(обнаружение ноумена в феноменах или идеи в действительности)

Посвящается Зиглинде и Фрицу Миерау

I

Сопоставление Павла Флоренского и Рудольфа Штейнера кому-то, возможно, покажется странным. Разве не разделяет пропасть православного свя­щенника и основоположника антропософии, которые к тому же никогда не встречались, хотя и были современниками? Правда, Штейнера в Дорнахе окружали русские, - однако его высказываний о Флоренском не известно. Символист и поэт Андрей Белый, друг Флоренского, участвовавший в строи­тельстве первого Гетеанума, сообщает лишь, что единственный раз он в личном разговоре со Штейнером вкратце охарактеризовал ему Флоренского¹.

Напротив, Флоренский имел ясное представле­ние об антропософии не только благодаря Андрею Белому: как свидетельствует об этом его простран­ная магистерская диссертация (одновременно важнейшее богословское сочинение) «Столп и утверждение Истины»², он прочел по крайней мере две книги Штейнера - «Христианство как мистиче­ский факт» и «Теософию». При случае он совершен­но непринужденно использует такие теософские термины, как «астральное тело», «аура» и «страж порога»³; однако собственно антропософских выра­жений у него не обнаруживается. Единственное исключение составляет его ответ (возможно, не отправленный) на письмо Белого от 17 февраля 1914 г. из Базеля. В нем Белый с некоторым нажи­мом противопоставляет антропософию правосла­вию. Флоренский возражает ему: «Всё, что говорится о ней (антропософии. - Прим.авт.), и в частности Вами, звучит так формально, что можно всему сказать «да» и всему сказать «нет», в зависимости от содержания опыта, наполняющего эти контуры»⁴. Разницу между православием и антропософией Флоренский видит главным образом в том, что «православие более статично, а антропософия -более динамична»; он представляет эту разницу с помощью следующего образа: «Можно сказать, что православие стремится по преимуществу очистить грязь с уже существующей статуи, грязь, из-за которой очертаний статуи не видно, а антропософия - слепить статую. Но и это я говорю лишь приблизи­тельно...»⁵. Затем Флоренский говорит о существен­ной разнице между обоими миропониманиями, к которой еще предстоит вернуться.

В сущности, для нас не так важно, какими были (или могли бы быть) личные отношения Флоренского и Штейнера. Однако ныне налицо завершенные результаты (порой поневоле фрагментарные) их творчества, - и у нас есть возможность (а может быть, это и наш долг) сопоставить то, что оказалось разделенным в силу внутренних и внешних причин, и даже некоей необходимости.

II

В нижеследующих высказываниях Штейнера и Флоренского, как в зародыше, содержится тот основ­ной мотив их жизни, мысли и поступков, который разворачивается и энергично действует, подобно некоей живой субстанции:

«Мышление, захваченное идеей, соединяется с праосновой мирового бытия; то, что действует снаружи, вступает в человеческий дух, который становится единым с объективной действительно­стью в ее наивысшей потенции. Обнаружение идеи в действительности есть истинное причастие (KommUNI0N) человека»⁶.

«Всю свою жизнь я думал, в сущности, об одном: об отношении явления к ноумену, об обнаружении ноумена в феноменах, о его выявлении, о его воплощении. Это - вопрос о символе. И всю свою жизнь я думал только об одной проблеме, о пробле­ме символа»⁷.

Первая цитата взята из предисловия двадцати­шестилетнего Рудольфа Штейнера к опубликован­ным им естественнонаучным трудам Гете (историко-критическое издание в рамках серии «Немецкая национальная литература»), вторая - из книги вос­поминаний Павла Флоренского «Детям моим». В обоих сочинениях решительно отвергаются границы познания, установленные Кантом⁸; также оба автора явно ориентированы на Гете. Имя Гете является девизом не только для духовного развития Штейнера - от издания естественнонаучных сочинений Гете, шестилетней работы в архиве Гете и Шиллера в Веймаре, до возведения Гетеанума, - в 1920 г. Флоренский также утверждал: «Теперь, оглядываясь вспять, я понимаю, почему с детства, с тех пор почти, как научился я читать, у меня в руках был (...) Гете. Он был моей умственной пищей»⁹.С ранних лет он уже мог читать наизусть «Фауста».

Данное отношение к миру можно назвать гетеанством, - будь то символизм или антропософия. Существенно то, что здесь допускается преодоление в опытном познании рокового для Запада разрыва духа и материи, Бога и мира, поту- и посюстороннего бытия, постулируется присутствие в чувственно явленном того, что надлежит узреть духовно. Как однажды заметил Гете: «Высочайшее заключено в том, чтобы постичь, что все фактическое есть уже теория. (...) Не надо ничего искать позади феноме­нов: они сами суть учение»¹⁰. (Конечно, здесь следо­вало бы гораздо подробнее остановиться на принци­пиальном отношении обоих к Гете; мне поневоле приходится ограничиваться отдельными указания­ми.) То, что в чувственной форме открывает себя внешним чувствам, постигается духовно, - и речь здесь идет о духе. В явлении бытие расколото на посю- и потусторонность; бытие присутствует в явлении, явление есть осуществление бытия, подоб­ное моему телу, моей речи. Внешние чувства - это врата смысла. Распавшееся в самом себе и претер­певшее падение в чувственный мир бытие, сделав­шись очевидностью заново собирается нами в смысл (который есть путь, а не формула), принадлежащий сознанию (Besinnung). «Явление, - утверждает Флоренский, - и было для меня явлением духовного мира, и духовный мир вне явления своего сознавал­ся мною как не-явленный»¹¹.

Флоренскому было неведомо резкое разграниче­ние миров видимого и невидимого. С самого начала для него было откровением природного мира всё то, чем его в избытке наделила страна его детства -морская пена, минералы, пряности, запахи, цвета звуки. Напротив, Штейнеру, для которого чем-то совершенно привычным был мир духовный, мир «деятельно-творческих существ позади вещей»¹², приходилось с большим трудом прокладывать себе дорогу в чувственный мир. «То, что «я», мой личный дух, обитает в мире духов, было для меня непосред­ственным видением, - напишет он впоследствии. - Но природа не хотела вмещаться в этот духовный мир»¹³. «Восприятие чувственного мира ставило меня перед величайшими трудностями. Дело об­стояло так, словно я был не в состоянии излить свою душевную жизнь в органы внешних чувств, чтобы то, что переживали эти органы, также целиком соеди­нить с душой»¹⁴. Ситуация изменилась только в тридцатишестилетнем возрасте. Штейнер говорит, что, будучи ребенком, без света нечувственного мира он был бы обречен воспринимать окружающий «чувственный мир как духовную тьму»¹⁵.

Для Флоренского всё было как раз наоборот: «Покровами вещества не сокрывались в моем соз­нании, а раскрывались духовные сущности; а без этих покровов духовные сущности были бы незримы»¹⁶. Заостряя, можно сказать следующее: для Штейнера духовный мир был естественным, природ­ным; для Флоренского - природный мир был духов­ным. Оба они были в высшей степени исследова­тельскими натурами: Флоренский был исследовате­лем природы. Штейнер - исследователем духа. Однако категории духа и природы здесь следует понимать не в качестве противоположностей, но как полосу единого целого. Ибо Флоренский и Штейнер исследовали одно и то же. При этом Штейнера уже в детстве интересуют все природные и более того -технические феномены; однако препятствием для него здесь являются прежде всего их закономерно­сти, то есть нечто идеальное. Флоренский же, напро­тив, как он говорит, будучи ребенком, приходил в невыразимый экстаз, в трепет от самого вещества, с его правдою и его красотою, с его нравственно­стью»¹⁷. В твердой уверенности, что его не поймут, он пытается, оглядываясь назад, описать свое отношение к природе». При этом он сравнивает свое тело с хладниевой пластинкой, по которой природа ведет своим смычком: в его душе, во всем его орга­низме вибрирует «высокий и упругий чистый звук», а в его мыслях возникают «символы мировых явле­ний», похожие на хладниевы звуковые фигуры, - «схемы, порядка скорее всего математического, и они были моими категориями познания»¹⁸.

Другими словами: природа с ее объективной за­кономерностью выражает себя в воспринимающем субъекте, который предоставляет ей всё своё суще­ство в качестве слова. Флоренский подчеркивает, что «природа дана нам ведь не вне нашей жизни с нею, и то, что мы говорим о природе, - сказали тем самым о жизни нашей мысли, о философии. Фило­софия - слово природы, слово тайны мира, слово жизни»¹⁹. Штейнер высказывается в том же духе: «Действительно, подлинный, наиболее верный образ природы это тот, который обнаруживается в челове­ческом духе»²⁰.

Ноумен и феномен - предназначенное для по­знания в духе и для зрительного созерцания, идея и действительность: вот двойной лик, который показы­вает нам мир с того самого момента, как земные очи открылись благодаря вкушению плода с древа познания. Оба, Флоренский и Штейнер, искали этот лик с детства, отправляясь при этом с разных пози­ций, чтобы прийти к новому согласию, прокладывая таким образом «пути к будущему цельному мировоззрению» .

III

В дальнейшем мы представим здесь предельно краткий очерк жизненного пути Штейнера и Флорен­ского, и к двум вводным цитатам, поясняя их суть, можно добавить третью:

«Дело в том, что христианство, хотя само по се­бе безусловно истинное, до сих пор вследствие исторических обстоятельств получило лишь крайне одностороннее и недостаточное выражение. Оно не говорило к разуму, не входило в разум. Предстоит задача: ввести вечное содержание христианства в новую соответствующую ему, т.е. разумную безус­ловную форму. Для этого надо использовать всё, что было наработано человеческим духом в последние столетия: надо усваивать общие результаты научно­го развития, надо изучать всю философию»²².

То, что двадцатилетний религиозный философ Владимир Соловьев делает здесь своей жизненной программой, Павел Флоренский и Рудольф Штейнер, независимо от этого и каждый сам по себе, в бук­вальном смысле переживали с самого детства, -задолго до того, как они открыли для себя Существо Христа, прежде чем они вообще сознательно избра­ли для себя путь. Об этом свидетельствуют их автобиографии, оставшиеся фрагментарными. Нельзя сказать, что их пути шли в противоположных направлениях: скорее различия коренятся в индиви­дуальном и культурном настрое, но можно просле­дить их вплоть до уровня языка, - пожалуй, вплоть до их фамильных имен. Подобное утверждение допус­тимо ввиду попытки некоей интуитивной типологии имен у Флоренского. Штейнер - Флоренский: нельзя не признать существенной разницы как в звуке, так и во внутреннем значении этих фамилий. Флоренский -поэт, причем остается им и в собственно научных работах. Его язык, обладающий тонкой структурой и в высшей степени дифференцированный, сочетает в себе точность и изящество, глубокий смысл и со­вершеннейшее его выражение. Даже и в переводе этот язык - светоносный символ, подобный иконе Андрея Рублева. Ткань языка Штейнера грубее, однообразнее, менее податлива: на нее постоянно наталкиваешься, ее приходится так сказать преодо­левать, чтобы прийти наконец к тем пластичным, предельно дифференцированным понятиям, кото­рые ею подразумеваются. Штейнер сам свидетель­ствует, что грамматика и орфография вызывали у него затруднения и «до четырнадцати-пятнадцати лет» он делал «глупейшие ошибки в немецком языке»²³. После пламенной выразительности ранних сочинений по теории познания только его последним заметкам (собранным в книгах «Мой жизненный путь» и «Антропософские руководящие положения») присуща своеобразная строгая красота.

Рудольф Штейнер не только был «ребенком из бедной семьи», как пишет в его биографии Кристоф Линденберг, ему приходилось добиваться самому буквально всего - от элементарнейшего образования до всеобъемлющего, воистину энциклопедического знания, роднящего его с Флоренским (как мы отме­чали, их вообще объединяло умение находить доступ в мир смыслов). К тому же с раннего возраста он должен был сам зарабатывать себе на жизнь. Он родился в 1861 году, на двадцать один год раньше Флоренского, в кроатском Кралевиче на границе с Венгрией, - как и Флоренский, не только в погранич­ной области, но, что примечательно, подобно ему - в небольшом станционном городке. Спустя два года отец Штейнера стал начальником железнодорожной станции в Потгшахе /Нижняя Австрия/, а в 1869 году в Нойдёрфле, тогда еще принадлежащем Венгрии. Штейнер придает большое значение тому, что он рос на железнодорожных станциях, в окружении тогдаш­них самых современных технических достижений. Как и в случае Флоренского, в его родительском доме религиозному воспитанию придавалось весьма мало значения. Уже в раннем детстве Штейнера, как и Флоренского, занимали природные, а также техни­ческие феномены. Флоренский охотно признается, что его любовь предназначалась не для людей, но исключительно для Природы²⁵. И в крайне скупых описаниях детства у Штейнера его родственники предстают безымянными схемами, что, с другой стороны, было бы немыслимым для «имеславца» Флоренского, который позднее проводил утомитель­ные генеалогические изыскания. Флоренский родил­ся 9 /21/ января 1882 года в закавказской степи, где его отец участвовал в качестве инженера в строи­тельстве железной дороги. Его детство и юность проходили главным образом в Тифлисе, в тщательно оберегаемом отцом, пронизанном высокой культурой «райском» уединении, напоминающем о детстве Сиддхарты.

В то время как Павел рос в окружении расточи­тельно богатой кавказской природы, ребенок-ясновидец Рудольф Штейнер жил почти исключи­тельно посреди богатств духовного мира. Его путь развития был гораздо более длинным и запутанным, чем у Флоренского; решающий духовный кризис примечательным образом у них обоих пришелся на один и тот же1899 год. Штейнеру тогда было три­дцать восемь лет. Флоренскому только семнадцать, но он уже приобщился к высшим достижениям физики и целиком овладел научным мышлением. Кризис мгновенно открыл ему ущербность науки. Но хотя с этого момента религиозные вопросы стали постепенно приобретать для него центральное значение, он поначалу изучил в Москве математику и философию, прежде чем в 1904 году поступил в Духовную академию в Сергиевом Посаде. Окончив курс в 1908 году, он сделался доцентом академии, а в 1911 году был рукоположен в сан священника.

Хотя Штейнер, как он говорит, открывал для себя духовный мир, начиная о семилетнего возраста, свою задачу он однако усматривал не в том, чтобы объявлять об этом, но чтобы, в соответствии с современными условиями, указывать метод, путь, заново выводящий из нищеты современного созна­ния с его естественнонаучной окраской к сущностно­му знанию, знанию духовного мира, - указывать своим собственным безоговорочным следованием этому пути. И только после этого сорокалетнего странствия в пустыне, - после того как Штейнер ознакомился со всей сферой социальной, культурной и научной жизни своего времени через учебу, дея­тельность в роли воспитателя, архивного работника, издателя, публициста, редактора, лектора и препо­давателя в берлинской школе для рабочих, - он начал свои публичные выступления в качестве эзотерического учителя - в день Архангела Михаила в 1900 году.

Самым первым прорывом в исканиях Штейнером «оправдания действительности духовного мира», которое опиралось бы не на один его личный опыт, стало для девятилетнего школьника Рудольфа Штейнера открытие геометрии: «То, что возможно жить душевным образом в движении форм, созер­цаемых исключительно внутри, помимо впечатлений от внешних чувств, доставляло мне величайшее удовлетворение». И оглядываясь назад, он пишет примечательную фразу: «Я знаю что счастье мне впервые открылось в геометрии»²⁷. Здесь в первый раз заявляет о себе тот его опыт, согласно которому мыслям, пускай и порожденным самим человеком, присущ «независимый от человека смысл»: эти мысли суть «откровения духовного мира», которым душа лишь предоставляет «место действия»²⁸. Затем он, подобно Флоренскому, изучал в Вене математику, а также физику и естественную исто­рию; как и Флоренский, он наряду с этим посещает лекции по философии. В точном естественнонауч­ном методе оба видели предпосылку для исследова­ния духовных измерений мира. Почти в одних и тех же выражениях они позднее заявят о том, что их воззрения в основном коренятся в математике²⁹.

IV

На этом общем по сути фоне однако обнаружи­ваются особенные, индивидуальные черты миропо­нимания обоих, - обнаруживаются как в идейной, так и в реально-биографической области. Опять-таки сильно упрощая, можно было бы сказать: Флорен­ский отрицает эволюцию и прогресс культуры, противопоставляя этому идею циклически чередую­щихся культурных типов, - и в его жизни нет развития как такового. Более точным здесь было бы понятие развертывания. Нет смысла говорить о раннем и позднем Флоренском, с самого начала он обнаружи­вает себя полностью. Как он пишет в своих воспо­минаниях, с детства ему уже больше не открывалось ничего нового: «Всё знание жизни было преобразо­вано в опыте самом раннем, и, когда сознание осветило этот опыт, - оно нашло его уже вполне сформированным, почкою, полною жизни и ждущею лишь благоприятных условий распуститься»³⁰. Уже в двадцать два года он нашел свое место в Сергиевом Посаде вблизи Лавры, и не будь он со всей жестоко­стью выброшен оттуда приспешниками власти, возможно, он никогда не оставил бы этого места. Ибо для него здесь находился центр России³¹, - подобно тому как в священстве, - а именно, в служе­нии у алтаря, - было средоточие всего его бытия.

Штейнер, напротив, был не только неутомимым путешественником (он жил преимущественно в разного рода меблированных комнатах): развитие - едва ли не единственное ключевое понятие его жизни и миропонимания. Вплоть до сорокалетнего возраста, несмотря на многочисленные философ­ские публикации и лекции, он на самом деле вел скрытое от внешнего взгляда существование. Обор­вись его жизнь тогда, мы имели бы (в отличие от Флоренского) в принципе иной его образ. В каждый жизненный период Штейнер являлся — я подчерки­ваю: являлся — другим. Ибо если в современной культурной жизни он находил такие явления, к которым мог приложить свое «глубинное слово» обновленного духовного познания, то он вживался в них с беспримерной самоотдачей, как в случае Ницше или Геккеля. Это навлекало на него упреки в противоречивости. Что это означает в действитель­ности, можно пояснить высказыванием Флоренского в связи с типологическим описанием имени «Павел», поскольку и Флоренскому приходилось встречаться с упреком в непостоянстве:

«Если завтра Павел будет говорить не так, как он говорит сегодня, то отсюда ничуть не следует, будто бы он будет говорить не то, что говорит сегодня. Оно будет то же, но то же воли, а - не разума и слова, которые не могли не измениться, коль скоро измени­лись все условия суждения, и прежде всего - изме­нилось главное из условий - время».

Выступающее на первый план в биографии Штейнера развитие глубоко укоренено в том, что он переживал в качестве своего призвания: речь идет о подготовке такого «пути познания», который «мог бы привести духовное начало человеческого существа к духу во Вселенной»³³. Согласно одному сообщению Эдуарда Шюре, он пишет в 1907 году: «Нельзя достичь знания, считая абсолютной собственную точку зрения: необходимо погружение в чуждые духовные течения»³⁴. Шюре сообщает, как Штейнер в девятнадцатилетнем возрасте встретился со своим оккультным учителем, который озадачил его такой мыслью: если он хочет победить врага, вначале он обязан его понять. Дракона можно одолеть, только побывав в его шкуре³⁵. Дракон - это материалистиче­ская наука. При этом речь идет не о какой-то безобидной внешней борьбе, - и об этом свидетельст­вуют слова из автобиографии Штейнера: тот, кто реально переживает духовный мир, приближается к «существам духовного мира», которые «хотят сде­лать господствующим подобный - материалистиче­ский образ мыслей»³⁶. Итак, на рубеже веков он пережил внутри себя духовную битву, - и этот ре­шающий экзамен он смог выдержать только благо­даря тому, что уже погрузился в христианство. Оно для него «никогда не присутствовало в конфессиях», но, как он свидетельствует, раскрывалось «в том мире, в котором о нем говорит дух»³⁷.

Тайя Гут

 Примечания

1. Andrej Belyj, Brief an Mischa [Sizov], Herbst, 1915 - В изд.: Beitrage zur Rudolf Steiner Gesamtausgabe 89/90, Dornach 1985, S.36.

2. Ср.: Флоренский П. Столп и утверждение Истины. Опыт православной теодицеи в двенадцати письмах. М., 1914. С.568; примечания 28, 118, 456, 740, 980 и 981.

3. Ср.: слово «имеет в себе момент физико-химический, соответствующий телу, момент психологический, соответствующий душе, и момент одический или вообще оккультный, соответствующий телу астральному».- Флоренский П. Магичность слова.- В изд.: Флоренский П.А. У водоразделов мысли. М.,1990. С.270*. Также: «Опасность же в обманах и самообманах, на грани мира обступающих путника. Мир цепляется за своего раба, липнет, расставляет сети и прельщает якобы достигнутым выходом в область духовную, и стерегущие эти выходы духи и силы отнюдь не «стражи порогов», т.е. не благие защитники заповедных областей, не существа мира духовного, а приспешники «князя власти воздушной», прельстители и обольстители, задерживающие душу у грани миров». – Флоренский П.А. Иконостас. М., 1994. С. 48-49.

4. Письмо П. Флоренского Андрею Белому (датировано 1914г.) - В изд.: Контекст - 1991. М., 1991. С.51.

5. Там же. С.52.

6. R. Steiner, Vorrede zum Bd.ll (1887). - В изд. J.W. von Goethe, Naturwissenschaftliche Schriften. Mit Einleitungen, Fussnoten und ErlSuterungen im Text herausgegeben von R. Steiner. Reprint der Erstauflage in «Deutsche National - Literatur», Historisch - Kritische   Ausgabe,   herausgegeben   von J.Kurschner,   Bd.   114-117  [=Goethes  Werke, Bd.XXXIII-XXXVI, 1. u. 2. Abt., Berlin/Stuttgart o. J. (1883-1897)], Dornach, 1975.S.IV. - Также в изд.: R. Steiner, Goethes Naturwissenschaftliche Schriften. GA 1, Dornach 1973, S.126.

7. Священник Павел Флоренский. Детям моим. Воспоминанья прошлых дней. М., 1992. С. 153.

8. «Кантовская разобщенность ноуменов и феноменов (...) отвергалась всегда всем моим суще­ством». - Там же. С. 154. «Сегодня говорят о границах  познания, поскольку не знают того, какова цель мышления». - R.Steiner, Vorrede zum Bd.ll. (1887), S.lll. (R.Steiner, Goethes Naturwis senschaftliche Schriften, S.124).

9. Флоренский П. Детям моим. С. 158-159.

10. J.W.von Goethe, Maximen und Reflexionen, Nr. 575. - Цит. по: J.W.von Goethe, Gedenkaufgabe des Werke, Briefe und Gesprache. Bd.9. Herausgegeben von E.Beutler, Zurich 1962, S.574.

11. Флоренский П. Детям моим. С. 154.

12. R.Steiner, Autobiografischer Vortrag ilber die Kindheits - und Jugendjahre bis zur Weimarer Zeit. Berlin, 4. 2. 1913. - В изд.: BeitrSge zur Rudolf Steiner Gesamtausgabe 83/84. Dornach 1984. S.7.

13. R.Steiner, Mein Lebensgang. GA 28, Dornach 1982. S.52.

14. R.Steiner, ebenda, S.316.

15. R.Steiner, ebenda, S. 23.

16. Флоренский П. Детям моим. С. 154.

17. Там же. С.61.

18. Там же. С.71-72.

19. Флоренский П. Диалектика. - В изд.: Флоренский   34. П. А. У водоразделов мысли. С. 149.

20. R.Steiner, Grundlinien einer Erkentnistheorie der Goetheschen Weltanschauung. GA, Dornach 1979, S.115.

21. Флоренский П. Автореферат. - В изд.: Священник Павел Флоренский. Соч. в 4-х томах Т.1. М., 1994. С.38.

22. Соловьев B.C. Письмо к Е.В.Романовой от 2 августа 1873г. - Русская мысль, 1910, kh.V.

23. R. Steiner, Autobiografischer Vortrag, S.9.

24. Christoph    Lindenberg,    Rudolf   Steiner    in Selbstzeugnissen und Bilddokumenten, Reinbek 1992, S.7.

25. Флоренский П. Детям моим. С.63 и 71

26. Ср.: R. Steiner, Autobiografischer Vortrag, S.7, в связи с датировкой автобиографического фраг­мента см.: Beitrage zur Rudolf Steiner Gesamtausgabe. 49/50. Dornach 1975, S.9.

27. Steiner, Mein Lebensgang, S.21.

28. R. Steiner, ebenda.

29. Р.Штейнер: «Математика сохраняла для меня своё значение также в качестве основы всего моего познавательного стремления». - Steiner, Mein Lebensgang, S.63; Павел Флоренский: «Мировоззрение Ф. сформировалось главным образом на почве математики и пронизано ее началами, хоть и не пользуется ее языком». - Фло­ренский П. Автореферат. С.40.

30. Флоренский П. Детям моим. С. 74.

31. «Здесь ощутительнее, чем где-либо, бьется пульс русской истории, здесь собрание наиболее нервных, чувствующих и двигательных, окончаний, здесь Россия ощущается как целое». «Можно сказать, что Лавра и есть осуществление или явление русской идеи, - энтелехия, скажем с Аристотелем». (Флоренский П. Троице-Сергиева Лавра и Россия. - В изд.: Священник Павел Флоренский. Соч. в 4-х томах. Т.2. М., 1996. С.353).

32. Священник Павел Флоренский. Имена. М., 1993. С. 236.

33. R.Steiner, Anthroposophische LeitsStze. GA 26, Dornach 1972, S.14.

34. Цит. по: R.Steiner/Marie Steiner - von Sivers, Briefwechsel und Dokumente 1901-1925. GA 262, Dornach 1967, S.10f.

35. Cp.:Beitrage zur Rudolf Steiner Gesamtausgabe. 42. Dornach 1973, S.10

36. R.Steiner, Mein Lebensgang, S.364

37. R.Steiner, ebenda, S. 365

* Ссылки на работы русских авторов даются по возмож­ности с использованием новейших отечественных изданий. - Прим. пер.

Перевод с нем. Н. Бонецкой

Продолжение следует.