«Живой легендой вальдорфской педагогики» назвал Юргена Теберата один из участников семинара для учителей-предметников в Днепропетровске. Человека, который видел Рудольфа Штайнера, который, можно сказать, участвовал в развитии вальдорфской педагогики почти с самого её зарождения.

Это не могло не вызывать интереса. Участники семинара не переставали удивляться жизнерадост­ной активности, с которой трудился, несмотря на почтенный возраст, Юрий Иванович (именно так с любовью все обращались к нему, и видно было, что это имя ему особенно дорого) со своей супругой и неизменной спутницей фрау Хильтрауд. А труд был не таким уж лёгким: посещение уроков, работа в коллегии, занятия с педагогами, лекции и просто встречи, беседы... А его грации и пластике на заня­тиях по искусству речи можно было позавидовать.

Я очень скоро смогла убедиться в том, что Юрий Иванович достоин того уважения, которое ему оказывают. По окончании университета в 1956 году он 12 лет преподавал в вальдорфской школе в Бремене, способствовал созданию вальдорфских школ в Австрии. Как преподаватель русского языка, приезжал с детьми в Москву, где встречался с тогда ещё тайно работавшими антропософами, читал им лекции. В Ленинградском университете он читал лекции по антропософии и познакомился там со Светланой Передерни, которая пригласила его в Днепропетровск. Там Юрий Иванович несколько лет проводил семинар для руководителей системы образования и с тех пор нередко бывает в этом городе. Но не как гость. Много проблем у молодых вальдорфских школ. Отдыхать не приходится...

Как просто порой изложить в нескольких пред­ложениях долгую жизнь человека: учился, работал, побывал, познакомился и т.д. Но что стоит за этими маловыразительными фразами?

— Юрий Иванович, Вы, можно сказать, ветеран вальдорфской педагогики. Расскажите пожалуйста, каков был Ваш путь к ней. Здесь, на семинаре, не раз приходилось слышать удивительную историю о Вашей необычной встрече с Рудольфом Штайнером...

—   Рудольф Штайнер всегда каким-то образом стоит передо мной, оттого, что мы много занимались и говорили о нём. Лично же я его не помню, потому что когда мы встретились, мне было четыре года. Видимо, я тогда ещё не совсем проснулся к этой жизни... Мои родители обратились к нему за помощью, считая, что я не так воплощаюсь в теле, как надо. Они боялись, что я останусь слабоумным, потому что я словно жил в другом мире. И Рудольф Штайнер дал такой совет, который, думаю, ни один другой учитель в мире не способен был дать тогда. Он посоветовал, чтобы написали мой портрет. Я думаю, он руководствовался известным принципом вальдорфской педагогики: мы оказываем влияние на человека и особенно на ребёнка не тем, что мы уже умеем или знаем, но именно тем, что мы с большим трудом и слезами, даже, может быть, с потом и кровью в себе разрабатываем.

Ведь классные учителя в вальдорфской школе не могут быть специалистами по всем предметам, но когда дети чувствуют, как сам учитель старается учиться, это побуждает и их к учёбе. Я сам по уни­верситетскому образованию химик и математик, но кроме того занимался физикой и биологией. Когда я был классным учителем, я мог хорошо преподавать эпоху химии или физики, но, например, в истории я понимал не больше, чем сами дети, и поэтому должен был это в себе с трудом прорабатывать. Вот почему самым сильным впечатлением для меня было, что дети после эпохи истории говорили: «Это была самая лучшая эпоха всего года». Именно это, а не предметы, которыми я владел значительно лучше...

Если маленький ребёнок видит, как постепенно, в труде рождается на полотне его образ, это дейст­вует на его душу так, что душа хочет вселиться в этот образ, в это тело. Рудольф Штайнер, как вели­кий практик, сразу порекомендовал и художника, к которому следовало бы обратиться, причём это был не представитель немецкого народа, в некотором смысле уже крепко стоящего на земле. Была выбра­на представительница народа, который ещё парит в духовном мире, — русская. Штайнер попросил, чтобы мой портрет написала Маргарита Васильевна Волошина.

Она написала мой портрет, который некоторое время стоял у нас дома, а затем вдруг исчез... Ду­маю, это было наилучшим для меня с педагогиче­ской точки зрения, ведь если бы он оставался пере­до мной всё время, в моём развитии было бы нечто зафиксировано. А так, это дало мне толчок, позволив затем самому найти свой дальнейший путь. Хотя, конечно, я ещё долго оставался сонливым в школе и много мечтал.

—  А как складывалась Ваша судьба в школе?

—  Я ходил в вапьдорфскую школу до 12-го класса. Но пришло время, когда национал-социалисты решили запретить вальдорфские школы. Давление с их стороны постепенно усиливалось, и мы все это сильно ощущали. Однажды власти прислали в нашу школу в Гамбурге одного старого, опытного чиновника, который должен был прослушать уроки, чтобы найти повод к закрытию школы. Он пришёл в наш класс и спросил: «Ну, а что вы сейчас проходите?» На это моя учительница, посмотрев на него важным взглядом (на нас она никогда так не смотрела), ответила: «Мы сейчас как раз проходим... географию химии». Чиновник был очень удивлён — ведь в обычной школе это отдельные предметы. Но Штайнер советовал объединять предметы, потому что как раз в географии сливаются все основные предметы: и литература, и художественное дело, и химия, и геология... Этот чиновник слушал, как она преподавала географию с химией, а потом задавал ей какие-то вопросы... Позже учителя узнали: он с таким восхищением рассказывал о своих впечатлениях, что властям пришлось немедленно перевести его в другой город, а нашу школу всё-таки закрыли.

Нам оставалось ещё полгода до окончания 12-го класса, и мы должны были найти для себя где-нибудь прибежище, так как всем гамбургским школам было запрещено принимать вальдорфских учеников. Я попал в интернат. Мои одноклассники распределились по разным школам Германии, и я знал об их судьбах.

—   Вы получили также возможность сравнить свою вальдорфскую подготовку с подготовкой учеников обычных школ?

—   Вот именно: и я, и все мои одноклассники получили тогда аттестаты зрелости как отличники. Мы не то чтобы знали больше, чем обычные ученики. Было видно, что работа учителей государственных школ не была для них радостной, потому что ученики 12— 13-х классов были практически безразличны к учёбе. И тут вдруг приходят такие ученики, которым почему-то всё так интересно, они так радостно берутся за учёбу... Думаю, что учителя ставили им хорошие оценки во многом не за их какие-то особен­но высокие познания, но больше за их интерес.

Я часто рассказываю эту историю родителям, если они боятся, что их ребёнок не будет иметь достаточно глубоких познаний в вальдорфской школе. Я рассказываю, как тогда детей приняли в государственные школы и как они стали отличника­ми, и именно потому, что учителя видели: с этими людьми можно работать. Им всё интересно, инте­ресно слушать, работать с учебниками и т.д.

—   Юрии Иванович, Вы говорили, что накануне войны ученики вальдорфских школ уже ощутили на себе, какую угрозу несёт национал-социализм. Что же было дальше?

—   Когда началась война, перед вальдорфскими учениками встал очень серьёзный вопрос: «Что же нам делать теперь?». Мы, конечно же, поняли, что война — это самое великое несчастье. С первого дня, как я стал солдатом, я был уверен, что это кончится катастрофой. Но тогда приходилось думать: «Что же надо теперь делать, чтобы отвечать за свои дела перед духовным миром?». В сущности, было только три возможности: или перебежать на сторону противника, или покончить с собой, или оставаться там, куда судьба нас поставила, но тем не менее стараться делать всё так, чтобы можно было...

—...предотвратить это зло?

—  Вот именно. Я решил - и, насколько мне из вестно, все другие вальдорфские ученики тоже так решили - оставаться там, куда судьба нас поставила.

Ещё я тогда решил, что где бы мне ни пришлось побывать, я обязательно буду учить местный язык, потому что, не зная языка, мы не можем общаться с людьми. Итак, мы были и во Франции, и на Балканах, и в Румынии... Французский язык я хорошо знал ещё со школы. В Румынии я учил румынский язык, он мне легко давался. Ну, а в Греции — новогреческий, потому что в школе мы учили древнегреческий язык. Но вскоре я узнал, что началась война с Россией. Тогда я в первую очередь купил себе словарь и грамматику русского языка и стал учить русский. Когда я попал в Россию, я с первого момента почув­ствовал себя как дома.

Я должен сказать, что сейчас звучит очень много слов о ненависти. Я лично не видел, чтобы мои товарищи-солдаты испытывали ненависть к русским.

Так же, как я не встречал и русских, которые бы ненавидели меня или вообще немцев. История стала политикой. Так учат. Но кто сам это пережил, тот многое видел по-другому. Когда мы наступали, нам навстречу шли русские: они бросали своё оружие и вытаскивали наши машины из болот, в которые превратились русские дороги. И когда я видел, как дружелюбно мы можем общаться с русскими, я решил, что если только выйду живым из этой войны, я буду вводить русский язык в западных вальдорф­ских школах. Я понял, что нас смогли втянуть в эту войну потому, что мы, немцы, австрийцы, вообще Запад отодвинулись от Востока тем, что учились только западным языкам. Но если человек не знает восточных языков, он живёт только одной половиной мира, если можно так выразиться. И поэтому, вер­нувшись с войны и после окончания университета став учителем в вальдорфской школе в Бремене, я предложил своим коллегам заменить французский язык русским. И они все единодушно согласились, как это ни удивительно для того, кто знает, как трудно добиться единодушия в коллегии.

—   К тому времени Вы уже хорошо владели рус­ским языком?

—   Да, все-таки я был в России девять лет: сна­чала на фронте, затем в плену. Мне довелось быть там переводчиком у начальника лагеря. Тогда я переживал все горести и страдания вместе с русскими  офицерами,  которых стали  систематически допрашивать. Однажды моего начальника вызвали в оперотдел, а там сразу арестовали и повезли в тюрьму. Они сидели втроём: два майора и один подполковник. Их выпустили через полгода, они были бледные, небритые и ужасно выглядели. Подполковник даже в присутствии военнопленных (но они, наверное, не поняли) сказал мне тогда громким голосом: «Юрий, Юрий! Видишь, как наши же люди с нами обращаются! Но подожди, сегодня они нас, а завтра — мы их!» Но, я думаю, он не успел...

Мой собеседник на минуту погрузился в воспо­минания, которые, вероятно, не изгладились из его памяти даже полвека спустя. И когда его супруга фрау Хильтрауд сообщила, что начинается коллегия, в которой Юрий Иванович принимал участие, он протянул мне несколько печатных листов,

—  Вы сможете найти здесь части моей био­графии.

Это была пьеса Ю.Теберата для 8-го класса «Преображение». И в словах её героя я вдруг увиде­ла ту силу, которая помогла ему выстоять.

Чтоб отчаянье его
Чёрной пастью не пожрало,
Поручается ему
Стать источником любви
Посреди мучений, воплей
Бедных лагерных собратьев
И охранников тоски.

Беседу вела Татьяна Островая, г.Киев
Материал подготовил к печати Сергей Копыл, г.Киев