Восьмая лекция (Дорнах, 19 сентября 1924 года).

Наблюдения, к которым мы здесь приступили для того, чтобы все лучше и лучше понять, что это значит, что современность стоит под знаком водительства Михаила, — эти наблюдения привели ведь нас в последний раз к показу того, как своеобразно может действовать карма того или иного человека; и эти наблюдения в некотором смысле показали нам, как широко могут простираться трудности, возникающие от того, что какая-либо личность не находит пути между смертью и новым рождением, чтобы пережить то, что необходимо для созидания кармы через участие в свершениях мира небесных светил.

Само собой разумеется, что для того воззрения, которое еще полностью связано лишь с тем, что происходит здесь, в физической жизни, трудно воспринять и принять те вещи, которые, однако, действительно должны быть восприняты, если со всей серьезностью отнестись к идее Кармы. Но мы живем ведь как раз в эпоху великих решений, и эти решения должны быть приняты прежде всего в духовной области. И вот в духовной области эти решения верным образом подготовляются благодаря тому, что, исходя из углубления антропософского духа, отдельные люди обретают мужество настолько серьезно отнестись к наблюдению духовного мира, что они могут извлечь оттуда то, что будучи принесено из этого духовного мира, позволяет постичь явления внешней физической жизни.

Поэтому я не побоялся в течение уже ряда месяцев начать давать сообщения о таких отдельных фактах духовной жизни, которые способствуют пониманию духовной конфигурации современности. И сегодня я хочу пойти несколько дальше, можно сказать, в иллюстрировании того, о чем я еще в заключении должен буду говорить в воскресенье, чтобы показать всю Карму духовной жизни современности в связи с тем, что должно совершить антропософское движение.

Впрочем, сегодня я имею сказать прежде всего о чем-то таком, связь чего с нашей главной темой вы не сразу сможете усмотреть, однако вы тут тотчас распознаете, что духовная жизнь современности в самом глубоком смысле имеет те характерные черты, которые оказываются происходящими из подоснов душевной жизни прошлого.

Многое тут покажется совершенно парадоксальным, но ведь и вся жизнь в целом является для земного рассмотрения сплошными парадоксами. Примеры, которые я выбираю сегодня, не принадлежат к числу обыкновенных, ибо обыкновенная последовательность земных жизней друг за другом, как правило, не наблюдается у исторических личностей; у этих личностей поверхностное наблюдение не может усмотреть прогресса в цепи следующих друг за другом земных жизней. Но это фактически такие земные жизни, которые следуют друг за другом таким образом, что рассматривая их совместно, одновременно описываешь ход истории.

КАРДИНАЛ МАЗАРИНИ — ГЕРТЛИНГ

В столь отчетливом смысле это имеет место у немногих индивидуальностей, но это как раз такие индивидуальности, в отношении которых мы можем указать на их отдельные инкарнации исторического значения. Это уже имело место у тех отдельных индивидуальностей, о которых мною уже было сказано прежде; и как раз на примерах таких индивидуальностей мы можем чрезвычайно многому научиться для понимания Кармы. Итак, я хочу прежде всего рассказать об одной личности, которая жила в конце первого христианского столетия.

Уже тогда она была философом — таким философом, который в самом решительном смысле принадлежал к скептикам, то есть к тем, которые, собственно, ничего в мире не признают достоверным. Этот философ принадлежал к той школе СКЕПТИЦИЗМА 1), которая, правда, уже видела наступление христианства, но полностью стояла на почве того воззрения, что вообще невозможно достигнуть каких-либо надежных познаний и что, следовательно, никак нельзя сказать — могло ли какое-либо Божественное Существо вочеловечиться или же нет, и т.д.

Эта индивидуальность (ее имя в то время — Агриппа — не слишком много значило), которая была тогда воплощена, усвоила, можно сказать все, что принес греческий скепсис, и стала в известном смысле такой личностью, которую мы можем назвать даже циником, если это слово употреблять не в осудительном смысле, а как «технический термин».

Эта личность была циником не в отношении жизневоззрения — тут она была скептиком, но циником в отношении того рода и способа, как она относилась к вещам окружающего мира, а именно так, что она, собственно, очень охотно шутила, как балагур, касаясь и самых важных вещей. И это привело к тому, что христианство прошло мимо нее совершенно бесследно. Но когда эта индивидуальность прошла через врата смерти, то у нее остался определенный душевный склад, который, правда, в малой степени был следствием ее скептицизма, ибо ведь то, что является философским воззрением, не далеко уносят с собой в жизнь после смерти. Он был следствием ее внутренних душевных и умственных привычек, следствием ее легкого отношения к важным событиям жизни, ее радования тому, что многое, представлявшееся важным, можно показать как вовсе не столь важное. Это было ее основным настроением. И это основное настроение было внесено и в жизнь после смерти.

Так вот, я вчера уже упомянул о том, что человек, когда он прошел через врата смерти, вступает в сферу, которая постепенно ведет его в область Луны. И я упомянул о том, что там есть, собственно, колония прамудрецов человечества, тех праучителей, которые некогда жили на Земле. Но они жили тогда не в каком-либо физическом теле, а потому также учили людей не так, как стали себе представлять позднее; они странствовали по Земле, будучи облечены в эфирное тело, и учили людей так, что тот или иной человек, который должен был быть научен ими, ощущал это как проникновение к него, как переживание в себе такого прамудреца. Он имел тогда чувство: прамудрец, вот, был у меня. — И как следствие этого проникновения внутрь него, переживания в себе прамудреца, он ощущал затем некую внутреннюю инспирацию, через которую в то время и давалось сообщаемое учение. Это были древнейшие времена земного развития, когда великие праучителя странствовали по Земле в эфирных телах. Затем, когда Луна уже отделилась от Земли как космическое тело, эти первоучителя отошли на Луну; и вот, их сферу проходит человек как первый этап своего развития в Космосе после земной смерти. Эти прамудрецы суть те, которые просвещают тогда человека насчет Кармы, ибо они ведь имеют дело именно с мудростью прошлого.

И когда данная личность, Агриппа, вступила в эту сферу, тогда произошло то, что ей с особенной силой открылся смысл одной ее более ранней инкарнации, которая была особенно характерной для нее, и теперь при взгляде на нее назад после смерти производила особенно сильное впечатление. Ибо данная индивидуальность в ту свою более раннюю инкарнацию могла еще многое лицезреть из того, что проникло из древних Мистерий в религиозные культы Передней Азии и Африки.

Эта индивидуальность таким образом заново пережила — сверхчувственно пережила — уже в христианские времена то, что она некогда проделала на Земле в связи с некоторыми, уже приходившими в упадок, Мистериями Передней Азии. И это привело к тому, что она (а она, как я сказал, не была затронута христианством в ее земной жизни), что эта индивидуальность теперь узрела то, как древние Мистерии были исполнены ожиданием Христа.

Но тогда эти мистерии — я имею в виду те культы, которые проистекали из упомянутых мест Мистерий и которые лицезрела эта личность, — уже приняли внешний характер в тех местах, где тогда жила эта личность. В результате она могла воспринять, могла принять как раз эти культовые обряды, которые в течение первого тысячелетия христианского развития были привнесены, подвергшись христианизации, именно в римское христианство.

Итак, заметьте, мои дорогие друзья, в чем тут, собственно, дело. Дело в том, что в этой Лунной области после смерти у данной индивидуальности было подготовлено последующее понимание тех внешних обрядов культа и тех особенностей внешнего устройства римской церкви, которые прежде были языческими, но которые опять воскресли, подвергшись метаморфозе во время первых христианских столетий, и стали характерными для римского культа — вместе со всей трактовкой самой церкви, ее устройства, которая тесно связана с этим римским культом.

Видите ли, это привело к созданию совсем особенной духовной (собственной) конфигурации у данной личности. При прохождении того пути, который проделывает человек во время между смертью и новым рождением, эта индивидуальность совсем особенным образом работала над своей Кармой в сфере Меркурия, так что она обрела одаренность разумом, но не во внутреннем смысле, а в смысле внешней разумности, позволяющей широко обозревать складывающиеся взаимоотношения.

И когда мы затем прослеживаем дальше судьбу этой индивидуальности, то мы встречаем ее опять на Земле и встречаем ее как того кардинала, который ведал всем управлением при Людовике XIV тогда, когда сам Людовик XIV был еще ребенком, — как КАРДИНАЛА МАЗАРИНИ 2). И когда мы изучаем личность кардинала Мазарини во всем том, что было у него ослепительно-блистательного, великого, и во всем этом, чем он был в его внешней трактовке христианства, а также и в том, как привычно легко он вживается в склад той женщины, которая осуществляла регенство во время малолетства Людовика XIV, тогда мы усмотрим следующее: он принимает от христианства все то, что относится к устройству церкви, к христианскому культу, к его великолепию. Он принимает все это потому, что встречается тут с испытавшим метаморфозу переднеазиатским, восточным блеском. И, по существу, он правит Европой, как человек, с большой силой воспринявший в себя — в своей гораздо более ранней инкарнации — то, что некогда было свойственно Передней Азии.

Но у Мазарини уже была та особенность, что его лично мало затрагивали происходившие тогда события. А вы должны вспомнить, что это была за эпоха: время начала Тридцатилетней войны — время событий, которые разыгрывались, как исходившие от Людовика XIV.

Кардинал Мазарини был одарен способностью широкого охвата событий и обстоятельств; он был крупным государственным деятелем, но вместе с тем он был в упоении от самого себя, в ослеплении от собственных деяний. Так что эти деяния проистекали, можно сказать, от его великой ловкости, но никак не из глубины сердца.

Эта жизнь весьма примечательна тем, что происходит затем опять-таки во время между смертью и новым рождением. Можно увидеть, как тогда, при новом прохождении через сферу Меркурия, все то, что успела сделать личность Мазарини, рассеивается подобно дыму. Остается же то, что эта личность усвоила себе как идеи касательно христианства, и остается все то, что она пережила как скепсис по отношению к достоверному знанию. И все это следующим образом формируется в этой жизни между смертью и новым рождением: интенсивная способность понимания, которая отчасти заплесневела уже при предыдущем прохождении этой индивидуальности через сферу Меркурия, — она опять еще увядает; кармически образуется очень своеобразная умственная одаренность — такая одаренность, при которой эта индивидуальность с большим упорством цепляется за прежние, усвоенные ею, проницательные воззрения, но уже при этом мало развить понятий, пригодных для применения в ближайшей земной жизни для овладения ею. Наблюдая то, как эта индивидуальность проходила тогда через жизнь между смертью и новым рождением, имеешь следующее чувство: что, собственно, предстоит этой индивидуальности в той новой инкарнации, которая ждет ее? С чем сможет она связать себя верным образом? И тут имеешь чувство: она окажется более или менее связанной со всем возможным и вместе с тем ни с чем. Все ее прошлые деяния ведут к этому. Интенсивность, проявленная ею (после скепсиса в предшествовавшей земной жизни) на всех путях, на которых становятся кардиналом, затем христианство, пережитое с его внешней показательной стороны, — все это глубоко коренится в этой личности, в ее новой инкарнации. Эта личность должна стать богатой различными познаниями, но выступить она могла лишь с понятиями, высказываемыми ею не серьезно, а с легкомысленностью и словно шутя. И, кроме того: как же теперь изменилась политическая карта Европы, которой прежде она распоряжалась. Неизвестно — как этой личности найти свое отношение к новой карте Европы? Что ей делать с этой картой? — И эта личность вовсе не знает, как ей начать что-либо делать.

Да, мои дорогие друзья, надо проделать наблюдения над всеми этими вещами, происходящими во время жизни между смертью и новым рождением, чтобы не впасть в заблуждения и прийти к действительно точному знанию. Эта личность, о которой идет речь, опять родилась такая, которая в своей физической жизни явила — с наступлением времени Михаила — примечательный в своей двойственности облик. Эта личность не смогла стать ни настоящим государственным деятелем, ни настоящим клириком, хотя она интенсивно старалась быть и тем, и другим. Это — ГЕРТЛИНГ, который в старости успел стать немецким рейхсканцлером и таким образом кармически реализовать остатки бывшего у него тогда «мазаринизма», а все те своеобразные особенности, с которыми Гертлинг подходил к христианству, он обнаружил в своем христианском профессорстве.

Вот пример, из которого вы можете усмотреть, какими своеобразными путями люди современности пришли в своих земных жизнях к их современным индивидуальностям. Тот, кто сам не исследует это, но то или иное измышляет себе, естественно, приходит к чему-то совершенно другому. Но только тогда понимают карму, когда исходят из рассмотрения таких ее крайних проявлений, которые в мире внешних чувств выглядят почти что парадоксами, но которые суть факты в духовном мире. Как раз о подобном факте мне уже часто доводилось упоминать, а именно, что столь яростно выступавший против церкви ЭРНСТ ГЕККЕЛЬ был перевоплощением монаха ГИЛЬДЕНБРАНДТА, то есть великого папы ГРИГОРИЯ VII; им был Эрнст Геккель в своей прошлой инкарнации.

Отсюда вы видите, насколько малозначащим является внешнее содержание тех верований, которые имел человек в своей земной жизни, ибо это суть его мысли. Но подвергните изучению личность Геккеля, изучению именно в связи с тем, чем был аббат Гильдебрандт, ставший папой Григорием VII (я думаю, что он тоже есть среди фигур Шартра), и тогда вы усмотрите, что в действительности тут есть динамическое продолжение одного в другом.

Я привел этот пример для того, чтобы вы могли усмотреть, как выдающиеся личности современности вносят прошлое в эту современность. Я хотел бы выбрать еще один — другой — пример, который может быть очень ценным для вас, но я чуть ли не готов отказаться от этого, чтобы не сказать об этом с легкостью; однако, это так глубоко вводит во весь духовный склад современности, что я не мог обойтись без того, чтобы не привести этот пример.

Если вы теперь присмотритесь к фигуре монаха Гильдебрандта, ставшего папой Григорием VII, как вы знаете его из истории, то вы сможете усмотреть, как душевная конфигурация Геккеля удивительным образом содержится как раз в этой фигуре Гильдебрандта, позднее папы Григория VII.

НИКЕЙСКИЙ СОБОР. АРИАНСТВО И АФАНАСИАНСТВО

Итак, я хочу также упомянуть еще об одной личности; как говорится, я едва осмеливаюсь упомянуть о ней, но она чрезвычайно характерна в качестве показателя того, что из прошлого и как именно переносится в современность.

Я уже часто указывал, — да это известно вам также из внешней истории, — что в четвертом столетии происходил ВСЕЛЕНСКИЙ СОБОР В НИКЕЕ, на котором было принято решение относительно АРИАНСТВА и АФАНАСИАНСТВА, и арианство было для Западной Европы осуждено.

Это был собор, на котором была явлена вся высокая ученость, имеющаяся у руководящих личностей первых веков христианства, — собор, в котором велись дебаты с применением действительно глубоких идей, когда человеческая душа имела в сущности еще совсем иной строй, чем ныне; когда человеческая душа считала еще само собой разумеющимся то, что она живет непосредственно внутри духовного мира; тогда велся спор о том, единосущен ли Христос, Бог-Сын, с Богом-Отцом или же Он только подобен Ему. Последнее утверждали ариане. Мы не станем сегодня вдаваться в догматические различия между этими двумя понятиями, но отметим сейчас только то, что здесь была обнаружена при споре необычайная острота и тонкость понятий, проникнутых, впрочем, интеллектуализмом тогдашнего времени.

Если мы сегодня имеем острый ум, то такие уж мы сегодня люди. Сегодня почти все люди имеют острый ум. Я уже часто говорил: люди сейчас ужасно ловкие (gescheit); они умеют думать. Это не так уж много, но нынешние люди могут это. Можно быть очень глупым, но думать-то уметь. Да, люди могут сегодня думать. Но в те времена было иначе: люди не умели думать, а они получали мысли как инспирации. А тот, кто обладал острым умом, тот ощущал себя как бы овеянным Божьей милостью, и мышление было, некоторым образом, ясновидением. Так было еще в четвертом послехристианском столетии. И те, кто внимали подобному мыслителю, также ощущали нечто от такого развития его мышления.

На этом соборе присутствовала также некая личность, принимавшая участие в дискуссиях; она затем была в высшей степени опечалена их исходом и принятым на соборе решением. Эта личность больше всего старалась найти аргументы как в пользу одной стороны, так и в пользу другой. Эта личность приводила самые существенные аргументы как в защиту арианства, так и в защиту афанасианства; и если бы на соборе пошли за этой личностью, то, несомненно, все дело приняло бы совершенно другой оборот. Это не было бы заключением какого-либо гнилого компромисса между арианством и афанасианством, а это было бы неким синтезом, который был бы, вероятно, чем-то очень значительным. Не следует, конечно, конструировать возможный исход истории, но можно все же сказать для пояснения значения этого, что это было бы чем-то очень значительным, что это привело бы к гораздо более интимной взаимной связи между Божественным внутри человека и Божественным во Вселенной. Ибо то, как в дальнейшем повело дело победившее афанасианство, привело к тому, что человеческая душа была так решительно отделена от Божественного Первоисточника, что стали даже считать еретическим говорить о Боге внутри человека.

А если бы только победило арианство, то, конечно, много говорилось бы о Боге внутри человека, но это никогда не делалось бы с необходимым для этого внутренним благоговением, а именно, надлежаще сообразуясь с внутренним достоинством того или иного человека. Арианин рассматривал бы человека на каждой ступени его развития как воплощение сущего в нем Бога. Но ведь это являет и каждое животное. Также и весь мир — каждый камень, каждое растение. Свою ценность это воззрение получает только в том случае, если оно в то же время содержит в себе побуждение к все большему и большему восхождению в ходе эволюции для того, чтобы смочь найти этого Бога. Утверждать, что на какой-либо ступени жизни имеют в себе Божественное, имеет лишь тогда смысл, если постигают это Божественное в непрестанном стремлении вперед — ввысь, к «себе самому» того человека, в котором оно еще пребывает. Синтез этих обоих воззрений несомненно совершился бы, если бы эта личность, о которой я сейчас говорю, смогла бы достичь тогда на соборе сколько-нибудь достаточного влияния.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ

Эта личность удалилась затем, глубоко опечаленная, в египетское отшельничество и вела необычайно аскетический образ жизни; она была основательно знакома со всем тем, что тогда — в четвертом столетии — было действительно духовной субстанцией христианства; она была, пожалуй, одним из наиболее эрудированных (bestunterrichtet) христиан того времени, но она не была борцом.

Уже то, как эта личность выступала на соборе, показало человека всесторонне взвешивающего все, спокойного, но в то же время необычайно воодушевленного, но его воодушевление не распространялось на мелочи и на односторонности прочих людей, впадавших в воодушевление.

Это был человек, которому было не то чтобы тошно (angeeckeltwar) — это было бы неправильным выражением, — но которому было необычайно горько, что ему ничего не удалось добиться; ибо он был глубоко убежден, что благо для христианства могло бы произойти лишь тогда, если бы проникло в жизнь это его воззрение.

Итак, он удалился в пустыню и стал отшельником. Он стал отшельником до конца своей жизни, но при этом он, следуя глубокому стремлению своей души, посвятил свой жизненный путь постижению происхождения инспирации мышления. Мистическое углубление его было направлено на то, чтобы установить, откуда же мышление получает свою инспирацию. Это сконцентрировалось в едином великом устремлении — найти первоисточник мышления в духовном мире. И под конец эта личность была совершенно преисполнена этим страстным устремлением. Так она и умерла с этим устремлением, не найдя тогда в этой своей земной жизни конкретного результата, не получив ответа. Его не было. Время для этого было неблагоприятное.

И вот эта личность пережила при переходе через врата смерти нечто своеобразное. В течение десятков лет после смерти могла она взирать обратно на земную жизнь в свете того, к чему она пришла в конце своей жизни. Эта личность могла при обратном рассмотрении минувшей жизни лицезреть в том, что примыкает непосредственно к смерти, то, как думает человек.

Но при этом еще не получилось полного ответа на вставший вопрос. И это важно. И без того, чтобы получить ответ на этот вопрос в виде понятия, эта личность взирала после смерти в «РАЗУМ ВСЕЛЕННОЙ» (Intelligenz des Weltalls), воспринимая его в чудесных светлых имагинациях. Она видела не мысли Вселенной — их она увидела бы, если бы ей удалось достигнуть завершения того, к чему она так стремилась, — не самые мысли Вселенной видела она, но она видела в образах как бы картину мышления Вселенной.

И так жила здесь, между смертью и новым рождением, эта индивидуальность, которая находилась в некотором роде состояния равновесия между мистически-имагинативным созерцанием и проницательным мышлением ранних времен, когда оно находилось еще в текучем состоянии и еще не пришло к своему завершению.

В том, что так сложилось кармически, победило вначале предрасположение к мистицизму. Эта индивидуальность воплотилась в Средние века как женщина — как визионерка, достигшая удивительных прозрений в духовный мир. Предрасположенность же к мышлению отступила пока на совсем задний план, а вперед выступила способность созерцания. Удивительные видения с одновременной мистической отдачей себя Христу, необычайно глубокое пронизание души видениями визионерского образа Христианства — видениями, в которых Христос выступал как вождь воинства кротких, а не вооруженных и нападающих отрядов, воинства, которое хотело бы распространять христианство с помощью кротости, чего еще никогда в реальности не было на Земле; но так было в видениях этой монахини: особенно интенсивное христианство, которое совершенно не подходило к тому, что развивалось тогда на Земле как новая форма христианства.

В течение своей жизни эта монахиня, эта визионерка не вступала в конфликт с позитивным (1) христианством, но она выросла из позитивного христианства и вросла в совсем личное прежде всего христианство, какого потом на Земле вовсе и не существовало. Так что можно сказать, Вселенная поставила перед этой личностью вопрос, как возможно осуществить такое христианство при новой инкарнации в физическом теле.

А вместе с тем после того, как эта визионерка прошла через врата смерти, опять выступили отзвуки древнего интеллектуализма, того инспирированного интеллектуализма. И последствия визионерства были, можно сказать, пронизаны идеями. И эта индивидуальность в поисках человеческого тела для новой инкарнации стала Соловьевым, ВЛАДИМИРОМ СОЛОВЬЕВЫМ 3).

Почитайте произведения Соловьева. Я уже неоднократно говорил о том, какое впечатление они производят на современного человека; я высказал это также в предисловии к изданным произведениям Соловьева. Попробуйте почувствовать, что находится там, между строк; та, находящаяся между строк мистика, часто кажущаяся нам удушливо жаркой (sehr schwuhl); то христианство, носящее индивидуальный характер, которое ясно показывает нам, что оно должно было искать такое гибкое тело, такое податливое тело, какое можно получить только у русского народа.

Я думаю, мои дорогие друзья, что если рассматривать эти примеры, то можно сохранить тот священный трепет перед истинами кармы, которые надлежат целомудренному хранению лишь в самых глубинах души; ибо тот, кто обладает пониманием особенностей наблюдений, проводимых в духовном мире, у того возникает чувство, что истина содержит в себе нечто святое, нечто заветное, с чего не следует недостойным образом снимать покровы.

Антропософию все снова и снова попрекали, особенно со стороны теологов, что она срывает покров святости, мистической таинственности с истин, преисполненных тайн, и тем профанирует их. Но как раз, если вникнуть в более глубокие, более эзотерические части антропософского мировоззрения, то ощутят то, что, поистине, не может быть и речи о таком профанировании, но что мир наполняет нас священным трепетом, когда мы взираем на жизни человека, следующие одна за другой, и на чудесное воздействие прежних жизней человека на его последующие жизни. Надо только самому-то не быть внутренне профанированным или не применять своего мышления в целях профанации, и тогда не будут делать таких упреков.

Мы можем сказать: кто читает произведения Вл. Соловьева и видит на этом фоне набожную монахиню-визионерку с ее изумительными видениями, с ее бесконечной отдачей себя Существу Христа, и кто видит затем эту личность, покидающую с горьким чувством собор, на котором он выступал с такими замечательными мыслями, — кто видит таким образом христианство, выступающим дважды: в его рационалистической форме — но в инспирированно-рационалистической форме — и затем в форме визионерской, кто находит его дважды в душе и в сердце этой индивидуальности как ее фон, для того, при снятии покрова с этой тайны, ничего не будет профанированным.

Один немецкий романтик имел однажды как-то мужество подумать иначе, чем другие, об известном изречении Изиды. Это знаменитое изречение гласит: «Я то, что было, что есть и что будет; покрывала с меня не снимал еще никто из смертных». На что этот немецкий романтик ответил: «Тогда мы должны сделаться бессмертными, чтобы снять его!» — Другие же принимали это изречение пассивно. Если мы откроем в себе действительно бессмертное, духовно-божественное, тогда мы получим право приблизиться, не профанируя их, ко многим тайнам, к которым мы не смеем приступать, не имея достаточного доверия к божественности нашей собственной сущности.

Вот в общих чертах то настроение, которое должно все более и более распространяться под влиянием таких наблюдений, как сделанные прежде, а также и сегодня; они должны оказывать влияние на поступки и жизнь тех, кто, как это было описано, присоединяет свою карму к Антропософскому Обществу.

ПРИМЕЧАНИЯ 

1) СКЕПТИЦИЗМ (от греческого skeptikos — разглядывающий, расследующий), философская позиция, характеризующаяся сомнением в существовании какого-либо надежного критерия истины. Крайняя форма скептицизма — агностицизм. Направление древнегреческой философии: ранний скептицизм (Пиррон), скептицизм платоновской Академии (Аркесилай, Карнеад), поздний скептицизм (Энесидем, Секст Эмпирик и др.). В новое время (16-18 вв.) синоним свободомыслия, критики религиозных и философских догм (Мишель Монтень, П. Бейль и др.).

2) МАЗАРИНИ (итал. Mazarini, франц. Mazarin) Джулио (1602-1661), кардинал с 1641, первый министр Франции с 1643. Итальянец по происхождению. Вел борьбу с Фрондой в детские годы короля Людовика XIV. Добился политической гегемонии Франции в Европе.

3) СОЛОВЬЕВ Владимир Сергеевич (1853-1900), русский религиозный философ, поэт, публицист. В учении Соловьева об универсуме как «всеединстве» христианский платонизм переплетается с идеями новоевропейского идеализма, особенно Ф.В. Шеллинга, естественнонаучным эволюционизмом и неортодоксальной мистикой (учение о мировой душе и др.). Проповедовал утопический идеал всемирной теократии, крах которого привел к усилению эсхатологических настроений Соловьева. Оказал большое влияние на русский идеализм и символизм.

(1) в немецком словоупотреблении «позитивная религия» означает религию, основывающуюся на Откровении. Прим. переводчика.