Антропософия - Антропософия

http://anthroposophy.ru/index.php?go=Pages&in=view&id=448
Распечатать

Пятое Евангелие. Лекция первая (Христиания, 1 октября 1913 года)



Тема, на которую я собираюсь говорить на этих днях, является для меня исключительно важной, особенно приняв во внимание многие обстоятельства настоящего времени. И я хотел бы с самого начала подчеркнуть, что ее содержание как “Пятого Евангелия” взято не из какой-нибудь склонности к сенсации или т.п., но я надеюсь показать, что в определенном смысле, причем в смысле, который нам должен быть особенно важным в нашей современности, действительно может быть сказано о таком Пятом Евангелии, и что для того, что под этим подразумевается, действительно не подойдет никакое наименование лучше, чем наименование “Пятое Евангелие”. Записи этого Пятого Евангелия, как вы услышите, в настоящее время еще не существует, но в будущем оно несомненно будет дано человечеству также и в определенной письменной форме. И все же в некотором смысле можно было бы сказать: это Пятое Евангелие так же старо, как и четыре других Евангелия.

Чтобы я мог говорить об этом Пятом Евангелии, надо будет, чтобы сегодня, в своего рода введении, мы усвоили некоторые важные пункты, которые необходимы для полного понимания того, что мы хотим теперь называть Пятым Евангелием. Я хотел бы начать с того, что действительно недалеко уже то время, когда и в низших школах, в самом примитивном преподавании, наука, которую обычно называют историей, будет преподаваться иначе чем она преподавалась до сих пор. Именно — ближайшие дни должны нам это некоторым образом доказать — в историческом обозрении будущего и даже уже в элементарнейших исторических обозрениях понятие о Христе, представление о Христе будет непременно играть совсем иную, более важную роль, чем оно играло до сих пор. Я знаю, что этой фразой я, собственно, высказываю нечто чрезвычайно парадоксальное. Разве мы не можем оглянуться на совсем не столь отдаленные от нас времена, когда бесчисленные сердца обращали свои чувства и ощущения ко Христу гораздо более интенсивным образом, чем это происходит сегодня даже среди образованнейших его последователей из западных стран? Совсем иначе, возвышеннее, происходило это в истекших временах. Кто следит за печатным словом настоящего времени, кто размышляет о том, чем главным образом интересуется современный человек, к чему обращено его сердце, тот получит впечатление, что представление о Христе теряет у него силу энтузиазма и горение ощущения, теряет особенно там, где проявляется определенное, вытекающее из условий настоящего времени, притязание на просвещение. И тем не менее, как я это сейчас подчеркнул, это наше время должно работать в том направлении, где представление о Христе в истории человечества, в обзоре истории человечества, сможет в будущем играть гораздо более значительную роль, чем это было до сих пор. Не кажется ли это совершенным противоречием?

А теперь подойдем к вышесказанному с другой стороны. Мне приходилось часто говорить и здесь, в этом городе, о значении и содержании самого представления о Христе. В книгах и циклах лекций, которые находятся и здесь, мы находим многочисленные изложения о тайнах существа Христа и такого представления о Христе. Всякий, усваивающий себе сказанное в лекциях, в циклах и вообще в нашей литературе, должен получить представление, что для полного понимания существа Христа необходимо сильное, большое внутреннее вооружение, что надо взять на помощь глубочайшие понятия, представления и идеи, если хочешь подняться к полному пониманию того, чем является Христос и чем является импульс, который прошел через столетия как импульс Христа. Может быть, было бы даже возможно представить себе, если бы другие факты не говорили обратное, что для того, чтобы подняться к правильному постижению Христа, необходимо знать всю теософию или антропософию. Но помимо этого, если мы взглянем на духовное развитие истекших столетий, от столетия к столетию нам выступает навстречу то, что существует как подробная, углубленная наука, которая должна была бы быть предназначенной для постижения Христа и его появления. На протяжении столетий применяли люди их высшие и значительнейшие идеи, чтобы понять Христа. Также и из этого могло бы показаться, что значительнейшая интеллектуальная деятельность человека была бы достаточна, чтобы понять Христа. Так ли это в действительности? Что это не так, нам может доказать совсем простое рассуждение.

Положим как бы на духовные весы все то, что до сих пор дали нам для постижения Христа ученость, наука, также и антропософское понимание понятия о Христе. Положим все это на одну чашу духовных весов, на другую же положим мысленно все те глубокие чувства, все те импульсы в душах людей, которые на протяжении столетий направлялись к тому, кого называют Христом, и мы найдем, что чаша со всей этой наукой, всей ученостью и даже самой антропософией, которую мы можем привести для пояснения Христа, быстро подымается; все же глубокие чувства и импульсы, которые притягивали людей к существу Христа, глубоко-глубоко погрузят чашу весов. Не преувеличишь, если скажешь, что огромен деятельный импульс, исшедший от Христа, и что знание о Христе меньше всего содействовало этому деятельному импульсу. Поистине плохо обстояло бы с христианством, если бы люди, чтобы придерживаться Христа пользовались бы всеми учеными толкованиями средневековья, схоластики и отцов церкви, а также если бы люди нуждались только во всем том, что благодаря антропософии мы можем сегодня привнести для постижения идеи Христа. Поистине мало было бы всего этого. Я не думаю, что бы кто-нибудь, кто беспристрастно рассматривает ход развития христианства на протяжении столетий, мог бы возразить что-нибудь серьезное против этой мысли. Но еще точнее мы можем приблизиться к этой мысли с другой стороны.

Бросим наш взгляд на времена, когда еще не существовало никакого христианства. Мне достаточно напомнить лишь о том, что большинству присутствующих здесь душ наверно не ново. Мне лишь достаточно напомнить, что в древней Греции греческая трагедия, особенно в ее наидревнейших формах, представляя борьбу божества или человека, в душе которого выступал борющийся бог, делала непосредственно созерцаемым на сцене все божественное вершение. Достаточно указать на Гомера, полностью пронизавшего свою значительную поэму вершением духовного, достаточно указать на великие образы Сократа, Платона, Аристотеля. В определенной области с этими именами перед нашими душами выступает духовная жизнь высочайшей степени. Если мы, игнорируя все другое, обращаемся лишь к одному облику Аристотеля, деятельность которого протекает за столетия до основания христианства, то навстречу нам выступает нечто, что в определенном смысле не превзойдено еще вплоть до нашего времени. И этим высочайшим, до сих пор непревзойденным, что уже тогда было достигнуто человеческим мышлением, являются еще и сегодня великое мышление и научность Аристотеля.

Теперь поставим себя на мгновение перед странной гипотезой, которая необходима для следующих дней. Представим себе, что не существовало бы никакого Евангелия, из которого мы могли бы что-нибудь узнать об облике Христа. Допустим, что первые документы, находящиеся сегодня в руках человека как Новый Завет, никогда бы не существовали. Допустим, что не было бы никаких Евангелий, пройдем как бы мимо всего, что сказано об основании христианства, постараемся лишь рассмотреть движение христианства как исторический факт; постараемся взглянуть на то, что произошло среди людей в течение уже христианских веков. Итак, помимо Евангелий, деяний апостолов, посланий Павла и т.д. рассмотрим лишь происшедшее фактически. Конечно, это лишь гипотеза. Что же произошло?

Если мы обратим сначала взгляд на юг Европы, то мы встречаем определенный момент высочайшего духовного развития, которое мы сейчас вызвали перед душой в его представителе Аристотеле: высоко развитую духовную жизнь, которая в последующих столетиях подверглась еще особой разработке. Да, в то время, когда христианство начало прокладывать свою тропу в мир, на юге Европы существовали многочисленные образованные люди, люди, воспринявшие духовную жизнь Греции. Прослеживая развитие христианства вплоть до Цельсия — этого удивительного человека, бывшего столь пылким противником христианства *) — и еще далее, на юге Европы, на греческом и италийском полуостровах вплоть до второго, третьего христианского веков встречаешь людей высокого духовного образования, многочисленных людей, усвоивших себе высокие идеи, которые мы находим у Платона, острый ум которого действительно является как бы продолжением остроты ума Аристотеля; тонкие и сильные умы с греческим образованием, римлян с греческим образованием, которые к тонкой духовности этого греческого образования привнесли агрессивное, личное начало римского духа.

В этот мир вступает христианский импульс. Этот христианский импульс был в то время таков, что мы можем сказать: в смысле интеллектуальности, в смысле знания о мире, которое несли в себе многочисленные представители греко-римского образования, представители христианского импульса выступают поистине как необразованные люди. В среду мира зрелой интеллектуальности втесняются люди без образования. И перед нами странное зрелище: эти простые, примитивные натуры, носители первого христианства, довольно быстро распространяют на юге Европы христианство.

И если в наши дни, обогащенные тем пониманием христианства, которое мы получили, скажем, благодаря антропософии, мы подойдем к этим простым, примитивным натурам, распространявшим в то время христианство, то мы должны будем сказать себе: эти примитивные натуры, носители христианского импульса тех времен, которые втеснились в высоко развитое греческое просвещение, о существе Христа — будем иметь в виду более простые понятия о Христе, уже совсем не касаясь великой мысли Христа космического, — ничего этого не понимали; им нечего было нести на рынок греко-римской жизни, кроме их личной сердечной проникновенности, которую они выносили в себе как их личное отношение к возлюбленному ими Христу, потому что важно именно это их отношение, они любили Его как члена семьи. Те, кто нес в тогдашний греческий и римский мир христианство, которое формировалось затем до нашего времени, не были образованными теософами, вообще не были образованными. И хотя образованные теософы того времени — гностики — и подымались к высоким идеям о Христе, но и они могли дать лишь то, что мы должны положить на быстро подымающуюся чашу весов. Если бы христианство зависело только от гностиков, в мире не была бы проложена его тропа. То, что надвинулось с Востока и сравнительно скоро отстранило старый греческий и римский мир, не являлось какой-нибудь особой проработанной интеллектуальностью. Таково положение, рассмотренное с одной стороны.

Рассмотрим его с другой стороны. Взглянем на интеллектуально высоко стоящих людей, начиная с Цельсия, врага христианства, поднявшего против него уже тогда все то, что еще и сегодня можно было бы привести, и до философа на троне Марка Аврелия. Взглянем на тонко образованных неоплатоников, уже тогда принесших идеи, по отношению к которым теперешняя философия является детской забавой и которые высотой и широтой своего кругозора далеко превосходят идеи настоящего времени; взглянем на все то, что эти умы приводили против христианства, проникнемся тем, что эти в греческом и римском духе интеллектуально высоко стоящие люди могли сказать против христианства, и тогда мы получим следующее впечатление: все они не поняли импульса Христа. Мы видим: носители христианства, благодаря которым оно распространяется, о сущности христианства ничего не понимают; против него борется высокая культура, которая ничего не может постичь из того, чем является импульс Христа. Странно вступление христианства в мир: о духе его ни его приверженцы, ни противники ничего не понимают. И тем не менее люди несли в душе силу, чтобы привести этот импульс Христа к его победоносному вступлению в мир.

Взглянем теперь на тех, выступление которых за христианство, как у Тертуллиана, является более значительным. В нем мы встречаем римлянина, который, поскольку мы принимаем во внимание его речь, действительно является почти что новым творцом римского языка. Его меткость и верность, с которой он одушевлял слова, выдают в нем значительную личность. Но когда мы спросим себя: как же обстоит дело с идеями Тертуллиана?, то положение здесь становится иным; тогда мы находим, что он проявляет довольно мало интеллектуальности и духовной высоты. Также и другие защитники христианства не в состоянии достичь многого. И все же они деятельны, деятельны как личности — такие люди как Тертуллиан, доводы которого действительно неубедительны для образованных греков. Чем-то иным увлекает он; чем же? В этом как раз и заключается суть дела! Почувствуем, что здесь действительно перед душей возникает вопрос! Чем же сильны носители Христова импульса, которые сами не понимают чем, собственно, является импульс Христа? Каким образом действуют христианские отцы церкви — вплоть до самого Оригена, — промахи которых проглядываешь? Что же это такое, что само греко-римское просвещение не может понять в сущности Христова импульса? Что это все?

Но пойдем дальше. Это явление выступает перед нами еще острее, когда мы рассматриваем историческое становление. Мы видим надвигающимися столетия, в которых в пределах европейского мира христианство распространяется среди народов, которые, как германские, исходят из совершенно иных религиозных представлений, которые в их религиозных представлениях являются как народы единством или по крайней мере кажутся таким единством и которые тем не менее с полной силой приняли это христианство как если бы оно было их собственной жизнью. И если мы взглянем на деятельнейших вестников веры германских народов — были ли они схоластически-теологически образованными людьми? — Никак и ни в какой степени! Это были те, кто с относительно примитивной душой шли в народ и примитивным образом говорили к людям, пользуясь ближайшими, повседневными представлениями, но которые непосредственно захватывали их сердца. Они умели так сочетать слова, что они затрагивали глубочайшие струны тех, к кому они обращались. Повсюду ходили простые люди, и как раз они действовали наиболее значительно.

Таковым мы видим распространение христианства в течение столетий. А позже нас удивляет как это самое христианство дает повод к значительной учености, науке и философии. Не будем недооценивать эту философию, но сегодня обратим наш взгляд на то странное явление, что вплоть до средневековья среди народов, душевный склад которых до тех пор являл совершенно иные формы представлений, христианство распространяется таким образом, что вскоре становится полным содержанием их души. Уже не в столь отдаленном будущем, говоря о распространении христианства,можно будет указать и на многое другое. Говоря о действии христианского импульса, может быть легче понять, когда указываешь, каким образом в определенное время показали себя как бы плоды распространения христианства, когда можешь сказать: это христианское учение, это распространение Христова импульса вызывало восторг и воодушевление. По мере же приближения к нашим векам это, через все средневековье распространяющееся христианство, предстает нам как бы угасающим.

Взглянем на Коперника, на всю естественную науку новых времен до глубины 19-го века. Могло бы показаться, что эта естественная наука, что то, что со времени Коперника прорабатывалось духовной жизнью Запада, работало против христианства. Внешние факты могут укрепить это мнение. Вплоть до 20-ых годов 19-го века католическая церковь, например, держала Коперника в так называемом Индексе запрещенных книг. Но это вещи внешнего порядка. Это все же не мешало Копернику быть каноником. И если католическая церковь и сожгла Джордано Бруно, это не мешало ему быть доминиканцем. Оба они пришли к их идеям как раз из христианства. Они действовали из христианского импульса. Плохо понимает это положение тот, кто, желая придерживаться утверждений церкви, думал бы, что это не являлось плодами христианства. Приведенные факты лишь доказывают, что церковь очень плохо поняла плоды христианства. Кто смотрит глубже на вещи, должен будет все же признать, что все, совершенное народами даже в позднейшие века, является результатом, следствием христианства, что благодаря христианству, как это произошло благодаря законам Коперника, взор людей обратился от Земли к небесным далям. Это было возможно только в пределах христианской культуры и только благодаря христианскому импульсу. И рассматривающему духовную жизнь не только на поверхности, а в глубинах, открывается нечто, что будучи высказано, покажется совершенно парадоксальным, но что тем не менее верно. Такому более глубокому рассмотрению является как раз невозможным возникновение Геккеля, каким он предстает во всей своей враждебности ко Христу, без того, чтобы он возник из христианства. Эрнст Геккель без предпосылки христианской культуры совершенно немыслим. И все новейшее развитие естественных наук, как бы оно ни старалось развивать враждебность к христианству, вся эта новая естественная наука есть дитя христианства, прямое продолжение христианского импульса. Когда молодой естественной наукой будут преодолены все ее детские болезни, человечество наконец поймет, что это значит, что последовательно прослеженный путь этой новой естественной науки действительно приводит к духовной науке, что существует действительно последовательный путь от Геккеля к духовной науке. Когда это будет понято, будет понято и то, что Геккель является полностью христианским умом, хотя сам он об этом ничего не знает. Христианские импульсы дали не только то, что называют и называли христианством, но также и то, что выступает как противоборствующее христианству. Эти вещи надо исследовать не только по их понятиям, но по их реальности, тогда неизбежно подходишь к их познаванию. Из дарвинистической теории развития, как вы это можете увидеть из моей статьи о «Реинкарнации и карме», ведет прямой путь к учению о повторных земных жизнях.

Чтобы по отношению к этим вещам обрести себе верную почву, необходимо уметь несколько непредвзято рассматривать вершение христианского импульса. Кто понимает дарвинизм, геккелизм и кто сам проникся немного тем, чего еще совсем не знает Геккель — Дарвин, тот еще кое-что знал, -что движение дарвинизма было возможно только как христианское движение; кто это понимает, тот совершенно последовательно подходит к идее реинкарнации. Кто же еще может взять на помощь определенную ясновидческую силу, тот таким путем совершенно последовательно приходит к духовному происхождению человеческого рода. Хотя это и окружной путь, но при наличии ясновидения — верный путь от геккелизма к духовному постижению земного происхождения. Но мыслима к другая возможность: когда берешь дарвинизм, каким он является сейчас, без того, чтобы быть проникнутым жизненными принципами самого дарвинизма; иными словами: когда принимаешь дарвинизм как импульс и ничего не переживаешь в себе из более глубокого понимания христианства, которое тем не менее в дарвинизме заложено, тогда можешь прийти к чему-то очень странному. Можешь прийти к тому, что благодаря такому духовному облику души одинаково мало понимаешь как в христианстве, так и в дарвинизме. Тогда можешь оказаться покинутым как добрым духом христианства, так и добрым духом дарвинизма. Когда же находишь этот добрый дух дарвинизма, то как бы ни был материалистически настроен, прослеживая все далее назад становление Земли, приходишь к той точке, где познаешь, что человек никогда не развивался из низших форм животного, но что он должен быть духовного происхождения. Приходишь обратно к тому моменту, когда видишь человека как духовное существо словно парящим над земным миром. К этому приведет последовательный дарвинизм. Когда же его покидает добрый дух, то можешь — идя обратно и являясь приверженцем идеи реинкарнации — думать, что когда-то в прошлом, в какой-то земной инкарнации и сам жил в облике обезьяны. Этому можешь верить только тогда, когда являешься покинутым как добрым духом дарвинизма, так и христианства, тогда в обоих ничего не понимаешь, потому что с последовательным дарвинизмом такая вера несовместима; это значит, совершенно поверхностным образом перенести идею реинкарнации на материалистическую культуру, потому что от современного дарвинизма можно, конечно, отнять его христианское начало. Если так не поступаешь, то найдешь, что вплоть до наших дней дарвинистические импульсы рождаются из импульса Христа, что христианские импульсы деятельны и там, где их отрицают. Итак, перед нами не только то явление, что в первых веках христианство распространяется независимо от учености и знания его приверженцев и последователей, что в средневековье оно распространяется так, что ученые схоластики весьма мало могут этому способствовать, — перед нами еще и то парадоксальное явление, что христианство как в противообразе появляется и в дарвинизме. И в дарвинизме все величие идей черпает свою силу из христианских импульсов. Заложенные в нем христианские импульсы сами выведут эту науку из материализма.

Поразительно обстоит дело с христианскими импульсами! Кажется, как если бы при распространении этих импульсов ни интеллектуальность, ни знание, ни ученость, ни познавание не играли никакой роли. Христианство, хотелось бы сказать, распространяется независимо от того, что бы люди ни думали за или против; словно в обратном облике оно выступает даже в новейшем материализме. Что же распространяется здесь? Это не христианские идеи, не христианская наука; можно было бы еще сказать: распространяется моральное чувство, привитое христианством. Взглянем лишь на вершащую мораль этих времен и мы найдем многое справедливым, что может быть приведено как ярый гнев представителей христианства против его действительных или мнимых противников. Также и мораль, проявлявшаяся в интеллектуально невысоко развитых душах, не сможет нам очень импонировать, если мы ее примем во внимание даже там, где она действительно наиболее христианская. Что же распространяется здесь? В чем здесь странность? Что это, победоносно шествующее в мире? — Спросим теперь об этом духовную науку, ясновидческое сознание!

Что вершит в необразованных людях, вступающих с Востока в просвещенные эллинизм и римство? Что вершит в людях, принесших христианство в чуждый германский мир? Что вершит в новых материалистических естественных науках, в которых учение как бы скрывает еще свой лик? Что вершит во всех этих людях, если это не интеллектуальные и даже еще не моральные импульсы? Что же это? — Это сам Христос, идущий от сердца к сердцу, от души к душе, шествующий в мире независимо от того, понимают ли его души или нет в этом развитии в течение столетий. Мы вынуждены независимо от наших понятий и всей науки указать на реальность, вынуждены указать, как таинственен ход Христа во многих тысячах импульсов, принимающий облик в душах, проникающий и исполняющий собой тысячи и тысячи людей. Это сам Христос шествует в простых людях через греческий и италийский мир; это сам Христос сопровождает позднейшие учения, несущие германским народам христианство; это он, действительный, истинный Христос, шествующий от одного места к другому, от души к душе, вступающий в души совершенно независимо от того, что о нем думают эти души. Я хотел бы привести тривиальное сравнение: сколько существует людей, ничего не понимающих в составе средств питания, и которые все же питаются по всем правилам искусства. Люди умерли бы от голода, если бы перед принятием пищи необходимо было знание состава этой пищи. Способность к питанию не имеет ничего общего с пониманием средств питания. Распространение христианства на Земле не имело ничего общего с пониманием, которое несли ему навстречу. Это и есть поразительное. Здесь вершит тайна которая сможет быть освещена только тогда, когда ответишь на вопрос: каким образом вершит сам Христос в людских сердцах? И когда духовная наука, ясновидческое рассмотрение, ставит себе этот вопрос, она предстает тогда перед событием, которое, в сущности, только ясновидческим рассмотрением может быть действительно вскрыто, которое и внешне поистине находится в полном созвучии со всем, что я сегодня сказал. Мы увидим одно: прошло время, когда Христос вершил так, как я сейчас характеризовал; пришло время, когда люди должны будут понять, должны будут познать Христа.

Поэтому необходимо ответить себе также и на вопрос, почему нашему времени предшествовало другое, в котором импульс Христа мог распространяться без того, чтобы необходимо было его понимание. — Событием, на которое указывает ясновидческое сознание, является так называемое событие Пятидесятницы — ниспослание Святого Духа. Поэтому ясновидческий взгляд, побуждаемый верным в антропософском смысле Христовым импульсом, был сначала обращен к событию Пятидесятницы, к ниспосланию святого Духа. Исследованию предстает сначала рассматриваемое ясновидчески это событие Пятидесятницы, которое с определенной точки зрения и будет описано. Что произошло на Земле в это мгновение мирового развития, которое довольно непонятно представлено нам сначала как нисхождение на апостолов Святого Духа? Когда обращаешь к этому ясновидческий взор, исследуешь, что, собственно, тогда произошло, тогда получаешь духовно-научный ответ на то, что имеется в виду, когда говорится: простые люди, какими здесь и были апостолы, вдруг начали говорить на различных языках, возвещая из глубин духовного мира о том, что им надлежало сказать и в чем их не считали способными. Да, христианство, Христовы импульсы начали тогда распространяться так, что они не были зависимы от понимания людей, среди которых они распространялись. Тогда, беря начало в событии Пятидесятницы, излился поток, который сейчас был характеризован. Чем же было событие Пятидесятницы? Этот вопрос предстал перед духовной наукой, и ответом на этот вопрос, духовно-научным ответом на вопрос: чем было событие Пятидесятницы? — начинается Пятое евангелие.