Антропософия - Антропософия

http://anthroposophy.ru/index.php?go=Pages&in=view&id=567
Распечатать

Шестая лекция (Дорнах, 30 ноября 1919 года).



Вы видели из моих лекций последних дней, что для полного понимания человеческого существа необходимо распознавать его различные члены и прежде всего понимать резкое различие между тем, что мы можем назвать организацией человеческой головы и тем, что составляет остальной человеческий организм. Как вы знаете, остальной человеческий организм состоит из двух членов, так что в целом мы имеем трехчленность, но для понимания важных импульсов в человеческой эволюции, перед которыми мы стоим в настоящее время и в ближайшем будущем различие между головной организацией человека и организацией остального человека наиболее важно.

Если мы таким образом говорим духовнонаучно о человеческом существе, проводя различие между головным человеком и остальным человеком, тогда эти две организации сначала для нас суть большие образы, созданные самой природой для душевного, для духовного, чьим выражением, чьим проявлением они являются. Человек занимает во всей эволюции земного человечества в целом такое место, которое становится понятным только тогда, когда замечают, как различно положение головной организации в этой эволюции по сравнению с остальной организацией человека. Все связанное с головной организацией, и что проявляется как человеческая жизнь представлений именно через голову, есть нечто такое, что уходит далеко в прошлое послеатлантической эволюции человечества (мы пока ограничимся рассмотрением этого периода). Если мы направим взор на то время, которое последовало немедленно за великой Атлантической катастрофой, то есть на время за шесть, семь, восемь тысячелетий до Христианской эры, то мы найдем господствующими повсюду в странах цивилизованного мира того периода такой душевный строй, который вряд ли можно сравнить с нашим душевным строем. Сознание и постижение мира человеком того времени почти не поддаются сравнению с тем, что характеризует наше восприятие мира внешним чувствам и наше постижение мира в мыслях. В моем “Тайноведении” я обозначил эту культуру, которая существовала в столь древние времена, древнеиндийской культурой. Мы можем сказать: головная организация людей того времени, которая тогда была по преимуществу связана с самой головой, отличалась от нашей теперешней; в очень значительной степени, так что расчеты в пространстве и во времени, как это присуще нам, совсем не были свойственны этому древнему народу. Обозревая мир, они охватывали неизмеримые пространственные дали и имели также одновременное переживание различных моментов времени. Отчетливое разделение времени и пространства при постижении мира не существовало в этот древний период.

Первые проблески этого мы находим, примерно, в пятом и четвертом тысячелетиях, а именно, в эпоху, которую мы обозначим как древнеперсидская. Но даже и тогда весь строй душевной жизни был еще таким, что вряд ли он может быть сравним с душевным строем и концепцией мира у человека нашего времени. В это древнее время человек всегда интерпретировал все вещи так, что он повсюду усматривал прежде всего резкие различия между светом, светлым и тьмою, темным. Те абстракции, в которых мы ныне живем, были совершенно чужды этому древнему населению земли. Тогда еще существовало нечто от универсального, всеохватывающего восприятия, было сознание проникновения всего видимого светом и его затенения, помрачения различной степенью тьмы. Таким образом понимался и моральный мировой порядок. Человеческое существо, доброжелательное и доброе, ощущалось как светлое, сияющее, а подозрительное, эгоистичное ощущалось как темный человек. Человеческая моральная индивидуальность еще отчасти воспринималась аурически вокруг него. И если бы мы заговорили с человеком этой древнеперсидской эпохи о том, что мы ныне называем распорядком природы, то он ничего не понял бы. Распорядок природы в нашем смысле не существовал в его мире света и тьмы. Для него весь мир был миром света и теней; и в мире звуков некоторые нюансы звучания он обозначал как светлые, сияющие, а другие — как мрачные, темные. Мир для него был миром света и тьмы. И то, что выражало себя через это светлое и темное, было для него одновременно как духовными, так и природными силами. Для него не существовало никакого различия между силами духовными и силами природы. Наше современное различение между природной необходимостью и человеческой свободой показалось бы ему просто безумием, так как этой двойственности — человеческого произвола и природной необходимости — не существовало для него. Все было включено для него в одно духовно-физическое единство. Если я должен дать вам зримый образ характера этого древнеперсидского мировоззрения, то я должен нарисовать примерно следующую линию (она получит свое полное значение только благодаря тому, что последует дальше) (Рис. отсутствует).

Затем, после того, как этот душевный строй человека держался более двух тысячелетий, появился тот духовный строй, отзвук которого мы можем найти в халдейском, в египетском мировоззрении и в особенной форме в том мировоззрении, отблеск которого сохранился в Ветхом Завете. Там отчасти появилось уже нечто такое, что ближе к нашему современному мировоззрению. Там первые намеки на некую необходимость природы проникают в человеческие представления. Но эта необходимость природы еще далека от того, что мы называем сегодня механическим или также виталистическим распорядком природы; в то время природные процессы еще рассматривались как идентичные с Божественной Волей, с Провидением. Провидение и природные процессы были еще единством. Человек знал, что если он двигает кистью руки, то это Божественное внутри него, пронизывающее его, двигает его кистью, двигает всей его рукой. Когда дерево раскачивалось ветром, то восприятие этого раскачивающегося дерева не отличалось для него от восприятия его движущейся руки. Он усматривал одну и ту же Божественную силу, силу Провидения, и в своих собственных движениях, и в движениях дерева. Но была уже разница между Богом вовне и Богом внутри; однако Бог понимался как единство, — Бог в природе и Бог в человеке; Он был тем же самым. И людям того времени было ясно, что есть в человеке нечто такое, через что Провидение, которое вовне, в природе, и Провидение, которое внутри, в человеке, встречают друг друга.

В это время человеческий процесс дыхания ощущался следующим образом. Люди говорили: Если дерево качается, это — Бог вовне, если я двигаю мою руку — это Бог внутри; если я вдыхаю воздух, перерабатываю его внутри себя и снова выдыхаю, значит это — Бог извне входит в меня и затем снова оставляет меня. Так одно и то же Божественное ощущалось как находящееся и вовне, и внутри; и люди говорили себе: будучи дышащим существом, я являюсь существом внешней природы, и в то же время я есть сам.

Если я хочу характеризовать мировоззрение этой третьей эпохи линией, как я это сделал для древнеперсидского мировоззрения, линией предыдущего рисунка, то я должен характеризовать ее следующей линией. Эта линия передает с одной стороны существование природы вовне, а с другой стороны — человеческое существование, но они пересекаются, встречаются в одном пункте, — в процессе дыхания.

Все становится иным в четвертую эпоху, в греко-латинскую эпоху. Тут перед человеком резко выступает противоположность между внешним миром и миром внутренним, между бытием природы и бытием человека.

Человек начинает чувствовать противоположность между собой и природой. И если я снова охарактеризую рисунком то, как начал чувствовать человек в греческую эпоху, то я должен обрисовать это так: с одной стороны, он чувствует внешнее, и с другой — внутреннее; между этими двумя мирами нет больше пункта пересечения. То, что человек имеет общего с природой, — в некоторой мере остается вне его сознания. Оно уже выпадает из поля сознания. В индийской культуре йоги пытались ввести это снова в сознание. Поэтому культура индийской йоги является атавистическим возвращением к более ранним стадиям развития человечества, ибо сделана попытка снова ввести в сознание процесс дыхания, который в третью эпоху ощущался естественным образом, как существующий одновременно вовне и внутри. Четвертая эпоха началась в восьмом столетии дохристианской эпохи. Тогда началось развитие упражнений поздней индийской йоги, посредством которых пытались вызвать обратно атавистически то, чем человечество обладало в более ранние времена и обладало в особенности именно в древнеиндийской культуре, но что было затем утрачено.

Итак, сознательность процесса дыхания была утрачена. И если спрашивают: “Почему культура индийской йоги стремилась вернуть это, чего она, собственно, думала этим достигнуть?” То нужно ответить: “То, чего намеревалась этим достигнуть, было истинное понимание внешнего мира”. Благодаря тому, что в третью эпоху дыхательный процесс осознавался, было постигнуто внутри человека нечто такое, что одновременно было и чем-то внешним.

Это снова должно быть достигнуто, но, однако, иным путем. Мы все еще живем под остаточным влиянием той культуры, в которой двойственность была свойственна строю человеческой души, так как четвертый период закончился только около 1413 года, или в общем, в середине 15-го столетия. Благодаря нашей головной организации мы имеем неполное восприятие природы, — того, что мы называем внешним миром. И благодаря нашей внутренней организации, благодаря организации остального человека, мы имеем неполное знание самих себя. То, в чем мы можем познавать процессы мира и в то же время свои собственные процессы, — выключено, отнято от нас.

Теперь дело заключается в сознательном достижении того, что было утрачено. Это означает, что мы должны приобрести способность овладеть чем-то, что имеется внутри человека и что одновременно принадлежит к внешнему и внутреннему мирам, простираясь в оба.

Это должно быть устремлением пятой послеатлантической эпохи; именно стремление найти во внутреннем мире человека нечто такое, в чем в то же самое время происходит и некий внешний процесс.

Если вы помните, я уже указывал на этот важный факт, я указывал на него в моей последней статье в журнале “Социальное Будущее”, где я подобным же образом коснулся этих вещей в их значении для социальной жизни, и где я ясно указывал на необходимость нахождения того, чем человек владеет в своем внутреннем мире и что он в то же самое время познает, как процесс внешнего мира.

Мы, люди современности, не можем достичь этого, возвращаясь к культуре Йоги; она — прошлое. Ибо сам процесс дыхания изменился. Конечно, вы не можете теперь доказать это клинически, но процесс дыхания сделался иным после третьей послеатлантической культурной эпохи. Грубо говоря, мы можем сказать: “В третьей послеатлантической культурной эпохе человеческое существо еще дышало душою; сегодня мы дышим воздухом”. Не только наши представления стали материалистическими; сама реальность утеряла свою душу.

Я прошу вас не видеть чего-то маловажного в том, что я сейчас говорю. Только подумайте, что это означает, что реальность, в которой живет человечество, сама преобразовалась так, что самый воздух, которым мы дышим, является уже иным, чем он был четыре тысячелетия тому назад. Не только сознание человечества изменилось, о нет! В атмосфере земли была ранее душа. Воздух был душой. Ныне это больше не так; или вернее, он является душой, но совсем иной. Духовные существа элементарной природы, о которых я говорил вам вчера, проникают в вас, — вы можете вдохнуть их в себя, если вы практикуете сегодня дыхание Йогов. Но то, что было достижимо в нормальном дыхании три тысячи лет тому назад, не может быть возвращено искусственно. То, что оно может быть искусственно возвращено, является великой иллюзией восточных людей. То, что я здесь утверждаю, есть описание действительности. Прежней одушевленности воздуха, который принадлежал человеческому существу, более не существует. И, однако, существа, о которых я говорил вчера, — и назвал бы их антимихаиловыми существами — способны проникать в воздух и через воздух в человека и таким путем проникать в человечество, так, как я описывал вчера. Мы можем прогнать их прочь только тогда, если вместо йогического применим то, что является правильным сегодня. Следует уяснить себе, что мы должны стремиться только к тому, что является правильным для нашего времени, если мы осознаем чрезвычайно тонкие взаимоотношения человека с внешним миром, — осознаем, что в нашем эфирном теле возникает нечто такое, что должно все больше и больше входить в наше сознание, нечто подобное процессу дыхания. В процессе дыхания мы вдыхаем воздух с углеродом. Подобный процесс имеет место во всех наших восприятиях внешних чувств. Вот подумайте, что вы видите нечто, — возьмем радикальный случай — предположим, что вы видите пламя. В этом случае имеет место процесс, который можно сравнить с дыханием, только он гораздо тоньше. Если вы затем закроете ваши глаза, (и вы можете делать подобные опыты с каждым из ваших органов чувств), — так у вас останется послеобраз пламени, который постепенно будет изменяться — затухать, как сказал Гете. Помимо того, что является чисто физиологическим, человеческое эфирное тело в значительной степени принимает участие в процессе восприятия светового впечатления и его последующего затухания. Нечто очень, очень важное содержится в этом процессе: он содержит то душевное, которое три тысячи лет назад вдыхалось и выдыхалось с воздухом. И мы должны научиться способствовать процессам восприятия внешними чувствами в их пронизанности душевным, подобно тому, как процессу дыхания три тысячелетия назад.

Видите ли, это связано с тем фактом, что человек три тысячелетия назад жил в своего рода ночной культуре. Яхве возвещал через своих пророков в ночных сновидениях. Но мы должны стараться тонкости нашего интимного общения с миром развить так, чтобы получать не просто чувственные восприятия, но также и духовное. Для нас должно стать несомненным, что с каждым лучом солнца, с каждым звуком, с каждым ощущением тепла и сих потуханием мы входим в душевное взаимное общение с миром, и это душевное взаимное общение должно стать чем-то значительным для нас. Мы можем иметь поддержку себе в достижении этого.

Я ведь описал вам свершение Мистерии Голгофы в четвертой послеатлантической эпохе, которая, если мы хотим быть точными, началась в 747 году до Р.Х. и закончилась в 1413 году после Р.Х. Мистерия Голгофы произошла в первой трети этой эпохи и была понята в самом начале при помощи отзвуков древнего образа мышления, древней культуры. Этот способ постижения Мистерии Голгофы использован до конца. Он больше не справляется с постижением Мистерии Голгофы. И многие попытки, которые предпринимались, чтобы сделать человеческое мышление способным постичь Мистерию Голгофы, оказались больше недостаточными для достижения этого.

Видите ли, все вещи, которые выступают внешне материально, имеют также свою духовно-душевную сторону. И все вещи, которые выступают, как духовно-душевные, также имеют свою внешне-материальную сторону. Тот факт, что земной воздух стал лишенным души, так что человек больше не дышит прежним одушевленным воздухом, имел значительное духовное влияние на развитие человечества. Так как благодаря способности вдыхать душу, с которой человек был изначально родственно связан (как это стоит в начале Ветхого Завета: “И Бог вдунул в человека дыхание, как душу живую”), человек имел возможность сознавать предсуществование души, бытие души до того, как она спустилась в физическое тело через рождение, или, вернее, через зачатие. С той же постепенностью, как процесс дыхания переставал быть одушевленным, человек терял сознание предсуществования души. Уже во времена Аристотеля, в четвертой послеатлантической эпохе, никак невозможно было прозревать — посредством человеческой способности постижения — предсуществование души. Это было  больше совершенно невозможно.

Мы стоим перед примечательным историческим фактом, что величайшее событие, событие Христа, вторглось в эволюцию Земли и, однако, человечество должно было сначала стать зрелым, чтобы постичь его. В начале оно было еще способно схватывать лучи света Мистерии Голгофы древними остатками способности постижения, восходившими к первоначальной культуре человечества. Но затем эта способность постижения постепенно утрачивается, и догматика все дальше и дальше отходила от понимания Мистерии Голгофы. Церковь запрещает веру в предсуществование души не потому, что предсуществование несовместимо с Мистерией Голгофы, но потому, что человеческая способность постижения перестала с силой испытывать сознание предсуществования души, так как воздух стал лишенным души. Предсуществование исчезает из головного сознания. Когда наши ощущения, получаемые через внешние чувства, станут снова одушевленными, тогда мы опять будем иметь пункт пересечения и в этом пункте мы овладеем человеческой волей, которая устремляется вверх из третьего слоя сознания, как я описывал Вам в эти дни. И тогда мы одновременно достигнем того субъективно-объективного, которого так жаждал Гете. Мы тогда опять будем иметь возможность утонченным образом в первую очередь постичь то, сколь замечательно этот процесс восприятия человека посредством внешних чувств находится во взаимоотношениях с внешним миром. Представления о том, что внешний мир, мол, просто действует на нас, а мы, в свою очередь, просто реагируем на него, грубы и топорны. В действительности здесь имеет место душевный процесс, идущий извне вовнутрь, которым овладевает глубокое подсознание, внутренний душевный процесс, так что оба процесса взаимно охватывают мысли, изнутри наружу действует человеческая воля. Человеческая воля и космические мысли пересекаются, встречаются в этом пункте пересечения, подобно тому, как прежде объективное и субъективное пересекались, встречались в дыхании. Мы должны научиться чувствовать, как наша воля действует через наши глаза и как на самом деле к активности внешних чувств едва заметно примешивается та пассивность, через которую осуществляется пересечение космических мыслей и человеческой воли. Мы должны развивать эту новую Йогу воли. И тогда будет сообщено нам нечто подобное тому, что сообщалось человеческим существам в процессе дыхания три тысячелетия назад. Наше положение станет гораздо более наполненным душой, гораздо более духовным.

Мировоззрение Гете стремилось в этом направлении, хотел распознать чистый феномен, который он называл первичным феноменом; при этом он только сопоставлял то, что действует на человека во внешнем мире, не примешивая к этому Люциферических мыслей, которые исходят из головы самого человека; это мышление должно было служить только для сопоставления феноменов. Гете стремился к отысканию не законов природы, а лишь первичного феномена; это было важным для него. Но если мы приходим к этому чистому феномену, к этому первичному феномену, тогда мы имеем во внешнем мире нечто такое, что делает возможным для нас почувствовать развертывание нашей воли при восприятии внешнего мира и затем мы снова поднимаемся к чему-то объективно-субъективному, какое еще содержалось, например, в древнееврейском учении. Мы должны не просто говорить всегда о противоположности между материальным и духовным, но мы должны научиться распознавать взаимодействие материального и духовного, как некоего единства, именно в восприятиях внешних чувств. Если мы не смотрим более на природу только материалистически и не примышляем ей нечто душевное, как это делает, фантазируя, Густав Теодор Фехнер, тогда возникает нечто такое, что будет означать для нас то же, что культура Яхве означала для человечества три тысячелетия тому назад. Если мы научимся сопереживать вместе с восприятиями внешних чувств душевное в природе, тогда мы будем иметь взаимосвязь Христа с внешней природой. Эта взаимосвязь Христа с внешней природой станет тогда чем-то вроде духовного процесса дыхания.

Наш здоровый человеческий рассудок будет помогать нам понять все больше и больше, что предсуществование лежит в основе бытия нашей души. Мы должны дополнять чисто эгоистическое представление, которое возникает просто из нашего желания существовать после смерти, — знанием о предсуществовании души. Мы должны снова — иным способом, чем прежде — подняться до восприятия действительной вечности души. Как раз это и может быть названо культурой Михаила. Если мы шествуем через мир с сознанием, что с каждым взглядом, который мы направляем вовне, с каждым звуком, который мы слышим, нечто духовное, или, по меньшей мере, нечто душевное струится в нас, и что в это же самое время мы устремляем наше душевное во внешний мир, тогда, значит, мы достигли того сознания, которое нужно человечеству для будущего.

Я возвращаюсь еще раз к образу: вы видите пламя. Вы закрываете глаза и имеете после образ, который затухает. Является ли это просто субъективным процессом? Да, говорит современный физиолог. Но это не верно. В космическом эфире это означает объективный процесс точно так же, как наличие в воздухе углекислоты, которую вы выдохнули, означает объективный процесс. Вы запечатлели в космическом эфире образ, который вы ощущаете только как затухающий остаточный образ. Это — не просто субъективный, это — объективный процесс. Вы имеете здесь дело с объективным; вы имеете возможность тут распознать, как нечто такое, что разыгралось внутри вас, является в то же время тонким космическим процессом; только надо осознать это. Если я смотрю на пламя, затем закрываю глаза и даю ему угаснуть (в моем переживании), — оно угасает и тогда, когда я держу глаза открытыми, только тогда я не замечаю этого, — тогда я переживаю процесс, который происходит не только во мне, но имеет место и в мире. Но это так не только в отношении восприятия пламени. Я встречаюсь с каким-то человеком и затем говорю: этот человек сказал то или это, что может быть верным или ложным; это есть суждение, моральный или интеллектуальный акт, совершенный в моей душе. Это затем угасает, подобно восприятию пламени. И это есть объективный мировой процесс. Вы подумали что-нибудь хорошее о ближнем, и оно угасает и является объективным процессом в космическом эфире; вы подумали нечто злое — и оно угасает как объективный процесс. Вы не можете запереть внутри себя, как в шкатулке, свои восприятия и суждение о мире. Вам кажется, что Вы несете их в вашем собственном существе, но они в то же время являются объективным мировым процессом. Так же, как люди третьей эпохи сознавали тот факт, что процесс дыхания — это процесс, происходящий одновременно внутри человека и объективно в мире, так человечество должно осознать в будущем, что душевное, о котором я говорил, является в то же время объективным мировым процессом.

Это преобразование сознания требует большей силы души, чем обыкновенно развитая человеком в наши дни. Пронизать себя таким сознанием означает — дать войти в себя культуре Михаила. Как было самоочевидным для человека второго, третьего, дохристианского тысячелетия, думать о воздухе, как о содержащем душу (и он содержал душу), так должно стать самоочевидным для нас — думать о свете, как содержащем душу; мы должны добиться этого, считая свет главным представителем восприятий внешних чувств вообще. Мы должны основательно избавиться от привычки видеть в свете то, что наш материалистический век привык в нем видеть. Мы должны совершенно перестать верить, что это только вибрации, излучаемые Солнцем, о которых говорят физики и люди вообще, исходя из нынешнего общего уровня сознания человечества. Нам должен стать ясен тот факт, что душа проникает через космическое пространство на крыльях света; и мы в то же время должны понять, что так не было в эпоху, предшествовавшую нашей эпохе. Вы видите объективную разницу, наступившую в процессе развития Земли. Обобщая это в понятиях, мы можем сказать: процесс восприятия одушевленного воздуха, затем процесс восприятия одушевленного света. Именно это может быть наблюдено в эволюции Земли. Мистерия Голгофы означает переход от первого процесса ко второму.

МИСТЕРИЯ ГОЛГОФЫ

Процесс восприятия                                 Процесс восприятия
одушевленного воздуха                             одушевленного света

Недостаточно для человечества нашего и будущего времени говорить абстрактно о духовном, впадать в некоторого рода туманный пантеизм и т.п.; наоборот, мы должны начать распознавать то, что нынешние люди ощущают как всего лишь материальный процесс, пронизанный своей духовностью.

Дело в том, чтобы научиться говорить: “Было время, предшествовавшее Мистерии Голгофы, когда Земля имела такую атмосферу, в которой была душа, которая была связана с душевным в человеке. Ныне земля имеет атмосферу, лишенную душевного, входившего в душу человека. Взамен то же самое душевное, что было ранее в воздухе, вошло теперь в свет, который охватывает нас с утра до вечера. Это стало возможным благодаря тому факту, что Христос соединил себя с землей. Таким образом, воздух и свет в душевно-духовном аспекте подверглись изменению в ходе эволюции Земли”.

Это — ребяческая претензия, чисто материалистически описывать свет и воздух одинаковыми на протяжении всех тысячелетий, в которых развертывалась эволюция Земли. Воздух и свет изменились внутренне, они стали другими. Мы живем в атмосфере и сфере света, совершенно отличных от тех, в которых жили наши души в прежних земных воплощениях. Научиться распознавать внешне материальное как душевно-духовное, — вот в чем дело. Если люди в привычной ныне манере описывают чисто материальное бытие, а затем прибавляют, как своего рода декорацию, — это материальное везде содержит духовное, — то таким образом не создать подлинной духовной науки. Да, люди очень странны в этом отношении; они ныне склонны вполне довольствоваться абстракциями. А необходимо следующее: в будущем мы должны прекратить абстрактное различение между материальным и духовным, но должны искать духовное в самом материальном и описывать его как одновременно и таковое; и мы должны распознавать в духовном переход его в материальное и его способ действия в материальном. Только действительно достигнув этого, будем мы в состоянии добиться истинного познания самого человека. “Кровь есть совсем особенный сок”, но жидкость, о которой говорят сегодня физиологи, совсем не “особенный сок”, это — просто жидкость, химический состав которой пытаются анализировать тем же путем, как анализируют другие вещества; она не является ничем особенным. Но если мы достигнем, как отправного пункта, способности постижения метаморфозы воздуха и света в верном аспекте души, то мы заново постепенно продвинемся к душевно-духовному пониманию самого человеческого существа во всех его членах. И тогда мы не будем иметь абстрактную материю и абстрактный дух, но — дух, душу и тело в их взаимодействии. Это и будет Михаилова культура.

Вот чего требует наше время. Это должно быть постигнуто, усвоено всеми фибрами душевной жизни тех людей, которые хотят понять настоящее время. Когда нечто, отличное от обыденного, должно быть введено в человеческое мировоззрение, оно всегда встречает длительное сопротивление. Я часто приводил следующий, милый в своей глупости, пример. В 1837 году (менее столетия тому назад) запросили ученую Медицинскую Коллегию Баварии, когда была предложена постройка первой железной дороги от Фюрта до Нюрнберга, будет ли такая железная дорога допустима в гигиеническом отношении? Медицинская Коллегия ответила (я рассказываю вовсе не сказку, существуют документы об этом): Такая железная дорога не должна строиться, так как люди, которые будут пользоваться подобным способом передвижения по земле, станут нервнобольными. И было еще добавлено: Если же найдутся люди, настаивающие на строительстве подобных железных дорог, тогда абсолютно необходимо возвести справа и слева от железнодорожного пути высокие дощатые заборы: чтобы предохранять людей, мимо которых будут проходить поезда, от сотрясения мозга. Да, здесь вы видите одно такое суждение, которое рухнуло; а другое, подобное ему, касается хода развития человечества. Сегодня мы смеемся над таким документом, который выдала Баварская Медицинская Коллегия в 1837 г., и, однако, мы не совсем оправдано посмеемся: ибо, если что-либо подобное случится сегодня, люди поступят опять таким же образом. И в конце концов Баварская Медицинская Коллегия была не совсем неправа. Если мы сравним состояние нервов современного человечества и людей две сотни лет назад, то мы можем сказать, что люди стали нервными. Возможно, Медицинская Коллегия немного преувеличила, но все же люди стали нервными. В настоящий момент настоятельно необходимо для поступательного развития человечества, чтобы некоторые импульсы, которые стремятся войти, действительно вступить в эволюцию Земли, не были бы отброшены. То, что время от времени хочет проникнуть в развитие человеческой культуры, очень часто оказывается неудобным для людей, но то, что является долгом по отношению к развитию человеческой культуры, должно быть осознано, исходя из объективных фактов, и не должно проистекать из человеческой склонности, хотя бы и самой утонченной, к собственному удобству. Я заключаю сегодняшнюю лекцию этими словами потому, что без сомнения будет происходить все более усиливающаяся борьба между антропософическим познанием и различными другими убеждениями. Признаки этого мы видим со всех сторон. Убеждения, исповедания, которые хотят остаться на старых, избитых путях, которые не хотят подниматься к новому познанию Мистерии Голгофы, укрепят свои сильные боевые позиции, которые они уже заняли, и будет очень легкомысленно, если мы не осознаем того факта, что эта битва уже началась.

Я сам, можете быть уверены, не стремлюсь к такой борьбе (особенно к борьбе с Католической Церковью), которая, по-видимому, навязывается нам с таким ожесточением другой стороной. Кто достаточно хорошо знает глубокие исторические импульсы верований нашего времени, тот не будет стремиться бороться с освещенным веками установлением. Но если битва нам будет навязана, она не может быть избегнута! Духовенство наших дней ни в какой мере не склонно открывать двери тому, что должно войти, а именно, духовно-душевному постижению. Вспомните то странное, как гротеск, высказывание, которое я вам недавно приводил, где говорилось, что люди должны знакомиться с антропософически направленной духовной наукой только по трудам моих противников, так как католикам запрещено Папой читать мои собственные сочинения. Это — не смешное, пустое дело; это — очень серьезное дело! Вражда, которая выступает таким образом, которая способна распространять в мире подобные суждения, — к ней нельзя относиться легкомысленно. И это в особенности потому, что мы не вступаем в такую борьбу с легкостью, охотно. Возьмем пример с Католической Церкви (дела обстоят таким же образом и в отношении Протестантской Церкви, но Католическая более могущественна): тут мы должны считаться с освященными веками установлениями. Если кто-либо понимает значение облачения священника, когда он читает Святую Мессу, значение каждой отдельной части его священнического облачения, — если он понимает каждый отдельный момент Святой Мессы, тогда он знает, что это есть издавна священные, достойные почитания, установления. Это — установления более древние, чем христианство; ибо, Святая Месса — это древний культ мистерий, только преобразованный в христианском смысле. И нынешнее духовенство, применяющее описанные выше приемы борьбы, живет в своем культе! Поэтому, если имеют, с одной стороны, глубокое почитание существующих культов и символов, и видят с другой стороны, какими дурными средствами их защищают, и с какими дурными приемами ведется нападение на то, что хочет войти в развитие человечества, тогда отдают себе полный отчет в серьезности, которая необходима, чтобы тут занять должную позицию. Это поистине достойно глубокого изучения и внимания. То, что таким образом провозглашается той стороной, это есть только начало; и неправильно было бы проспать это; наоборот, мы должны заострить наше внимание на это! В течение двух десятилетий, в которые Антропософическое движение развилось в Средней Европе, мы могли быть снисходительны к сектантской дремоте, с которой было так трудно бороться в наших рядах, и которая еще сегодня сидит, глубоко укоренившись, в душах людей, вошедших в Антропософическое движение. Но прошло то время, когда мы могли позволять себе снисходительность к сектантской дремоте. То, что я так часто здесь подчеркивал, глубоко верно, а именно, что необходимо, чтобы мы постигли всемирно-историческое значение Антропософического движения, и, не обращая внимания на мелочи, в то же время считались бы и с малыми импульсами так же, как и с серьезными и большими.