Антропософия - Антропософия

http://anthroposophy.ru/index.php?go=Pages&in=view&id=557
Распечатать

Четвёртая лекция (Берлин, 12 апреля 1917 года).

ФИЗИЧЕСКОЕ И МОРАЛЬНОЕ



Мои милые друзья!

Чем дальше углубляешься при помощи духовнонаучных принципов в Мистерию Голгофы, тем больше убеждаешься, что грядущие времена должны, как бы в силу естественных событий, все глубже проникнуть в эту Мистерию Голгофы. И в отношении многого станет ясно, что то, что понято до сих пор из Мистерии Голгофы, есть лишь как бы подготовление к истинному пониманию самой Мистерии и прежде всего того, что должно было быть изжито человечеством благодаря Мистерии Голгофы. Не подлежит никакому сомнению, что все поясняемое нами сейчас в области духовной науки таким сложным и, как многие утверждают, «трудно-понятным» образом, при помощи всевозможных пояснений, все это в будущем будет даваться совершенно просто и в немногих словах. Это вполне допустимо. Но таков уж ход духовной жизни, что великие, простые, постигаемые в немногих словах истины должны быть сначала завоеваны, проработаны, и не в каждый момент могут даваться глубочайшие истины в простой форме. И карма нашего времени именно такова, что нам приходится еще много трудиться над тем, чтобы понять душою всю важность и значение Мистерии Голгофы.

В сегодняшней лекции, составленной тоже в форме афоризмов, я принужден снова оттенить ту же точку зрения, что чрезвычайно важно усвоить себе представление об «уповании» и о «вере», как о чем-то, несущем в себе источник силы.

Нужно уяснить себе, что внешнее материалистическое мировоззрение стремится исключить при рассмотрении мира моральную сторону этих вещей. Я уже много раз указывал на то, как стремится не только научное, но и популярное, самое простое мышление наших дней исключить моральное из понятия о развитии мира. В настоящее время считается весьма важным выяснить, благодаря каким физическим законам возникла из мировой туманности наша Земля, каково было ее начало и какими физическими законами будет обусловлен ее конец. Наши моральные представления как бы отступают перед этими физическими, и я уже указывал на то, что они не обладают достаточной силой реальности. Мы осуждены на это в наше время. И развитие подобных представлений будет идти еще дальше. Человеку, твердо стоящему на точке зрения естественнонаучного воззрения, конечно, покажется крайне фантастическим, полным суеверия представление о том, что в начале нашего земного бытия произошел некий факт, о котором можно судить только с точки зрения морали, как это и делается в Библии в рассказе о грехопадении. И современное мировоззрение не может представить себе такого развития морального вплоть до конца нашего земного бытия, по которому это самое моральное перенесет, все наши физическо-химические процессы, как бы изменив их, в другое планетарное бытие, в бытие Юпитера. Представления физического и представления морального идут рядом и не переносят друг друга. Естествознание стремится совершенно устранить моральное, а моральное начинает как бы свыкаться с тем, что не обладает физической действующей силой.

Современная религиозная догматика пытается заключить компромисс с естествознанием, причем естествоиспытатели особенно обращают внимание на то, чтобы как можно тщательнее отделить моральное от разных физических, химических, геологических и других процессов.

Вам может показаться, что сегодняшняя исходная точка моего рассмотрения не имеет ничего общего с ним, но впоследствии вы увидите, что она именно к нему и приводит. Сначала я обращу ваше внимание на то, что не все люди, занимающиеся рассмотрением мира, исключали все моральные суждения, обращаясь к высшей природе и процессам ее. Это в высшей степени интересно. Современному ботанику ни за что не придет в голову применять какие-либо моральные понятия при изучении законов роста растения. Он счел бы наивностью применение морального масштаба к произрастанию растений, точно можно у растения спрашивать о морали. Представьте себе, какой бы вид имел человек, провозглашающий нечто подобное. Но не все люди были таковы. И, как на характерный пример, я укажу вам на одного человека, который не походил на других, на человека, слывущего у многих не за истинного христианина, но бывшего в своем мировоззрении лучшим христианином, чем многие другие. Откройте любое католическое сочинение о Гете и вы увидите, что к Гете, конечно, относятся с известной снисходительностью, считаясь с ним все-таки, как с величиной, все время подчеркивая, однако, что он недостаточно серьезно относится к христианству. Но в Гете таилось гораздо больше христианского, чем в тех людях, у которых, по известному изречению, всегда на языке: «Господи, Господи ...». У Гете не было на языке этого «Господи, Господи», но все же его миросозерцание было полно самого настоящего христианства. Я обращу ваше внимание на то, на что обыкновенно не обращают внимания, говоря о Гете. В своем учении о метаморфозе Гете пытался, как известно, составить представление о росте растений.

Я уже часто упоминал о разговоре, который он имел с Миллером по поводу этого учения о метаморфозе, после лекции венского профессора Барча. Миллеру не нравилось, как Барч говорил о растениях: по его мнению, не следовало так разлагать на отдельные части, а лучше прибегнуть к иному способу рассмотрения. Гете набросал в ответ несколькими штрихами идею своей метаморфозы растений, чтобы показать, что можно подразумевать как духовную связь между отдельными явлениями растений. «Это не действительность», — возразил Миллер, — «это идея, не обусловленная опытом действительности, а идея». Гете, не поняв этого, как следует, возразил: «Если это идея, то я вижу мои идеи глазами». Он не понимал, следовательно, идеи, не воспринимающейся из действительности, подобно звуку или цвету. Он утверждал, что видит свои идеи глазами. В этом уже кроется указание на то, что Гете пытался созерцать и духовное в росте растений. Но Гете всегда ясно сознавал, что все, что он имеет сказать современникам, может быть им сказано до известной границы, ибо для многих вещей еще не настало время.

Затем оказалось, что гетевское учение о метаморфозе дало как бы известный импульс некоторым ученым естествоиспытателям, специалистам, как, например, ботаникам Шельверу и Геншелю. Они писали весьма странные вещи о росте растений, вещи, за которыми Гете следил с живейшим интересом. Современному ботанику покажется совершенным безумием этот обмен мнений между Гете, Шельвером и Геншелем. Очень полезно вспомнить по этому случаю слова апостола Павла, что безумие перед людьми есть часто мудрость перед Господом. У Гете мы встречаем несколько афоризмов по поводу впечатления от способа представления Шельвера. Я в нескольких словах укажу на то, что хотел сказать Шельвер. Шельверу был до крайности противен тот способ, посредством которого люди, и в частности ботаники, рассматривают растения; вот что говорит он: «Посмотрите, как люди представляют себе растения. С одной стороны, в цветке развивается пестик, с другой — тычинки. Пестик, по мнению людей, оплодотворяется тычинками, и благодаря этому происходит новое растение». Шельвер с этим не соглашается. Подобная идея совсем не в духе растительного царства, в действительности же каждое растение единственно в силу того, что оно (растение) в состоянии воспроизводить себе подобных. А оплодотворение рассматривается Шельвером как явление побочное, даже как нечто искусственное, как ошибка природы. Правильнее было бы и более согласно природе, если бы каждое растение было бы в состоянии воспроизводить из себя, без оплодотворения, дальнейшее растение, чем это делает, например, ветер, бросая на пестик пыльцу и способствуя таким образом развитию растительного царства.

Гете, всегда внимательно следивший за превращением растений, листа в цветок, рассматривал как нечто само собой разумеющееся, что все растение, метаморфизируясь, может воспроизвести новое растение. Идея Шельвера ему понравилась, и последствием этого явился афоризм, созданный им совершенно серьезно, но являющийся для современного ботаника совершенным безумием. В очерке, посвященном Шельверу, мы находим следующие слова: «Это новое учение об опылении можно только приветствовать, оно крайне уместно, когда приходится читать лекции перед молодежью и дамами. До сих пор преподавателю приходилось всегда испытывать неловкость, когда подобным невинным душам, желавшим учиться далее, попадалась какая-нибудь ботаническая книга, то нравственное чувство их было всегда глубоко оскорблено, эти вечные надоедливые свадьбы, при которых моногамия, эта основа нравов, закона, религии, превращается в какое-то неопределенное сладострастие, всегда останутся отталкивающими для чистого человеческого ума».

Итак, представьте себе: Гете бросает взгляд на растительное и находит невыносимым, что там происходят вечные свадьбы, вечное оплодотворение, было бы уместно, по его мнению, если можно было совсем об этом не говорить более, а только о том, что растение собственной силой может воспроизводить себе подобных. И он развивает это далее:

«Ученых филологов часто упрекают, и не без справедливости, в том, что они, как бы желая вознаградить себя за безрадостную сухость своих трудов, тратят гораздо более, чем это следует, труда на толкование не очень пристойных легкомысленных мест у древних авторов. В этом же повинны и некоторые другие естествоиспытатели, которые, заметив у доброй матери-природы некоторые упущения, не преминули отнестись к ней, как к древней Баубе, с весьма недвусмысленными шутками. Я припомню, что видел где-то арабески, в которых весьма наглядным образом, по античному образцу, были представлены внутри цветов отношения полов».

Гете считает, значит, весьма желательным, чтобы эта половая точка зрения была бы удалена из растительного царства. Даже в его время это считалось безумием, в настоящее же время, в эпоху психоанализа, когда стараются объяснить все сексуальностью, было бы сочтено за еще большее безумие, если бы кто-нибудь выразил мнение, что наблюдение природы протекало бы успешнее, если бы к нему не примешивался этот аморальный сексуальный принцип. Гете подчеркнул: «Шельвер является весьма крайним, он осмеливается на многое». Но нигде Гете не говорит, что ему неприятна эта крайность, наоборот, он приветствует ее появление с радостью.

Нужно заглянуть глубже в душу Гете, в его христианскую душу, чтобы понять, что лежит в основе всего этого. Тот, кто наблюдает природу с современной естественнонаучной точки зрения, тому нечего делать с подобными представлениями, ибо для них необходимы известные предпосылки. И предпосылки эти гласят, что растения, какими они являются сейчас, противоречат своему первоначальному предрасположению. Для того, кто углубляется как следует в растительное царство, с необходимостью становится ясным, что когда я смотрю на первоначальное предрасположение растения к росту, то я вижу, что тот способ, как летает и оплодотворяет цветочная пыльца, совершенно не соответствует первоначальному предрасположению растений. Это должно было быть по-другому. А для этого, мои милые друзья, необходимо уяснить себе, что все расстилающееся вокруг нас растительное царство снизошло из первоначально совсем иной формы в ту форму, какую мы видим сейчас.

Свойственное Гете воззрение на природу как бы прозревало в современных растениях то, какими они были бы до грехопадения — употребим это символическое выражение. И действительно, по Гете всякое учение о метаморфозе не понятно, если не проникнешься настроением невинности, наивности, царящим в ней, если не будет понято то, что хотел сказать Гете своим учением о метаморфозе. «Все, что происходит в растительном царстве, не было ему предопределено заранее, оно достигло его только тогда, когда земное развитие спустилось из одной сферы в свою теперешнюю». Исходя из этого вы можете распространить это представление и на минеральное царство, в котором тоже не все так, как было первоначально.

И наблюдающий эти вещи чисто научно с необходимостью должен прийти к тому, что это правильно вплоть до царства животных, пока мы имеем дело с так называемыми хладнокровными животными, но отнюдь не с теплокровными. Минеральное царство, растительное и царство хладнокровных животных не таковы, значит, какими были первоначально. Они спустились из одной сферы в другую и сделались тем, что делает сейчас необходимым проявление в них сексуальности. Эти царства как бы не могут достичь полного развития таящихся в них способностей и требуют помощи. В растении скрыта первоначальная способность не только проходить метаморфозу от листа к цветку, но и воспроизводить новое растение. Но ему не достает сил на это, оно нуждается во внешнем побуждении, потому что покинуло область, в которой обитало прежде. И с минеральным царством было бы по-другому, и с царством хладнокровных животных. Эти существа как бы осуждены остановиться на полпути.

Теперь обратимся к противоположным царствам природы, царству теплокровных животных и царству растений, подвергающихся одеревенению, т.е. деревьев (ибо те упомянутые мною раньше растения, в которых планомерно происходит метаморфоза, суть растения, производящие зеленые листья и стебли, а не деревенеющие растения), а также к физическому роду человеческому. Я уже обращал в предыдущей лекции ваше внимание на то, что физический человек, каковым является он сейчас, отнюдь не отвечает своему предрасположению, ибо тело его, в сущности, предрасположено к бессмертию.

Но это идет еще дальше. Не только созданный для бессмертия физический человек не несет в себе этого предрасположения, но и другие существа, такие, как деревенеющие растения и теплокровные животные, не несут в себе смерть. Они не таковы, какими были первоначально: не то, чтобы они были созданы бессмертными — они спустились вниз, и благодаря этому произошло для них нечто другое. Я сказал: существа минерального и растительного царств и хладнокровные животные не могут развить свои способности до конца, они нуждаются во внешнем влиянии. Существа теплокровных животных, деревенеющих растений — т.е. образующих кору и древесину — и человек не являют в современном своем образе своего происхождения, своего начала. Первые существа, значит, не развиваются до конца, нуждаясь в постороннем влиянии. Существа, обозначенные мною как вторая группа: деревенеющие растения, теплокровные животные и люди, — в том виде, в каком они есть сейчас, не проявляют своего начала, как бы отрицают его.

Первая группа не может выявиться до конца, а вторая проявляет себя так, что из ее теперешнего состояния невозможно проследить ее начало.

Все вышесказанное можно принять как предпосылку известного направления, по которому пойдет исследование природы в будущем. Ему с необходимостью придется различать между предрасположением людей и их настоящим состоянием.

Возникает вопрос: отчего же все это произошло? Нас окружает природа, не соответствующая тому, чем она должна быть, даже если ее рассматривать с естественнонаучной точки зрения. Почему же все это произошло? Что причиной, виной этому? И ответ гласит: во всем виноват человек! И вина его состоит в подпадении люциферическому влиянию, как я его уже изображал, в том, что в начале Библии рисуется, как первородный грех. Событие это есть для духовной науки истинный факт, но факт, касающийся не только человека, мои милые друзья. Непосредственно коснулся он, правда, человека, но человек обладал такой силой, такой мощью, что он увлек за собой всю природу. Он увлек за собой развитие растений, так что они уже не могут довести своего развития до конца и нуждаются во внешнем толчке. Человек довел до того, что наряду с хладнокровными животными существуют и теплокровные, т.е. страдающие наряду с человеком. Человек вовлек их в сферу, в которую он сам попал благодаря люциферическому искушению.

В настоящее время представляют себе так, что человек всегда находился в таком отношении к миру, как сейчас, что он ничего не может сделать по отношению к остальной природе, что животные и растения возникают наряду с ним, без его видимого влияния. Но так было не всегда. Прежде чем возникло настоящее положение в природе, человек был могучим существом, не единолично совершившим тот поступок, который называют люциферическим искушением, но и вовлекший в него всю земную природу, и завершением этого явилось полнейшее отрешение морального от природного.

Мои слова звучат совершенно непонятно для человека, мыслящего естественнонаучно. Но они станут со временем понятны. Современное естествознание есть лишь эпизод, несмотря на все свои заслуги, все свои завоевания. Его сменит иное, которое вновь признает существование высшего миросозерцания, по которому природное и моральное суть лишь две стороны одного и того же существа. Но не пантеистическая расплывчатость приведет к подобному мировоззрению. Нужно только прийти к конкретному рассмотрению, то, как действительно явствует из внешнего бытия, что оно предрасположено к иному, а не к тому, что проявляется сейчас в обыкновенном порядке природы. Нужно только иметь мужество применить моральный масштаб также и к внешнему природному бытию. Современное монистическое миросозерцание вменяет себе в особую заслугу, что оно повсюду исключает моральное. Но оно делает это из трусости, из трусости познания, не желая проникнуть до границ, до которых довел Гете — где действительно выступает уже необходимость применить моральный масштаб, точно так же, как и для внешнего наблюдения наступает необходимость применить чисто внешний естественнонаучный масштаб.

Мои милые друзья! Эта возможность, представлять себе внешний мир пронизанным моральным принципом, исчезла бы для человека, если бы в начале нашей эры не произошла Мистерия Голгофы. Мы уже видели, что все, что связано с природой, несет в себе разрушение, что все оно спустилось из иной области, и что оно должно вновь подняться над тем уровнем миросозерцания, на котором находится теперь. Наше миросозерцание должно подняться над этим уровнем. К этому же принадлежит и наше мышление. И если современные Дю-Буа-Раймоны и другие утверждают, что наше мышление не в состоянии подойти к действительности, если они утверждают «ignorabimus», отрицая познание, то это, в известном смысле, правильно. Но почему? Потому что наше мышление тоже снизошло из предназначенной ему области и должно найти обратный путь туда. Все находится под влиянием этого нисхождения самого мышления. Так что можно сказать: до известной степени правы утверждающие, что мышление не может проникнуть далее, но это мышление подвергалось разрушению наряду с другими сущностями и должно вновь подняться. И импульс к возвышению мышления заложен в Мистерии Голгофы, т.е. в том, что проникло, как импульс, в человечество благодаря Мистерии Голгофы. Даже наше мышление подвержено отчасти влиянию первородного греха и должно быть освобождено от него, чтобы проникнуть в действительность. Наше естествознание, с его аморальной необходимостью, есть лишь продукт испорченного, спустившегося мышления. Не имеющие мужества признать это, находятся не внутри, но вне всякой действительности.

То, что в Мистерии Голгофы заложена та сила, которая может возвысить вновь упавшее из высшей области в низшую, становится особенно ясным при рассмотрении отдельных конкретных вещей. Что произошло бы с земным развитием, опустившимся благодаря человеку на более низкую ступень вместе со всей природой (это есть отнюдь не какое-либо аскетическое воззрение, а просто факт, подобный естественнонаучным фактам), что сделалось бы с земным развитием, опустившимся благодаря человеку, если бы не был дан новый импульс через Мистерию Голгофы? Как не может существовать растение, если вырвать его пестик, так не могла Земля пройти свое развитие, если бы не было Мистерии Голгофы.

Мы находимся сейчас в пятом послеатлантическом периоде. В четвертом, в его первую треть, произошла Мистерия Голгофы. Тот, кто не слеп, может вполне ясно убедиться в существовании в наше время обратного течения. Наше мышление, которое должно проникать в самые глубины сущности вещей, переживает упадок. В этом мышлении, в глубоком ощущении сущности вещей, замечается упадок. Коперниканское мировоззрение и тому подобные вещи суть колоссальные явления, но они могут вести лишь к поверхностному познанию вещей, они не проникают в глубину. Они именно и возникли вследствие того, что в течение некоторого периода и не старались проникнуть в глубину. Это непроникновение, мои милые друзья, заходило бы все дальше и дальше. И уже сейчас можно было указать на известные конкретные факты, которые имели бы место, если бы подобное направление продолжалось, и чему помешало только все большее и большее влияние импульса Мистерии Голгофы.

Мои милые друзья! Взгляните вместе со мной, как сквозь окошко, на возможное развитие человечества, но забудьте то, что я вам покажу сквозь окошко, для внешнего мира, чтобы не подвергаться насмешкам при описании известного факта. Ибо в настоящее время поднимается сейчас же адский хохот, если слышат что-либо подобное. Но если будут, например, развиваться все интенсивнее воззрения царящие в чисто научном университетском естествознании, если они будут все более широко распространены (мы живем в пятом послеатлантическом периоде, за которым последует шестой и седьмой), то известные вещи примут весьма странные формы, если Мистерия Голгофы не будет воспринята особенно углубленно. В настоящее время, если кто-нибудь заговорил бы о таком новом научном воззрении на грехопадение, как вышеприведенное, заговорил бы вне круга, подготовленного к этому приобретенными в течение многих лет представлениями, показывающими, что это вполне доказывается научно, его бы сочли за безумца, он подвергся бы насмешкам. Он не встретил бы никакого доверия к своим воззрениям во внешнем материалистическом мире, в мире, стоящем вне христианства. Это относится к началу пятого послеатлантического периода. В шестом же послеатлантическом периоде будет уже по-иному, в особенности для одной части человечества. Понадобится упорная борьба, чтобы провести Христов импульс. В настоящий момент принято прибегать к бичу насмешки, издевательства, или, как это теперь называется, — к бичу критики по отношению к тому, кто пытается провозгласить истину, опираясь на духовнонаучное познание. В шестую эпоху начнут таких людей лечить. Т.е. будут изобретены лекарства, которые насильственно будут даваться всем утверждающим, что существуют нормы добра и зла, что добро и зло не являются человеческими утверждениями. Наступит время, когда скажут: «Что вы говорите о добре и зле? Их устанавливает государство. Добро есть то, что предписывается законом как добро; то же самое и зло, которого закон предписывает избегать. Если вы говорите о каком-то моральном добре и зле, вы, значит, больны». И таким людям будут даваться лекарства, будут их лечить. Такова тенденция. Это не преувеличение, это только то, что вы можете увидеть через окно, о котором я говорил. К этому клонится ход времени. А что последует за этим в седьмой послеатлантический период, — этого я вам пока не скажу. Но это правда. Нельзя задержать того, что существует в человеческой природе, оно все равно проявится тем или иным способом. Наступит время, когда люди будут считаться больными по понятиям естественнонаучного воззрения и для их исцеления будут применяться необходимые лечения. Это отнюдь не фантазия. Самое трезвое наблюдение действительности приводит к тому, о чем я сейчас говорил. И кто имеет глаза и уши, может видеть уже начало этого.

И важно постигнуть во всей глубине, мои милые друзья, и постепенно внедрить это в жизнь, что то, что составляет человеческое эфирное тело, не таково, каким оно было первоначально предназначено для человека (в этом-то и вся суть, отсюда вытекает все остальное). Ибо это человеческое эфирное тело не содержит различного эфирного, полученного им ранее, а оно получило все виды эфирного в полной его жизненности, но сейчас осталась из них одна теплота. Поэтому-то и обладает человек теплой кровью, наряду с животными, которых увлек за собой в своем падении. Человек имеет возможность перерабатывать тепловой эфир особым образом. Но со световым эфиром дело обстоит уже иначе. Человек воспринимает его, но излучает его так, что при известном низшем ясновидении можно различать в ауре человека эфирные краски. Они существуют там. Кроме того, человек был также предрасположен к обладанию собственного звука, тона и общей гармонии сфер, он обладал индивидуальным тоном и первоначальной жизнью, так что эфирное тело всегда имело бы возможность сохранить физическое тело бессмертным, если бы это эфирное тело удержало в себе эту первоначальную жизненность.

Тогда не случилось бы многого другого, мои милые друзья. Ибо если бы эфирное тело осталось в своем первоначальном виде, то человек остался бы в той высшей области, из которой он спустился. Он не подпал бы люциферическому искушению. В этой области были бы тогда совершенно иные соотношения. Они были некогда. И такие умы, как Сен-Мартен, обладали еще сознанием, что эти соотношения существовали. Оттого и говорят они о них, как о некогда существовавшей реальности.

Представим себе в нашей душе хотя бы одно из таких соотношений. Человек не мог бы тогда говорить так, как он говорит сейчас, ибо он никогда не произносил свои слова так, чтобы благодаря этому единый, общий язык распался бы на множество разных языков. Ибо различие языков происходит от того, что язык сделался чем-то пребывающим. Но он отнюдь не предрасположен к этому, а к совершенно иному. Вы должны живо представить себе, к чему человек был предрасположен. Если бы в человечестве была бы — я говорю не про теорию, а про душу — хотя бы одна искорка гетевского мировоззрения, то тогда поняли бы смысл такой фразы. Представьте себе человека, обладающего свойственными ему первоначально  способностями. Если бы он смотрел на все, что доставляет ему внешние впечатления, то к нему притекали бы не только цвета, звуки, все, из чего составляются внешние впечатления, но он воспринимал бы и дух, изливающийся повсюду из вещей; в красном цвете проявлялся бы дух красного, в зеленом — дух зеленого и т.д. Отовсюду к нему устремился бы дух. Гете об этом имел понятие, говоря: да если это растение лишь идея, то я вижу мои идеи, они находятся вовне, как краски. В этой идее таится предчувствие. Попытайтесь представить себе это конкретно, со всей полнотой субстанциональной действительности, пусть к вам действительно жизненно приблизится дух. Но если бы внешние впечатления не притекали так жизненно, то с каждым бы внешним впечатлением встречался процесс дыхания. С тем, что проникает через нашу голову, через наши чувства, сталкивается постоянно то, что живет в нашем дыхании. Впечатление красного притекает извне, изнутри идет ему навстречу дыхание, которое в этом случае становится звуком. При каждом отдельном впечатлении из человека исходил бы звук. Не существовало бы пребывающего языка, на каждое впечатление, на каждую вещь человек отвечал бы непосредственно изнутри звучащим жестом. Вместе со словом весь человек находился бы во внешней сущности. То, что образовалось, как язык, из этого жизненно текущего языка, есть лишь земная проекция, нечто отпавшее, повергнутое вниз. Воспоминания об этом первоначальном языке, которым говоришь с целым миром, сохранилось в малопонятном сейчас выражении о «потерянном слове». Об этом же первоначальном духе, когда человек обладал глазами не только, чтобы смотреть, но и воспринимать ими дух, когда он своими внутренними процессами дыхания отвечал на восприятие глаза звучащим духом — об этом живом «единении с духом» напоминают слова: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Об этой жизни в божественном гласит начало Евангелия от Иоанна.

Это было одно. Другое состоит в следующем: при процессе дыхания, поскольку он продолжается в нашей голове, при вдыхании и выдыхании происходит нечто не только в обоюдном обмене с внешним миром, но осуществляется и пульсация всего нашего организма. Процесс дыхания встречается в голове с впечатлениями, притекающими к нам извне. Но и в низшем организме процесс дыхания сталкивается с процессом обмена веществ. Если бы человек обладал первоначальной жизненностью эфирного тела, то процесс дыхания был бы связан с чем-то иным, чем сейчас. Сейчас это имеет такой вид, но это не совсем точно, ибо то, что являет собой процесс обмена веществ, не так уж независимо от процесса дыхания, но эта зависимость находится как бы за кулисами бытия, в оккультном. Но она находилась бы совсем в ином плане, если бы человеку удалось удержать свое первоначальное живое эфирное тело, если бы оно не испарилось бы до известной степени в течение его жизни, вследствие чего и происходит изнутри, а не только через внешнее физическое тело, а именно изнутри, смерть. Если бы человеку удалось удержать свое первоначальное предрасположение, то он обладал бы таким обменом веществ, что через него создавалась бы некая субстанция. И эта субстанция являлась бы одним полюсом. Это были бы не выделения, а субстанция, порожденная обменом веществ. Другим полюсом явился бы выдыхаемый человеком воздух, который таил бы в себе силу создавать формы. Субстанция, образованная человеком, захватывалась бы формой, образующейся силой его выдыхания. И этим было бы создано им в окружающем его мире то, что должно было быть первоначально царством животных. Ибо царство животных является выделением человека, должно быть им, дабы человек мог распространить далеко вокруг себя господство своего бытия. Так и нужно мыслить себе животных. Это вытекает из всего моего рассмотрения.

К тому, что животные были гораздо ближе к человеку, приходит уже понемногу и естествознание, конечно, не так, как доказывает это грубый материалистический дарвинизм, толкующий о восхождении человека и нисхождении животных.

Рассматривая в настоящее время человека в связи с животным царством, вы не найдете в них первоначально обитавшего в них духа. Как растительное царство не может довести до конца свое развитие, так и царство животных не выявляет своего происхождения. Естествоиспытатели задумываются над их возможным развитием. Но причины их существования, наряду с человеком, следует искать в той области, из которой сошел человек. Поэтому-то и нельзя их найти там, где ищет их Дарвин и его материалистические толкователи. Они лежат за пределами великих доисторических событий.

Теперь припомните тот факт, о котором я недавно говорил: для тех, кто прозревает вещи духовнонаучно, становится ясным тот факт, что в 6-ом и 7-ом тысячелетии человечеству суждено стать бесплодным. Женщины станут бесплодными; человечество уже не сможет размножиться свойственным ему образом. Здесь должна произойти метаморфоза, вновь должна быть установлена связь с высшим миром. Для осуществления этой связи, и чтобы не дать миру прийти к такому упадку, когда будут лечить тех, кто различает еще добро и зло, когда то и другое будут рассматривать просто как государственные и человеческие установления, когда наступит время, что род человеческий в силу необходимости начнет иссякать (с той же необходимостью, с какой кончается в известном возрасте у женщин способность к воспроизведению, с такой же необходимостью наступит и в земном развитии известный момент, когда люди потеряют возможность размножаться, как до сих пор), — для того, чтобы этого не происходило, был дан Христов Импульс.

Вы видите, как распространяется Христов Импульс на все развитие Земли. Я хотел бы, мои милые друзья, посмотреть на того, кто воображает, что Христов Импульс может потерять долю своего величия, своей высоты, будучи включен в мировой порядок.

Другими словами: мы как бы возвращаем Христову Импульсу его истинное космическое значение, утверждая, что в начале и в конце земного развития должен существовать иной порядок, чем существующий в настоящее время в природе, порядок чисто моральный, не содержащий ничего физического. И Христов Импульс и дан для того, чтобы в конце земного развития было внесено то же самое, что было и в начале. Для того он и включается в земное развитие. И таким и должен быть он рассматриваем. И тот, кто воспринимает слова Евангелия не только внешне, а относится к ним с требуемой Христом истинной верой, тот сумеет найти в Евангелии как бы подготовление к такому пониманию Христова Импульса, которое прилагаемо и к внешнему наблюдению, и к включению его в весь мировой порядок. Ведь и в Библии известные места постигаются лишь при помощи духовнонаучного исследования.

В Евангелии написано: «ни одна йота, ни одна черта не прейдет из закона». Некоторые толкуют, это так что Христос не желал ничего трогать или изменять в еврействе, а только прибавить к этому немного и от Себя. Он вовсе не хотел, будто бы восставать против еврейства. Но смысл этих слов иной. Ни одно место из Евангелия не может быть вырвано из общей связи, именно в Евангелии все находится в самой тесной связи между собой. Тот, кто старается вникнуть в эту связь, найдет следующее: говоря о йоте и черте, Христос хочет сказать, что в древнейшие времена, когда возникал закон, человечество обладало еще наследием древней мудрости и не подошло еще к тому моменту, когда приблизилось Царство Небесное, когда должен совершиться поворот, когда должны измениться чувства. Тогда, в те древние времена, существовали еще порядки, которые были еще в состоянии находить законы из духа.

«Но вы, живущие сейчас во внешнем мире, не способны уже изменить ни черточки в законе. Чтобы закон остался истинным, в нем нельзя ничего изменить, ни йоты, ни черточки. Сейчас не время заниматься изменениями в законе, он должен остаться, каким есть. Нужно пытаться, наоборот, отыскать его древний смысл при помощи вновь приобретенного познания. Вы книжники, но вы не способны познать писания, ибо тогда вы должны были бы постичь дух, из которого они написаны. Вы стоите в царстве мира сего, где не возникает новых законов. Но тем, которые уже находятся в мире, дан Импульс (Импульс живой силы, о котором я говорил, что он давался таким образом, что Христос его даже не записывал). Но вы воспримите то, что не написано в законе, то, что должно непосредственно жить, нечто совсем иное. Вы должны начать рассматривать мир иначе, не как внешний чувственный мир».

Таким образом, был дан великий Импульс судить о мире не только как о внешнем чувственном. Но это усваивается медленно. И когда какому-нибудь человеку захочется заговорить именно в христианском смысле, то тогда он подвергается насмешкам. Шеллинг, Гегель пытались иногда высказаться в истинно христианском духе, но это именно и навлекло на них самые резкие порицания. «В природе вовсе не происходит все так, как вы говорите», — возражали им. Но на это Шеллинг и Гегель обмолвились однажды словами: «Тем хуже для природы». Это, конечно, вовсе не научно в современном смысле, но зато вполне по-христиански, точно так же, как истинно по-христиански звучат слова Христа Иисуса: «Сколько бы ни говорили книжники о законе, это не есть закон. В нем уже изменены не только йота или черта, но уже весьма многое, ибо книжники говорят, опираясь на внешний мир, а не на Царствие Небесное». Кто говорит из него, говорит о мировом порядке, низшей частью которого является порядок, царящий в природе. Поэтому-то и можно сказать: «тем хуже для природы».

Гете делали возражения, вроде следующих: «Ты говоришь, что в основе растительного царства не заложена сексуальность, однако посмотри на растение, из порядка, установленного природой, ты увидишь, что ветер повсюду несет пыльцу на плодник». На подобные возражения он ответил бы с глубочайшим убеждением: «Тем хуже для растительного царства, что стал возможен такой порядок». Но, с другой стороны, такими умами будет неустанно подчеркиваться следующее: то, что человек произносит словом, должно приобрести такую силу во внешнем мире, что будет действовать как семя. Это должны люди постичь, это должно настолько влиться в человеческое ощущение, чтобы люди пережили, осмыслили, почувствовали бы это, это опять должно стать реальностью и не только сейчас, а вплоть до 6-го, 7-го тысячелетия. Слово должно вновь приобрести силу, современное абстрактное слово должно приобрести творческую силу того Слова, которое было в начале. И тот, кто не решается добавить из чисто духовнонаучных обоснований к словам Евангелия от Иоанна, говоря не только: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово был Бог», — но прибавляя: «И Слово будет некогда вновь», — тот говорит не в том смысле, в каком давал это Христос Иисус. Ибо слова Христа Иисуса звучали противоречием внешнему миру. Но Он дал Импульс. В течение этого времени Земля катилась все дальше под уклон, и потребуется все возрастающая сила Христова Импульса, чтобы заставить Землю опять подняться. В чувственном отношении нам уже удалось это сделать немного со времени Мистерии Голгофы, но это совершилось без мыслящего сознания. Люди должны научиться сознательно участвовать в мировом процессе: они должны научиться не только верить, что в их мозгу каждый раз, когда человек мыслит, происходит нечто, но они должны и учиться познавать, что, когда я думаю, в Космосе происходит нечто. Они должны научиться представлять себе сочетание мышления с Космосом, связь человеческого существа с Космосом.

Что должно наступить во внешней жизни, дабы Христов импульс действительно ожил во внешней социальной жизни, — об этом сейчас нельзя еще говорить по известным причинам. Но при известных предпосылках можно об этом немного сказать, охарактеризовать это. Возьмем тот момент, на который я вам уже указывал, когда будут лечить людей, признающих еще нечто другое, а не только государственные установления. К этому времени возникает также и противодействие. Одна часть человечества будет держаться за первое течение, но другая часть понесет Импульс Христа в будущее и создаст обратное течение. Произойдет борьба между разрушающимся и возникающим царствами. Христов Импульс будет жить. Когда в нашу эпоху появится эфирный Христос, то Христов Импульс оживет в такой степени, что будет в состоянии пробуждать в человеческой душе такие импульсы, что станут совершенно невозможными современные способы правления, в основе которых лежит честолюбие, тщеславие, предрассудки и заблуждения. Вполне возможны принципы правления, совершенно исключающие тщеславие, погоню за славой, предрассудки, безрассудство и заблуждения. Но найти их можно только путем истинного конкретного постижения Христова Импульса. Парламенты не приведут к этим импульсам, они появятся в мире иным путем. Но направление к этому дано. Оно выражается наряду с постижением Христа в мировом развитии, в стремлении связать с Христом социальное развитие человечества. Но для этого нужно изменить мышление во многих отношениях. Необходима также сила и серьезное отношение. Когда Христос говорил то, что должен был сказать, некоторые люди пришли в такое бешенство, что захотели сбросить его со скалы. Не следует представлять себе, что человеческое развитие протекает легко. Необходимо ясно усвоить себе, что тот, кто высказывает истинное, правильное суждение, должен считаться с возможностью натолкнуться на то же настроение, с которым столкнулся Христос Иисус, когда его хотели сбросить со скалы.

В нашу эпоху, когда люди только и думают, как бы не переступить известные границы, как бы не прослыть за бунтовщиков, в эту эпоху подготовляется все это, и, может быть, вполне правильно, что именно в такую эпоху. Это подготовляется в самых подосновах сознания и почти совсем невидимо на поверхности. На поверхности царит антихристианский принцип оппортунизма, который не в состоянии подняться до истинно христианского обвинения: «Не для вас, книжники и фарисеи, наступит Царствие Небесное». Нужно научиться понимать то место, где Христос говорит о книжниках и фарисеях. Нынче принято как бы извиняться за то, что говорил Христос Иисус. Один современный проповедник, не принадлежащий, впрочем, к позитивно настроенной группе, говорил много прекрасного о Христе Иисусе, но не мог все-таки удержаться, чтобы не сказать: «Христос, все-таки, не был практичным человеком, он советовал, например, жить как птицы небесные, не сеять, не жать, не собирать в житницы, но ведь с этим в нынешнее время далеко не уйдешь». Этот проповедник, конечно, не очень старался вникнуть в импульсы, заложенные в Евангелиях. Как трудно, например, вчитаться, вслушаться в Слова: «Если кто ударит тебя в правую щеку, подставь ему другую. И если кто захочет судиться с тобой и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду. Просящему у тебя дай и от взявшего твое не требуй назад». Если прочесть все, что написано в пояснение этого не очень популярного места, то можно прийти к заключению, что люди действительно зашли слишком далеко в своих стараниях найти извинение Христу Иисусу за его странные, порой, слова. Ему стараются «простить» многое, лишь бы только сохранить Евангелие, конечно, сохранить по-своему.

Но ведь здесь главное в понимании этих вещей. Но понимание это весьма затрудняется тем, что все эти вещи находятся во взаимной связи. Связь эту начинаешь предчувствовать, читая за словами: «И у взявшего у тебя не требуй назад», — фразу из Евангелия от Луки (в Евангелии от Матфея это выражено еще яснее). «И как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и поступайте с ними». Слова эти, конечно, связаны с предыдущими. Христос требует силу Веры, упования.

Мои милые друзья! Если бы Христос Иисус развивал те понятия, которые так непосредственно живут на поверхности внешнего мира, то Он никогда не мог бы сказать: «отнимающему у тебя рубашку отдай верхнюю одежду». Но Он говорил не о том, что господствует во внешнем мире, ибо то для книжников, для первосвященников. Он говорит о Царствии Небесном, и этими словами хочет особенно отметить, что в Царствии Небесном господствуют иные законы, чем во внешнем мире. Сравните это место с местом в Евангелии от Матфея (необходимо дать когда-нибудь правильный перевод этих мест) и вы увидите, что словами своими Христос хочет пробудить как бы веру в людях, веру, делающую ненужным все законы и человеческие установления о краже. Христос как бы хочет сказать: тем, что учат «не укради», еще ничего не делают. Вы знаете Его слова: «ни одна йота не пройдет из закона». Но в первоначальном значении слова эти не заключают в себе импульса для современного человека. Нужно действительно развить в себе силу, чтобы быть в состоянии отдать верхнюю одежду, если у тебя попросят рубашку, ибо под влиянием воззрения: «и как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними», — под влиянием этого воззрения, никто не захочет отнимать верхней одежды, но нужно, чтобы это воззрение прежде всего стало всеобщим. Но только тогда не будет отниматься рубашка, когда тот, у кого ее собираются отнять, действительно будет обладать силой убеждения, что, если он отнимает у меня рубашку, я отдам ему и верхнюю одежду. Вот таков должен быть социальный строй. При таком строе нельзя красть. Вот о чем говорит Христос, противопоставляя Царствие Божье Царству мира сего. В мире, где царит принцип: если он возьмет у меня рубашку, дам ему и верхнюю одежду, — в этом мире не будут красть. Но нужно развить в себе силу веры, т.е. нравственность должна опираться на эту внутреннюю силу веры, т.е. она должно быть чудом, каждый нравственный поступок должен быть чудом, а не просто естественным фактом. Человек должен быть способен к чуду. Вследствие нисхождения первоначального мирового порядка в более низкие сферы, необходимо противопоставить простому естественному порядку снова сверхъестественный моральный порядок, порядок, не только следующий за естественным, но творящий большее.

Недостаточно держаться за древние заповеди, данные при иных предпосылках, недостаточно их изменять, нужно вжиться в другой порядок, при котором, если у меня возьмут рубашку, я отдам ему верхнюю одежду и не повлеку его в суд. В Евангелии от Матфея говорится об отмене судов. Но было бы бессмысленно связывать с местом о рубашке и верхней одежде непосредственно место, где говорится: «и как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними», — если бы здесь дело не шло об ином Царствии, где совершаются чудеса. Ибо Христос Иисус творил знамения и чудеса силою своей великой неземной веры. Кто рассматривает человека, как существо природы, не находя в себе силы рассмотреть его по-иному, тот не сможет сделать того, что сделал Христос. Христос требует усвоения воззрения, что в моральной области, в представлении живет больше, чем во внешней действительности. Внешняя действительность гласит: «если кто у тебя отнимет рубашку, возьми ее назад». Но подобными принципами нельзя основать социального порядка в смысле Христова Импульса. Представление должно обладать большим, чем заключается во внешнем мире. В противном случае получилась бы весьма странная связь между этими отдельными фразами. Представьте себе, что вы проводите это так: «Если кто ударит тебя по правой щеке, подставь ему левую; отнимающему у тебя верхнюю одежду — отдай и рубашку. Всякому просящему у тебя давай и от взявшего твое не требуй назад». И затем: «Как вы хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними». «Если ты ударишь другого в правую щеку, то думай, что он подставит тебе и левую, чтобы ты удовлетворил свое желание. Если ты отнимешь у него верхнюю одежду, то отними у него и рубашку, если ты хочешь получить от него, то позаботься, чтобы он тебе это дал» и т.д. Вот как можно было бы повернуть слова под влиянием стоящих после них слов: «как вы хотите, чтобы поступали с вами люди, так и вы поступайте с ними».

Говоря по-земному, все это не имеет никакого смысла. Фразы бессмысленно следуют одна за другой. Эта последовательность приобретает смысл лишь при следующем предположении: тот, кто принимает участие в спасении мира, идущем от Христова Импульса, благодаря которому мир вновь будет вознесен в высшие области, тот должен исходить из принципа, не исходящего из внешнего мира; тогда и произойдет то, что придает моральным идеям, моральным представлениям физическую силу.

Для усвоения Евангелия в смысле Мистерии Голгофы, необходимо прежде всего внутреннее душевное мужество, которое и должно быть усвоено людьми. Необходимо развить серьезное отношение к тому, как противопоставляются Христом Иисусом два Царствия: то, которое образовалось под влиянием нисходящего течения как Царствие мира сего, и то, что зовется Царствием Небесным. У переживающего Пасху во времена, подобные нашему, вполне естественно может вспыхнуть стремление понять Мистерию Голгофы с подобающим мужеством, найти с тем же мужеством связь с Импульсом Голгофы. Ибо в каждой части Евангелия звучит это слово — мужество, звучит призыв следовать только за Импульсом, запечатленным Христом Иисусом во все земное развитие.

Я хотел приблизить к вам сегодня Мистерию Голгофы, оттеняя именно стороны, показывающие, как должна быть включена Мистерия Голгофы в весь космический порядок и как она может быть понята только тогда, когда Евангелие берется как выявление некоей высшей формы языка, нечеловеческого языка.

XIX столетие, в котором царила ученая теологии, старалось низвести Евангелие до человеческого слова.

Нашей будущей задачей будет чтение Евангелия с точки зрения Бога-Слова. И к такому пониманию Евангелия может привести духовная наука.