, что я тогда не занимал в нем места в его Президиуме или какого-либо другого места, но находился неким образом на совершенно свободном положении внутри Общества. Притом мало обращали внимания на то, что могло бы развиться при такой предпосылке. И вот так произошло, что примерно с 1919 года (после того, как в военные годы руководство Антропософским Обществом было затруднено) внутри Антропософского Общества выступили всевозможные устремления, проистекавшие из тех или иных амбиций среди его членов, которые по существу наносили ущерб собственно антропософскому делу в том смысле, сказал бы я, что из-за этого враждебность внешнего мира выступила в особенно большой мере. Это ведь вполне естественно, что если такие устремления выступают внутри общества, которое стоит на оккультной почве, тогда в конце концов — исходя из эзотерики — эти вещи должны возникнуть. Подумайте, все-таки, о следующем. Если бы я с самого начала воспрепятствовал бы всему тому, что хотело образоваться, то сегодня большинство участников сказало бы: если бы то или иное только было осуществлено, то это привело бы к чему-то благотворному! И вот можно уже сказать: положение антропософского движения в мире становилось вследствие этого все тяжелее и тяжелее.

Я не хочу упоминать о конкретных событиях, но надо больше работать в положительном направлении. Я хочу только сказать, что как раз стало необходимым противопоставить положительное всему тому негативному, что постепенно выступило в нашем Обществе. Я должен был до Рождественской конференции при Гетеануме часто упоминать о том, что такое положительное начинание, как Антропософское Движение, которое, собственно, есть духовное течение, руководимое духовными Властями и духовными Силами из сверхчувственного мира (они имеют лишь свое проявление здесь в физическом мире), не должно было прежде смешиваться с Антропософским Обществом, которое являлось именно Обществом, ведавшим, — насколько это было возможным — заботой о взращивании антропософского импульса.

И вот, со времени Рождественской конференции в Гетеануме, это положение вещей стало совсем другим. И только с этой точки зрения (с наступлением другого положения вещей) имело смысл то, что я сам — вместе с таким Президиумом, с которым, как с единым организмом, можно и должно вполне интенсивно работать для антропософского движения — взял на себя председательство в Президиуме. Эта предпосылка означает, что отныне Антропософское Движение становится единым с Антропософским Обществом. Итак, то, что не было верным до Рождественской конференции, подверглось коренному изменению после Рождественской конференции. Отныне Антропософское Общество должно совпадать с Антропософским Движением, как оно являет себя в мире. Но вследствие этого стало необходимым, чтобы тот эзотерический импульс, который струится через Антропософское Движение, действительно стал приходить к проявлению во всей концепции Антропософского Общества. Поэтому со времени Рождественской конференции в Дорнахе становится безусловно признанным, что установление Дорнахского Президиума само есть эзотерическое деяние, — что дело в том, что истинное эзотерическое течение идет через Антропософское Общество и что установление Президиума должно рассматриваться как эзотерическое деяние. На основе этой предпосылки и был образован Президиум.

Далее должно стать твердо установленным, что отныне Антропософское Общество не может быть всего лишь Обществом, ведающим антропософией, заботящимся о ней, но отныне Антропософия сама должна стать действенной во всем том, что происходит в Антропософском Обществе. Его деятельность сама должна стать антропософской. Это есть то самое, что, как кажется, с большим трудом вливается в сознание. Но это коренное преобразование должно постепенно войти в жизнь сознания наших дорогих друзей.

И прежде всего предпринята попытка ввести в информационный бюллетень (Mitteilungsblatt), прилагаемый к еженедельнику «Гетеанум», то, что может дать Антропософскому Обществу единую субстанцию, — что может принести, так сказать, единый ход мыслей, который сможет послужить потоку Духовного, струящемуся через антропософское движение; единый ход мыслей сделается возможным в особенности благодаря формулировкам «Руководящих положений» («Руководящих определений»), еженедельно публикуемых в бюллетени: они должны быть, так сказать, основным зачатком (grundkeim) для того, что происходит в отдельных секциях Общества. Примечательно, как еще мало понимается то, что теперь совершается с антропософским движением.

Недавно я получил письмо от одного молодого члена Антропософского Общества. В этом письме разглагольствования о включении (для Швейцарии это не имеет никакого значения, но я привожу это в качестве примера) Общины, ратующей за обновление христианства, в Антропософское Общество. Мною было в определенный момент из Дорнаха разъяснено, как следует понимать отношение Общины, ратующей за обновление христианства, к Антропософскому Обществу. Я тогда подчеркнул, что я никак не должен восприниматься в качестве действующего из Антропософского Общества основателя этой Общины христиан: эта Община была образована рядом с Антропософским Обществом мной в качестве «частного человека» (дl Privatmann), как это тогда было мною подчеркнуто. И вот к этому выражению «частный человек» придирается автор упомянутого письма, после чего там говорится, что религиозное обновление может произойти не через какого-либо человека, а только и единственно благодаря тому, что некий духовный Импульс из высших сфер опять вливается в земные импульсы: «Только на исходящее от самых божественно-духовных Властей можно возлагать надежду в деле религиозного обновления». Это — совершенно правильно. Но при этом, пожалуй, забывается одно, — хотя необходимо, чтобы именно это было полностью понято в Антропософском Обществе. Должно быть понято следующее: антропософское движение, как таковое, — а в нем находятся также источники движения за обновление христианства, — обязано своим происхождением ведь не только человеческим импульсам, но оно как раз есть прямо то самое, что внесено в мир из импульса, происходящего от духовно-божественных Властей. Если в самой Антропософии видят нечто, внесенное духовным (сверхчувственным) путем и эзотерически струящееся сквозь цивилизацию, тогда только могут иметь верное представление также о том чем-то другом, что возникает из источников Антропософии, и тогда такой упрек, какой делается в упомянутом письме, неуместен. Должно существовать сознание того, что в дальнейшем Антропософское Общество может быть эзотерически руководимо из Гетеанума.

В связи с этим находится то, что совершенно новый процесс (Zug) происходит во всем том, что отныне понимается как антропософское движение. Отсюда исходит то, что вы сами также заметите, мои дорогие друзья, а именно, что с этого времени стало возможным говорить по-другому, чем прежде. В будущем это приводит к тому, что при всех мероприятиях антропософского движения, идентичных с Антропософским Обществом, ответственность подлежит нести перед самими духовными Властями. Но это должно быть правильно понято. А именно, должно быть понято, что заголовок «Всеобщее Антропософское Общество» уже не должен прилагаться ни к каким мероприятиям, кроме тех, которые сперва были согласованы с дорнахским Президиумом, и ничто из того, что введено Дорнахом, не может быть применено дальше без соответствующего предварительного оповещения об этом Дорнахского Президиума. Я должен упомянуть об этом потому, что постоянно происходят такие вещи, когда, например, от имени Всеобщего Антропософского Общества устраиваются лекции без того, чтобы сперва был запрошен Дорнах. Вещи, которым присущи эзотерические свойства, как то: произносимые формулы и т.п., — применяются без того, чтобы согласовать это с Президиумом, что безусловно необходимо, ибо тут мы имеем дело с реальностями, а не с какими-нибудь административными мероприятиями или формальностями. Итак, в отношении всех этих вещей надо иметь договоренность или направлять запрос секретарю Дорнахского Президиума. Если же договоренности с Президиумом нет, то соответствующие мероприятия будут рассматриваться как не исходящие от антропософского движения. Это должно быть тогда каким-либо способом оглашено.

Это должно осуществляться таким образом, чтобы в будущем из Антропософского Общества оказалось изгнанным все формальное администрирование и все сколько-нибудь бюрократическое. Отношения, существующие в Антропософском Обществе, суть чисто человеческие, направленные во всем на человечное. Пожалуй, я смею упомянуть здесь также о том, что это обнаруживается уже в том, что отныне все двенадцать тысяч членских удостоверений, которые выдаются, подписываю лично я. Мною был получен также совет, что мне следовало бы заказать штемпель с моей подписью и ставить его отпечаток на удостоверениях. Я этого не делаю. Это — всего лишь маленькое мероприятие, но есть нечто иное в том, когда я даю моим глазам остановиться на имени нашего сочлена, и вследствие этого наступает, хотя и абстрактное, но все же личное взаимоотношение. Если это и есть что-то внешнее, то оно все же должно показать стремление сделать в будущем наши отношения более личными, более человечными. Поэтому, например, недавно, когда в Праге был задан вопрос: может ли Чешское Антропософское Общество стать членом Всеобщего Антропософского Общества, — надо было дать решительный ответ: это невозможно. Только отдельные люди могут стать членами Антропософского Общества; а затем они могут объединяться в какие-либо группы. Как конкретные люди становятся они членами Антропософского Общества и имеют его удостоверения как конкретные же люди. Юридические лица, а значит не человеческие личности, не будут иметь этого права. Равным образом, статуты являются не твердо установленными положениями, но просто сообщением о том, что хочет делать для антропософского движения, исходя из своей инициативы, сообразующийся с эзотерическим Дорнахский Президиум. Все эти вещи должны быть в будущем восприняты с высшей серьезностью; только благодаря этому станет возможным создать в Антропософском Обществе то самое, без сознания чего мне было бы невозможно взять на себя руководство Антропософским Обществом.

Так вот, благодаря Рождественской конференции также во все наши действия и творения должно прийти новое направление движения. И поэтому в будущем все должно также и говориться, исходя из Духовного, — говориться таким образом, чтобы те вещи, какие случились вследствие того, что произошло как раз в последнее время, больше не могли случиться. Видите ли, большая часть враждебности произошла в результате чего-то такого, что было провоцирующим ее в нашем Обществе. Конечно, к этому присоединяются всевозможные нечистые вещи; однако, в будущем вовсе никак невозможно так относиться к проявлениям враждебности, как было в прошлом. Ибо циклы лекций теперь суть такие вещи, которые может иметь каждый, — получить их от философско-антропософского Издательства. Мы не будем рекламировать их через книжную торговлю, не будем давать разрешения на продажу их через книжную торговлю, но они будут доступны каждому. Уже тем самым будет устранено утверждение, что Антропософское Общество является, мол, неким тайным обществом со своими тайными писаниями. Впрочем, в будущем через антропософское движение проистечет нечто такое, в отношении чего не достигнуть преодоления враждебности внешнего мира. Многое из того, что в будущем вольется в учения Антропософского Общества, будет таким, что это вызовет, как нечто само собой разумеющееся, враждебность со стороны тех, кто стоит вне Общества, но об этой враждебности нам нечего заботиться, ибо она есть нечто само собой разумеющееся.

Таким образом, я хотел бы, исходя из этого духа, сказать вам именно о том, что постижение исторического развития человечества получает совсем иное освещение, если со всей серьезностью отнестись к наблюдениям кармических закономерностей в мировом становлении.

Видите ли, при самом первом собрании, бывшем в Берлине при основании в Берлине тогдашней Немецкой Секции Теософского Общества, я избрал вполне определенное название для той лекции, которую я тогда хотел прочесть. Это название гласило: «Практические упражнения касательно кармы». Я хотел тогда ввести то, что должно происходить теперь. Я хотел внести серьезность в рассмотрение кармы.

Тогда в Немецкой Секции Теософского Общества были некоторые старые члены этого Теософского Общества; они попросту затряслись от того, что я возымел было намерение начать нечто таким эзотерическим образом. Действительно, тогда не было никакого настроения к этому. Можно было констатировать, как мало были подготовлены души для чего-то такого. В той форме, как это тогда было намечено, тема «Практические упражнения касательно кармы» вообще не могла быть действенной. Тогдашние обстоятельства делали необходимым говорить гораздо более экзотерическим образом, чем я намеревался. Но однажды же должна была быть начата работа с действительно эзотерическим после того, как прошло более двух десятилетий подготовительной работы. Так могла состояться Рождественская конференция в Дорнахе, когда эзотерическое вступило в Антропософское Общество, и таким образом теперь можно, собственно, внести в Общество это эзотерическое направление движения, связав это с тогдашним замыслом.

Чем же, собственно, является историческое развитие человечества, если направить взор на то самое, что раскрывается человеку как повторные земные жизни? Подумайте о следующем. Если какая-либо личность выступает в развитии человечества каким-нибудь образом, как ведущая, руководящая, то мы должны сказать: эта личность несет в себе душевную индивидуальность, которая уже часто бывала в земной жизни и которая в нынешнюю земную жизнь вносит импульсы, происходящие из прошлых земных жизней. Мы действительно поймем эту личность только тогда, если постигнем ее, исходя из ее прошлых земных жизней. Отсюда мы вместе с тем усмотрим, как то, что в мировой истории действовало, происходя из более ранних времен, переносилось из более ранних времен мировой истории самими людьми. То самое, что живет в теперешней цивилизации, произросло из людей нынешней современности. Но эти люди нынешней современности суть те души, которые жили в прошлые времена и которые восприняли то, что принесли прошлые стадии цивилизации. Вот это и переносят сами эти люди в современность. И подобным же образом обстоит это и для других эпох. Таким образом, этот продолжающийся процесс цивилизации возможно понять только тогда, когда можешь вникнуть в то самое, что переносится душами из одной эпохи в другую. И тогда получается конкретная история вместо абстрактной. А не то говорят всегда лишь о том, что в мировой истории действуют идеи или моральные воления, вообще моральные импульсы, которые и переносят то или иное из одной эпохи в другую. Носителями же того, что происходит из других эпох (культур), являются человеческие души, ибо они воплощаются все снова и снова. И только тогда можно понять также свое становление — как вносилось то, что лежит в основе судьбы тела, судьбы, обнаруживающейся как в добром, так и в злом, — когда однажды направляешь взор прежде всего на тот род и способ, каким то, что стало историей, было несомо из одной эпохи в другую самими людьми, переживавшими повторные земные жизни. Тогда впервые раскрываются тайны, великие загадочные проблемы исторического становления.

И вот сегодня я хотел бы на трех примерах показать, как Карма действует через конкретные личности: один пример ведет на большую сцену истории, а два дальнейших примера привлекают взор больше к перевоплощениям отдельных людей.

АРАБИЗМ

Видите ли, в нашей современной цивилизации есть много такого, что ныне, собственно, никак не согласуется с христианством, с христианским развитием, например: новейшее естествознание вместе со всем тем, что от него вносится уже вплоть до народной школы; так что и те люди, которые даже ничего не знают о естествознании, придерживаются образа мыслей в смысле естествознания. Эти импульсы являются, собственно, не христианскими. Откуда они происходят?

Вы все знаете, что примерно через полтысячелетия после основания христианства распространился арабизм, инспирированный Магометом. Этот арабизм прослеживается, прежде всего, как такое учение, основанное Магометом, которое в известном смысле противопоставляло себя христианству. В какой мере оно противопоставляло себя христианству? Видите ли, это уже издавна принадлежит христианству, что в ядре христианства живут три формы Божественного: Отец, Сын и Дух. Это ведет в прошлое, к тем древним Мистериям, которые вели человека ввысь через четыре предварительные ступени, а затем через три высшие ступени. Когда человек достиг пятой ступени, он является как представитель Духа, на шестой ступени — как представитель Христа, на седьмой, наивысшей ступени — как представитель Отца. Это я хочу только напомнить.

Эта Троица делает возможным то, что в развитии христианства заложен импульс свободы. Вот взирают ввысь к Богу-Отцу. Что имеют там? Когда взирают ввысь к Богу-Отцу, то Бог-Отец является как та Духовность, которая живет во всех силах Вселенной, что для земного бытия исходят от Луны. Так вот, внутри земного бытия от Луны исходят все те силы, которые имеют дело с импульсами физического зачатия, а значит, в отношении человека, — с импульсами физического человеческого возникновения. Конечно, надо навсегда уяснить себе, что это физическое человеческое возникновение имеет свою духовную сторону. Мы спускаемся из предземного существования, которое является духовно-душевным, в земное существование и соединяемся с физическим телом. Но все то, что тогда происходит, то, что вводит человека с момента рождения в земную жизнь, есть творение Бога-Отца, — есть для Земли творение посредством Лунных сил. Поэтому человек, будучи в течение всей его земной жизни подвластен Лунным силам, тем самым уже заранее предопределен к тому, чтобы, вступая в земное развитие, быть подвластным вполне определенным импульсам. Поэтому такая лунная религия, явственно выраженная религия Бога-Отца, — какой, например, была древнееврейская, — придает абсолютное значение в человеке только тому, что в нем заложено, как склонности, как способности, силами Бога-Отца, Лунными силами. А когда было основано христианство, то в окружении Христа тогда еще наличествовали древние истины Мистерий, которые, например, указывали на вполне определенные происшествия в прошлом, бывшие в древнейшее время послеатлантического культурного развития, — на регулярные происшествия, которые нынешнему человеку кажутся совсем причудливыми, но которые прежде были заложены в человеческой натуре.

Видите ли, когда человек, живший в первой послеатлантической культурной эпохе, которую мы назвали древнеиндийской, достигал тридцатилетнего возраста, то с ним тогда в земной жизни происходила совсем коренная перемена, метаморфоза. С ним тогда происходило такое коренное преобразование, что могло произойти следующее (если это передать в нынешней современной форме). Человек, который тогда перешагнул за тридцатилетний возраст, встречал какого-то другого человека, которого он очень хорошо знал, с которым он, может быть, дружил, но который еще не достиг тридцатилетнего возраста. Этот последний обращается к нему, хочет с ним заговорить. Но тот, кто перешагнул за тридцатилетний возраст, совсем не понимает, чего хочет от него это другой: с достижением тридцатилетнего возраста он позабыл все испытанное, пережитое им до тех пор на Земле! И то самое, что в нем действует дальше, как импульс, — это доставалось ему через Мистерии. Так это было в древнейшие времена развития после атлантической катастрофы. Чтобы узнать о том, что он пережил до тридцатилетнего возраста, он должен был быть осведомлен об этом со стороны: он должен был, мог узнать об этом только от некой малой общины, которая тогда была. С достижением тридцатилетнего возраста душа так преобразовывалась, что человек становился совсем новым человеком. Он начинал некое новое существование подобно тому, как он с рождением начинал, как дитя, свое новое существование. Тогда ему было совершенно ясно следующее: до тридцатилетнего возраста действуют силы юности; затем Мистерии, заключавшие в себе реальные импульсы, должны были позаботиться о том, чтобы человек дальше имел в своей душе человеческое существование. Это делали Мистерии, ибо они владели тайной Бога-Сына.

Христос жил уже в то время, когда тайны Бога-Сына (о которых я могу здесь только намекнуть) полностью были утрачены, и о них еще знали только в малых кругах людей. Но Христос мог открыть Себя через Свое переживание на тридцатом году жизни, что вот Он, как последний, получил — и притом непосредственно из Космоса — Импульс Сына, и что Ему надо было получить этот Импульс, чтобы по достижении тридцатилетнего возраста Ему быть столь же зависимым от Солнечных сил, как прежде был зависим от Лунных сил. Христос сделал людям понятным следующее: Солнечная Сущность в Нем есть та самая Солнечная Сущность, Которую некогда ожидали в древних Мистериях, но Которая прежде не была на Земле. Тем самым человечеству было указано (тогда в древних Мистериях ясновидчески взирали в тайны Солнечной Силы), теперь было указано на Христа, чтобы сказать: вот, Солнечная Тайна вступила в человека. Однако, это затем, в первые христианские столетия, было полностью искоренено. Мудрость небесных светил, космическая мудрость была искоренена, и постепенно выработалась материалистическая концепция Мистерии Голгофы, которая знает Христа только как нечто такое, что во всяком случае жило в Иисусе, но которая ничего не хочет знать обо всей Взаимозависимости в целом.

Так вот, те, которые знали, в первые христианские столетия могли сказать: наряду с Богом-Отцом существует Бог-Сын или Бог-Христос. Бог-Отец есть Правитель того, что фаталистически заложено в человеке как задатки его склонностей, способностей; ибо с этим он рождается, и это действует в нем как силы природы. Так устанавливает и древнееврейская религия. Христианство выдвигает силу Бога-Сына, которая во время жизненного пути человека вступает как Творец в его душу, делает его свободным и дает ему возможность снова родиться из самого себя, чтобы он смог в своей земной жизни стать чем-то таким, что еще не предопределено при его рождении Лунными силами. Это было главным импульсом христианства в течение его первых столетий.

Против этого импульса восстало магометанство с его исповеданием, которое повсюду гласит: «Нет Бога, кроме Того Бога, Которого возвестил Магомет». Это есть некий возврат к дохристианской религии — лишь в обновленном виде, как это должно было произойти, ибо магометанство выступило через полтысячелетия после основания христианства. Тем самым Бог мира природы, Бог-Отец, был объявлен одним единственным Богом, но Он не Бог Свободы, не Бог, ведущий людей к свободе. Это благоприятствовало внутри арабизма — там, где распространилось магометанство — возобновлению древнейших культур. Возобновление древнейших культур, вместе с исключением христианства, действительно происходит тогда грандиозным образом в различных центрах цивилизации Востока. Эта тяга к возобновлению древнейших культур в арабизме распространяется одновременно с военными походами арабов с Востока на Запад — в Африку, совершая, сказал бы я, окружение христианства.

Блистательным местом действия этого арабизма был в Азии двор Гарун аль Рашида в то время, когда в Европе правил Карл Великий. Однако в то время как Карл Великий едва мог научиться писать и читать, способствуя развитию самых примитивных начатков культуры, при дворе Гарун аль Рашида жила в высшей степени величественная культура. Гарун был, пожалуй, вовсе не вполне добрый дух, но был дух всеобъемлющий, проницательный, гениальный — в лучшем смысле слова универсальный дух (ум). Он собирал при своем дворе тех мудрецов, которые были носителями того, что тогда могло быть познано: поэты, философы, врачи, теологи, архитекторы, все это жило при дворе Гарун аль Рашида, приведенное туда его великим духом. И вот при этом дворе Гарун аль Рашида жил один исключительно выдающийся, значительный дух, который — не тогда, в его инкарнации при дворе Гаруна аль Рашида, но в более ранней инкарнации — был действительно Посвященным. Вы спросите себя: становится ли Посвященный, проходя через инкарнации, непосвященным? — Можно быть глубоко Посвященным во время некой ранней эпохи и быть вынужденным во время новой эпохи воспользоваться теми телами, пройти то воспитание, что происходит из этой эпохи. Тогда приходится те способности, какие проистекают прежде всего из ранее достигнутого Посвящения, удерживать в подсознании. Человеку приходится тогда развивать то, что соответствует данной эпохе. Так живут все люди, которые внешне являются продуктами их цивилизации, но в том образе и роде, как они внешне живут, можно усмотреть более глубокие импульсы, действующие в них: раньше они были Посвященными, и этого они не утратили, это теперь действует в жизни их подсознания. Но как люди они не могут действовать иначе, чем приспособляясь к тому, что теперь предоставляет жизнь культуры.

Итак, была личность, о которой предание гласит, что она была причастна к грандиозным мероприятиям в отношении всех наук при дворе Гарун аль Рашида: эта личность была тогда одним из величайших мудрецов своего времени, обладая вместе с тем столь выдающимся организаторским талантом, что многое из того, что было сделано при дворе Гарун аль Рашида, проистекало от этого духа (ума).

И вот арабизм распространяется в течение столетий. Мы знаем о тех войнах, которые провела Европа, чтобы отбросить арабизм в его пределы. Но этим дело не закончилось: души, которые действовали в арабизме, проходят через врата смерти, развиваются дальше при прохождении через духовный мир и остаются неким образом при том, что ими было содеяно. Так это и было с теми двумя индивидуальностями — с Гарун аль Рашидом и с его мудрым советником, который жил при его дворе.

Последуем сперва за Гарун аль Рашидом. Он проходит через врата смерти, развивается дальше при прохождении через духовный мир. Внешняя форма арабизма оттеснена: христианство насаждает свой экзотерический характер, который оно постепенно приняло, в Центральной и Западной Европе. Но сколь мало было возможно в Европе дальше действовать в старой форме магометанства, арабизма, столь же много было возможностей для того, чтобы души тех, которые некогда были при дворе Гарун аль Рашида в той блистательной цивилизации, восприняли такой импульс, чтобы в этом смысле действовать и дальше, могли как раз продолжать действовать дальше.

Так мы видим, что ГАРУН АЛЬ РАШИД сам перевоплощается в часто упоминаемой личности БЭКОНА ВЕРУЛАМСКОГО — этого ведущего английского духа (ума), повлиявшего на весь современный научный способ мышления и вместе с тем на многое из того, что теперь живет в людях. Гарун аль Рашид не мог, действуя из Лондона, из Англии, распространять культуру и цивилизацию арабизма, строго придерживаясь ее старой формы, — эта душа должна была использовать ту форму, которая была возможна в Западной Европе. Но основная черта, основная тенденция того, что Бэкон Веруламский излил в европейский способ мышления, это есть старый арабизм в новой форме. И, таким образом, как раз в том, что ныне есть естественнонаучный способ мышления, живет арабизм, ибо Бэкон Веруламский был перевоплощением Гарун аль Рашида.

Мудрец, который жил при его дворе, равным образом прошел через врата смерти, но дальше он пошел другим путем. Он не мог погрузиться в столь материалистически настроенное духовное течение, в какое мог погрузиться Бэкон; он должен был остаться при более спиритуальном духовном течении. И так произошло, что в ту эпоху, когда действовал Бэкон Веруламский, другой дух также действовал, но теперь в Центральной Европе; сообразно строю своей души он отчасти встречался с тем, что исходило из души перевоплотившегося Гарун аль Рашида. Мы видим, как бэконовское течение неким образом изливается из Англии в Центральную Европу, с Запада на Восток. Вследствие того, что душа Гарун аль Рашида принесла обратно — сказал бы я, над Испанией и Францией — это воззрение арабизма, уже становится понятным, что она получила другое содержание, чем та душа (бывшего мудреца), которая, пройдя через врата смерти, при своем прохождении через духовный мир направляла взор на то, что было тогда в Восточной и Центральной Европе, и затем опять воплотилась как АМОС КОМЕНСКИЙ в Центральной Европе. То самое, что он изжил из восточной мудрости при дворе Гарун аль Рашида, снова возобновилось благодаря тому, что он затем в семнадцатом столетии был той личностью, которая крайне энергично выдвигала следующую мысль: нечто духовное, поэтапное духовное проходит через развитие человечества.

Привычно стало зачастую говорить: Коменский, мол, верил в «Тысячелетнее царство». Это — тривиально сказано. Поистине же это означает, что Коменский верил в этапы, эпохи, проходимые человечеством в своем развитии, — что он принимал положение о некоем духовном, из духовного мира поэтапно расчлененном, всемирно-историческом развитии. Он мог доказать, что некое Духовное пронизывает, приводит в волнообразное движение всю природу. Он пишет сочинение «Пансофия», то есть «Всеобщая мудрость». Собственно, в деяниях Амоса Коменского (1592-1676) есть некое глубокое духовное движение. При этом он является обновителем дела воспитания. Известно, что он стремился к наглядности обучения; но он стремился к другой наглядности, чем у материализма, — он стремился к насквозь духовной наглядности. Я не могу сейчас разбирать это во всех частностях; я могу указать на то, как арабизм излился в западной форме, излился в восточной форме, и что в Центральной Европе возникло, произошло слияние этих обоих духовных импульсов.

Многое из того, что живет в цивилизации Центральной Европы, мы понимаем только тогда, когда мы таким образом усматриваем, как те духи, которые жили при дворе Гарун аль Рашида, сами в той форме, в какой это могло быть возобновлено, перенесли сюда из Азии то, что проистекает из арабизма. Мы видели, как в историческом развитии действует индивидуальность человека. И когда мы взираем на такие знаменательные примеры, мы можем научиться тому, как Карма действует через человеческие инкарнации. Тогда уже становится возможным (как я об этом говорил в различных случаях) применять это к тому, чем является наша собственная инкарнация. Но прежде всего мы должны располагать конкретными примерами.

КОНРАД ФЕРДИНАНД МЕЙЕР

Вот, рассмотрим сперва такой пример, который, пожалуй, представляет интерес прежде всего здесь, в этой стране, — рассмотрим швейцарского поэта КОНРАДА ФЕРДИНАНДА МЕЙЕРА (1825-1898). Если мы направим взор, помимо стихотворений Конрада Фердинанда Мейера, еще и на его личность, то уже она может возбудить большой интерес. Конрад Фердинанд Мейер — примечательная личность. С ним, собственно, всегда было так: когда он компоновал свои, в чудесных ритмах шествующие, стихотворения, то было видно (когда можешь наблюдать эти вещи), как его душа в каждое мгновение имела наклонность несколько выйти из тела. Есть уже нечто чисто душевное в том, что живет в чудесных формах стихотворений, а также стихотворений в прозе Конрада Фердинанда Мейера. Он также повторно страдал в своей жизни от той судьбы, что когда это отделение его духовно-душевного существа от физически-телесного становилось слишком сильным, то в его земной жизни наступало некое помрачение сознания. Это, лишь рыхлое, взаимодействие духовно-душевного существа и физического тела можно заметить, когда занимаешься стихотворениями или же личностью Конрада Фердинанда Мейера. Эта индивидуальность, которая во время инкарнации Конрада Фердинанда Мейера лишь непрочно живет внутри физического тела, — она должна была (так скажешь себе прежде всего) проделать нечто совсем особенное в своих предыдущих земных жизнях.

Так вот, исследования в отношении более ранних земных жизней поистине не всегда бывают легкими. Приходится перенести самые разнообразные разочарования, возвращения обратно к тому, во что хочешь духовно (сверхчувственным образом) проникнуть. Поэтому дело вовсе не в удовлетворении неистовой погони за сенсацией тем, что я говорю о перевоплощениях, а во все более глубоком освещении исторического развития.

Когда прослеживаешь жизнь Конрада Фердинанда Мейера, когда исходишь как раз от этого рыхлого соединения духовно-душевного существа с физически-телесным, тогда оказываешься приведенным к весьма ранней инкарнации, а именно к инкарнации в шестом христианском столетии. Тут становишься приведенным к одной индивидуальности, в отношении которой сперва не совсем справляешься, даже посредством духовной интуиции, благодаря которой прослеживаются такие вещи. Собственно, оказываешься духовно опять-таки уведенным от этой индивидуальности, жившей в Италии и находившейся в среде распространявшейся тогда формы христианства. Не можешь верно к ней подойти и оказываешься тогда отброшенным обратно к инкарнациям Конрада Фердинанда Мейера; так что при этом исследовании его более ранней инкарнации, когда уже думаешь проникнуть в эту инкарнацию шестого столетия, опять бываешь вынужден возвратиться к позднейшему Конраду Фердинанду Мейеру; и теперь не можешь верно понять связь между этими двумя инкарнациями, — пока, наконец, не приходишь к тому, что является разрешением загадки. Замечаешь, что в Конраде Фердинанде Мейере живет одна мысль, которая и вводит в заблуждение, — мысль, которая стала также художественным образом, перейдя в новеллу «Святой», где выведен Томас Бекет, канцлер — епископ Кентерберийский, состоявший при дворе английского короля Генриха II в двенадцатом столетии.

И вот, прослеживая то самое, что жило как совокупность мыслей и ощущений в Конраде Фердинанде Мейере, когда он писал эту новеллу, впервые верно проникаешь в тот род и способ, как в Конраде Фердинанде Мейере действовал дух. Становишься приведенным от некоего частичного помрачения сознания к его просветлению и опять обратно. Наконец, говоришь себе следующее: с содержанием этой новеллы Конрада Фердинанда Мейера связано некое совсем особенное обстоятельство; оно не поддается объяснению без дальнейшего исследования; оно должно быть глубоко заложено (в душе поэта). Тогда приходишь к тому, что данное содержание проистекает из импульса более ранней земной жизни, когда индивидуальность Конрада Фердинанда Мейера жила в Италии, играя большую роль в тогдашнем христианском развитии; тогда эта индивидуальность пережила нечто особенное. Постепенно приходишь к тому, что эта индивидуальность была послана с одной христианской миссией из Италии в Англию. Этой миссией было основано тогда епископство Кентерберийское. Та индивидуальность, которая позднее стала личностью Конрада Фердинанда Мейера, была, с одной стороны, глубоко затронута тем искусством, которое было в Италии в четвертом, пятом столетиях и затем нашло свое дальнейшее художественное развитие в мозаиках Италии. В этой среде действовала индивидуальность Конрада Фердинанда Мейера. Затем она, будучи импульсирована тогдашним христианством, отправилась с миссией в Англию. После того, как при ее участии было основано Кентерберийское епископство, она была, при примечательных обстоятельствах, убита одним англосаксонским вождем.

Это обстоятельство жило в этой душе дальше, как импульс. И когда эта душа родилась, как Конрад Фердинанд Мейер, в ее подсознании жила эта прежняя судьба: убийство в Англии — оно было как-то связано с епископством Кентерберийским. Подобно тому, как порой какое-то прозвучавшее слово вызывает, импульсирует воспоминания, так этот импульс — «я некогда что-то совершил в связи с Кентербери» — действовал впоследствии; и это побуждает Конрада Фердинанда Мейера к тому, чтобы изобразить (в новелле «Святой») не свою судьбу — это остается в подсознании, — а сходную судьбу Томаса Бекета, канцлера английского короля Генриха II, являвшегося в то время архиепископом Кентерберийским.

Этот примечательный душевный недуг Конрада Фердинанда Мейера вызывал у него также соскальзывание своей собственной судьбы в другую судьбу, которую он, как Конрад Фердинанд Мейер, узнает из исторических сочинений.

Во время Тридцатилетней войны, когда в Центральной Европе господствовали столь хаотические отношения и события, эта индивидуальность снова воплотилась, на сей раз как женщина. И хаос времени Тридцатилетней войны оказывал особенно глубокое воздействие на женскую личность этой индивидуальности. Эта женщина вышла замуж за человека, который был, собственно, неотесанным воякой, — он бежал от немецкой смуты в Граубюнденский кантон Швейцарии. Так эта супружеская пара — женщина, восприимчивая к страшным впечатлениям того времени, и мужчина, более мещанский по складу — пережила то время в Граубюнденском кантоне.

Тогда ею было воспринято из всемирно-исторических событий того времени то, что Конрад Фердинанд Мейер опять-таки стремится взрастить в романе «Юрг Енач». Итак, эти мысли и ощущения живут в Конраде Фердинанде Мейере, опять-таки проистекая из того, что им было пережито. Тяжкими были впечатления, которые Конрад Фердинанд Мейер воспринял в свою душу, и он должен был стремиться преобразовать их по той причине, что его духовно-душевное существо всегда воспринимало такие импульсы, которые затем производили то, что оно в инкарнации Конрада Фердинанда Мейера только рыхлым образом было связано с телесно-физическим.

И вот, вы видите в этом нечто такое, исходя из чего можно показать, как в мыслях, чувствованиях, ощущениях и в художественном творчестве одной личности весьма примечательным образом действуют старые импульсы, перешедшие из прошлого. Путем мыслительной спекуляции, посредством какого-либо интеллектуального размышления добиться истины об этом, конечно, совсем невозможно, но это действительно осуществимо в духовном (ясновидческом) узрении.

ПЕСТАЛОЦЦИ

Совсем особенный интерес в отношении их повторных жизней вызывают затем те личности, которые в какой-либо их земной жизни привлекают наш взор. Видите ли, есть одна личность, которая здесь совсем особенным образом любима и ценима людьми и которая дает возможность как следует заглянуть в то, каким образом души проходят через земные жизни. Когда научаются действительно познавать эти вещи, то они выглядят по-другому, чем это предполагают.

Тут мы имеем душу, которую я мог впервые встретить, как исполнявшую некоего рода жреческую функцию внутри древних Мистерий, — некоего рода священническую миссию: не руководящего священнослужителя, занимавшего первое место, но священнослужителя, который, благодаря своему положению внутри Мистерий, мог в высокой степени способствовать формированию человеческих душ. В тогдашней инкарнации это была благородная личность, преисполненная доброты, какой она могла некогда взрасти благодаря Мистериям.

В первом столетии до основания христианства, т.е. приблизительно за столетие до Рождества Христова, эта личность снова воплотилась и имела своей судьбой, следуя нравам, которые были тогда обычными, служить под начальством одного торговца рабами, бывшего изрядно жестокой личностью, исполняя обязанности надсмотрщика над толпой рабов; они должны были тяжко работать и подвергались такому же обращению, какое было привычным обращением с рабами, согласно нравам тогдашнего времени. Нам не следует недооценивать и недопонимать эту личность. Взаимоотношения в древних культурах надо понимать иначе, чем нынешние. Надо вполне понимать то, что столь благородная личность, какой была та, о которой я говорю, могла воплотиться приблизительно за столетие до основания христианства в качестве надсмотрщика над большой толпой рабов. Поступать по собственному импульсу эта личность могла не слишком много, — это была ее тяжкая судьба. Но в то же время она заложила основу ее своеобразного отношения к тем душам, какие были в рабах, которым приходилось тяжко работать. Она повиновалась, эта личность, той весьма жестокой личности, о которой я упомянул, — сегодня мы сказали бы своему «шефу», но при таких обстоятельствах, при таких взаимоотношениях образуются симпатии и антипатии. И когда потом эта личность, которая не раз — с тяжким, обливающимся кровью сердцем — делала то, что она обязана была сделать, согласно полученным ею распоряжениям, прошла через врата смерти, то она встретилась там с теми душами, которые по отношению также и к ней проявляли определенную ненависть. Это изживалось затем в жизни между смертью и новым рождением и создало такие душевно-духовные отношения, которые затем действовали как импульсы, подготовляющие ближайшую земную жизнь.

Между всеми людьми, которые что-то совершают по отношению друг к другу, естественно образуются кармические взаимоотношения. Это уже также было в порядке судьбы, что эта индивидуальность, о которой я здесь говорю, бывшая некогда надсмотрщиком над рабами и бывшая кармически связанной со своим шефом, распоряжениям которого она была обязана повиноваться, также в известном смысле сделалась виновной — я сказал бы: невинно-виновной — за все то, что натворила жестокость ее шефа. Она поступала, если и вовсе не по присущим ей самой импульсам, но тем не менее побуждаемая тогдашними нравами и всей ситуацией; и таким образом между этими обеими личностями сохранялась кармическая связь. Таким образом в жизни между смертью и новым рождением подготовлялось то, что эта личность, бывшая надсмотрщиком над рабами, воплотилась снова, в девятом христианском столетии, женщиной. Она стала женой перевоплотившегося ее бывшего жестокого шефа и пережила совместно с ним многое такое, что было кармическим заглаживанием того, что я обозначил, как своего рода невинную совиновность в прошлых жестокостях. Но все то, что стало пережитым ею, углубило дальше эту душу: в ней опять всплыло многое из того, что было в ее старой инкарнации креном, — но всплыло опять с глубоким трагизмом. Обстоятельства девятого столетия привели к тому, что эта супружеская пара пришла во взаимоотношения со многими людьми, которые были перевоплотившимися душами тех людей, которые были прежде теми самыми рабами и теперь опять также воплотились. В подобных случаях человеческие души, как правило, воплощаются в одно и то же время. И на Земле опять возникли некие жизненные отношения.

Души тех рабов, которые в прошлом были собраны у надсмотрщика над рабами, жили теперь вместе в одной сравнительно крупной общине. Служителем этой общины, как можно сказать, но служителем в несколько более высоком положении, был тот жестокий человек. И так как он должен был иметь дело со всеми ее обитателями, то он переживал только самое плохое отношение к себе со стороны членов этой общины, какое они питали к нему, а он должен заботиться о многих делах общины. Его жена переживала это вместе с ним. Итак, мы видим, как некоторое число людей оказалось крепко связано с этими двумя личностями. Однако, та карма, которая связала вместе обе эти личности — бывшего надсмотрщика над рабами и его шефа, — исполнившись, теперь, как кармическая связь, отпала. С этой другой личностью та прежняя жреческая индивидуальность больше не была связана, но с другими душами она осталась связанной, ибо многое ведь имело место в отношении этих душ (бывших рабов), в совершении чего эта индивидуальность была по меньшей мере орудием в своем воплощении приблизительно за столетие до Христа. Воплотившись женщиной, она приносила лишь добро своими поступками при служении общине: ее поступки во всяком случае совершались с большой сердечностью, — с сердечностью, какая была связана с тем, от чего эта женщина опять-таки страдала, испытывая бесконечный трагизм.

Все это возникло как некая совокупность, связывавшая воедино кармические нити, — все это продолжалось дальше. И при дальнейшем прохождении жизни между смертью и новым рождением (теперь между девятым столетием и новым временем) опять-таки образовывались импульсы, которые удерживали этих людей вместе. И они теперь снова воплотились, правда, не вместе в какой-либо внешней общине, но таким образом, что те, которые некогда были душами рабов, а затем были соединены в одной сельской общине, родились опять по крайней мере в одно время; так что тут была возможность опять завязать отношения с одновременно родившейся индивидуальностью жреца из древних мест Мистерий, затем надсмотрщика рабов за столетие до Христа и потом женщины в девятом христианском столетии. Родилась же эта индивидуальность теперь как ПЕСТАЛОЦЦИ 1) (1746-1827). А те, которые также родились приблизительно тогда же, чтобы дополнить карму — те души, которые имели таким образом сложившееся отношение к индивидуальности Песталоцци, как я это сейчас описал, — они должны были стать учениками, воспитанниками Песталоцци, на которых теперь он, во исполнение своей кармы, мог оказать чрезвычайно благотворные воздействия.

Вот, мои дорогие друзья, это — действительно так: когда наблюдаешь жизнь и за этой жизнью, какой она выступает перед тобой, прозреваешь действия душ от инкарнации к инкарнации, то это может, конечно, поразить, обескуражить, ибо это бывает всегда иначе, чем это мог бы помыслить рассудок. Однако же, жизнь получает чрезвычайное углубление ее содержания, когда наблюдаешь ее в такой связи. И я думаю, что человек уже чего-то достиг, когда он наблюдает такие закономерности. Если они добыты (в некоторых случаях достаточно трудным путем) из-за духовных «кулис» бытия и указывают (как я мог показать сегодня лишь эскизно) на то, что тогда открывается в здешнем существовании, — тогда действительно обнаруживается, как действует Карма сквозь всю человеческую жизнь.

Антропософия существует не для того, чтобы лишь развивать теории о повторных земных жизнях и давать всяческие схемы, но чтобы показать совершенно конкретные подосновы жизни. Люди станут совсем по-другому взирать в мир, если мы снимем покров с этих вещей. Если это однажды должно произойти, то нам следует указать на то, как это может оказать решительное воздействие на поступки людей. Если вы знаете нечто такое, тогда обнаруживается, что такого рода действительно практические наблюдения над Кармой суть то самое, что нужно нашей цивилизации для ее углубления, для ее сдвига. Сегодня я хотел внести вам в душу, в сердце только эти практические примеры действия Кармы. Когда вы точнее наблюдаете личности, вам известные, то вы уже находите подтвержденным кое-что из того, о чем мною было сказано.

ПРИМЕЧАНИЕ

1) ПЕСТАЛОЦЦИ (Pestalozzi) Иоганн Генрих (1746-1827), швейцарский педагог-демократ. В своей теории начального обучения связал обучение с воспитанием и развитием ребенка (развивающее обучение), педагогику с психологией. Развил идею соединения обучения с производительным трудом. Труды: «Лингард и Гертруда» (1781-87), «Как Гертруда учит своих детей» (1801), «Лебединая песня» (1826).