Десятая лекция (Базель, 24 сентября 1912 года).

Мы вчера заметили, что из совместной общей жизни избранных учеников Христа Иисуса, с Ним Самим исключается — согласно Евангелию от Марка — некая часть Его жизни. И соответственно в других Евангелиях на это также ясно указано. Итак, те события, которые происходили после предательства, то есть суд, осуждение и распятие Христа Иисуса, как раз ближайшие Его не сопережили вместе с Ним. Это опять та характерная черта в изложении Евангелия, которая выражена с большой преднамеренностью. Надо до известной степени выразить следующее, какой путь должен быть пригоден людям для понимания Мистерии Голгофы, и как люди в последующее время, то есть после того, как Мистерия Голгофы совершилась, могут прийти к пониманию этой Мистерии. Это понимание должно быть достигнуто совершенно иным способом, чем всякое другое понимание исторических фактов развития человечества. Как с этим обстоит дело, мы лучше всего сможем увидеть из того, что самым явственным образом разыгралось именно в наше время.

Начиная с XVIII столетия, с самых различных точек зрения отыскивались для современного сознания, можно сказать, своего рода опоры для веры в Мистерию Голгофы. Это искание прошло многообразные фазы. До XVIII столетия, в сущности, мало спрашивали о том, какие исторические документы — "исторические документы" в том смысле, как о таких документах говорят — достаточны для подтверждения существования Христа Иисуса. В человеческих душах, которые этим занимались, было еще очень живо то, что как воздействие изошло от Мистерии Голгофы. Люди слишком явственно видели то, что это воздействие связывалось в течение столетий с именем Христа Иисуса, чтобы им нужно было бы поставить вопрос: свидетельствуют ли какие–нибудь документы о том, что Христос Иисус вообще был? Для тех, которые исповедывали христианство, Его существование было совершенно само собой разумеющимся, и также была само собой разумеющейся — в гораздо большей мере, чем теперь думают — уверенность в одновременно и человеческой и сверхчеловеческой духовно–божественной Сущности Христа Иисуса. Но все больше и больше подступали материалистические времена. И вместе с этим вступило в развитие человечества то, что с необходимостью связано с материалистическим воззрением; это воззрение не переносит того взгляда, что в человеке живет нечто от высшей индивидуальности — вообще не выносит, чтобы через внешнюю личность восходили к духовному в человеке. Если на людей смотрят материалистически (это всего радикальнее происходит в наше время), то люди на материалистический взгляд весьма одинаковы: все ходят на двух ногах, все имеют по одной голове и по одному носу на определенном месте лица, по два глаза и т.д. И материалистическое время усматривает, что все люди таким образом "одинаково" выглядят. Почему же нужно еще взирать на что–то такое, что скрыто за этим внешним человеком? Это даже обидно для того, кто не может сказать себе, что в настоящем воплощении за его личностью скрыто нечто, как и в других людях. Материализм этого не допускает. Так утратили возможность понимания, что в человеке "Иисусе из Назарета" мог быть Христос; и чем дальше шло XIX столетие, — люди утратили вообще идею "Христа". Все больше и больше направляли взор просто на "Иисуса из Назарета", который должен был родиться в Назарете или где–нибудь еще, жил как человек, распространял лишь прекрасные поучения, а потом мог каким–либо образом принять мученическую смерть. Человек Иисус все больше и больше занимал место Христа для двух предшествующих столетий. Это было само собой разумеющимся для материалистического воззрения.

И тогда, что опять–таки само собой разумеется, в XIX столетии развилось то, что называют "исследованием жизни Иисуса". Даже просвещенная теология не искала ничего другого, кроме этого "исследования жизни Иисуса". Это значит, как устанавливают данные о Карле Великом или о ком–нибудь еще, так искали установить данные о жизни Иисуса из Назарета. Но это очень трудно установить данные относительно Иисуса из Назарета. Ибо, ведь, прежде всего как главные документы предстают Евангелия и послания Павла. Но в смысле "исторических документов" Евангелия, конечно, не могут считаться таковыми. Их — четыре, и для внешнего материалистического способа рассмотрения они противоречат друг другу. В ходе исследования жизни Иисуса искали всяческие выходы из этого затруднения. Сперва взглянем на ту фазу исследования жизни Иисуса, которая связана с тем, что в материалистическое время люди о "чудесах" не хотели больше думать, а потому чудеса, о которых рассказывается в Евангелиях, истолковывали самым удивительным образом. Эти истолкования были примерно того калибра, что явление Христа Иисуса на озере объясняли так, что Он, мол, не прошел через озеро своими ногами физически; ученики не знали физических законов ... И вот, мол, было так, что апостолы плыли на лодке, а по берегу шел Христос Иисус, людям же, стоявшим на противоположном берегу, было легко обмануться и поверить, думая, что Христос Иисус шел по воде. Так излагается это в одном из уродливых проявлений "исследования жизни Иисуса". А согласно особенно "рационалистическому" объяснению, нельзя считать иначе, что при превращении воды в вино подливали в воду что–то вроде винной эссенции! Кто–то пытался даже Иоанново крещение объяснить таким образом, что просто в этот момент мимо пролетел голубь. Все это есть! Чего только не бывает на земле — на почве, которую называют почвой строгой науки, объективной науки! Впрочем, на эти уродливые "объяснения" можно не обращать большого внимания. Можно бросить взгляд на то исследование, которое пыталось, раз сверхчувственное не признавалось, рассматривать это сверхчувственное как своего рода "приправу" в материалистическом смысле, и тогда сказать себе: если во Христа Иисуса верить нельзя — нельзя, мол, верить, что кто–то, как сын плотника родился в Назарете, двенадцати лет был во Храме и т.д., если все сверхчувственное изъять, а затем скомбинировать, что есть в различных Евангелиях, что согласуется или не согласуется между собой, тогда можно получить нечто вроде биографии Иисуса из Назарета. Это пытались сделать самым различным образом. При этом не могло не случиться (ибо такую биографию пытались написать многие), что все подобные биографии оказывались различными. Была также и такая пора в исследовании жизни Иисуса, когда Его представляли, как некоторого высшего человека, как некоторого высшего Сократа — подобно тому, как и Сократа, представляют возвышенным образом.

Это исследование жизни Иисуса, которое главным образом работало над биографией Иисуса из Назарета, натолкнулось на большие препятствия. Камнем преткновения явилось то, что Евангелия никак не являются документами в том смысле, как теперь говорят историки, и что они признают "историческими документами". Это связано с наличием в текстах Евангелий многих внешних противоречий, а также со всем тем, как и в какой степени, они сохранились. В последние годы присоединилось еще нечто другое к этому исследованию жизни Иисуса. Нашлись люди, которые все же обратили внимание на те места, в Евангелиях, о которых мы знаем, что там идет речь о сверхчувственных фактах. Эти люди, хотя и захваченные верой в материализм — они нашли в Евангелиях эти вещи, а поэтому они не могли их просто выкинуть из исследования, как их выкинули первые исследователи жизни Иисуса. Тогда пришли к другому, к "исследованию Христа", которое развилось в последние годы — в то время как исследование жизни Иисуса долго находило свое выражение в формулировке одного нынешнего профессора, сказавшего "о простом человеке из Назарета"; ибо людям приятно было, им было лестно, что не надо признавать что–то высшее в Евангелиях; им больше подходило говорить о "простом человеке из Назарета", чем подниматься к Богочеловеку. Но, тем не менее, стали замечать Богочеловека, и тогда создалось исследование "Христа".

Оно весьма своеобразное. Оно выступает в особенно гротескной форме в сочинении "Вот — Бог" ("Esse Deus") Бенджамина Смита и во всем другом, что он написал. Там говорится, что "Иисуса из Назарета" вообще не было: это есть только сказание. Но Евангелия гласят о Христе Иисусе. Что Он такое? Это — измышленный Бог, идеальный образ. И люди теперь уже имеют основания отрицать реальность "Иисуса из Назарета", потому что Евангелия, говоря о Христе, приписывают Ему свойства, которых вообще не бывает — согласно материалистическому воззрению. Из этого ясно следует, что Он не мог исторически существовать, что Он должен был быть выдуман. Он, мол, возник, как поэма в ту эпоху, к которой отнесена Мистерия Голгофы. Так, в последние годы от "Иисуса" некоторым образом вернулись ко "Христу"; но этот "Христос" — вообще не реальность, но живет только в человеческих мыслях! В этой области все, так сказать, утратило почву в настоящее время. Конечно, широкая публика мало знает обо всех этих вещах, но по существу все стало неопределенным на почве науки в отношении Мистерии Голгофы, и нигде нет твердой почвы. "Исследование жизни Иисуса" прекратилось, потому что оно ничего не может доказать, а об "исследовании Христа" вообще нельзя говорить серьезно. Ибо дело, ведь, в том колоссальном воздействии, какое изошло от этого Существа, Которое связано с Мистерией Голгофы. Если все это только поэтическое измышление, тогда материалистическая эпоха должна была бы возможно скорее отучиться смотреть на Евангелие, как на "поэму"; ибо материалистическая эпоха не может верить, чтобы какая–либо "поэма" могла совершить важнейшую миссию своего времени. Да наше "просвещенное" время далеко зашло тут в нагромождении противоречий и не подозревает, что как раз в этой области науки относится изречение: "Господи! прости им, ибо они не ведают, что творят!" Это относится ко всем современным исследованиям об Иисусе и Христе, которые не хотят серьезно и достойно встать на спиритуальную почву.

Однако само Евангелие уже ясно предсказало то, что описанным образом разыгралось в наше время. Люди, которые хотят верить только тому, что является материалистическому сознанию в мире внешних чувств, не могут найти никакого пути ко Христу Иисусу. Этот путь им отрезан вследствие того, что те, кто стояли ближе всего ко Христу, покинули Его как раз в то время, когда совершалась Мистерия Голгофы и только позднее опять встретились с Ним, так что они не участвовали в том, что тогда произошло в Палестине на физическом плане. Не существует никаких достоверных документов об этом другого происхождения. Однако мы имеем в Евангелиях описание как раз этой Мистерии Голгофы. Откуда взялись эти описания? Рассмотреть этот вопрос необычайно важно. В Евангелии от Марка кратко, но достаточно четко указано на то, что после сцены Воскресения, "юноша" в белой мантии, то есть космический Христос после свершения этой Мистерии, снова явился ученикам, импульсировал их. И потому могли такие ученики, такие апостолы, как, например, Петр, после того, как они были проникнуты импульсом, оказанным на них Христом, получить вспыхнувшее в них ясновидение. Так что они то, что не смогли увидеть своими физическими глазами, так как они убежали, узрели потом ясновидчески. Петру и тем другим, которые смогли стать тоже учениками после Воскресения Христа Иисуса, отверзлись глаза для ясновидения, так что они смогли ясновидчески узреть Мистерию Голгофы. Есть только один–единственный — ясновидческий — путь к Мистерии Голгофы, хотя она и совершилась на физическом плане! Это мы должны твердо усвоить, на это ясно указывает Евангелие, описывая, что самые избранные ученики в решающий момент бежали; так что в такой душе, как душа Петра, после того, как она восприняла импульс от Воскресшего, воссияло словно воспоминание о том, что произошло после их бегства. Обычно человеку вспоминается только то, при чем он присутствовал в мире внешних чувств. Но при таком ясновидении, которое тогда появилось у учеников, бывает — по сравнению с обычным воспоминанием — так, что имеют в памяти и такие физически–чувственные события, при которых не присутствовали. Подумайте о вспыхивании воспоминаний у такой души, какой была душа Петра, о событиях, при которых он не присутствовал непосредственно. Вот так, из своей памяти, учил Петр тех, которые хотели его слушать — учил о Мистерии Голгофы, учил их тому, что он помнил об этой Мистерии, хотя и не присутствовал при этом.

Таким образом, появилась в учении, в откровении Мистерия Голгофы. Но импульс, который исходил от Христа на таких учеников, как Петр, мог передаваться и тем, которые, в свою очередь, становились учениками этих учеников. Таким учеником Петра был тот, который составил и первоначально только устно излагал так называемое Евангелие от Марка. Так перешел импульс, который проявился в душе Петра, на душу Марка, так что Марк сам в собственной душе узрел, как вспыхнувшее воспоминание — то, что совершилось в Иерусалиме, как Мистерия Голгофы. Довольно долгое время был этот Марк учеником Петра. Потом пришел он, Марк, в одну местность, где действительно получил ту внешнюю среду, из которой он мог почерпнуть для своего Евангелия ту окраску, которую нужно было придать именно этому Евангелию.

Во всех наших изложениях можно усмотреть всегда одно, а именно, что Евангелие от Марка всего яснее дает почувствовать все космическое величие и значение Христа. К этому изображению космического величия Христа первоначальный автор Евангелия от Марка мог быть побужден как раз местом, в которое он попал после того, как побыл учеником Петра. Он оказался в Александрии, в Египте и жил там в то время, когда еврейская теософско–философская ученость достигла в Александрии определенной высоты. Там он мог воспринять то, что было тогда лучшими сторонами языческого гнозиса. Там он мог почерпнуть воззрения, которые были уже и тогда, о выходе человеческого существа из духовного состояния, о соприкосновении этого человеческого существа с Люцифером и Ариманом, о принятии люциферических и ариманических сил в душу человека. Он мог узнать из языческого гнозиса все то, что давало понимание происхождения человека из космоса при становлении нашей планеты. Но Марк мог также видеть (как раз в одном месте внутри Египта), как силен контраст между тем, к чему был первоначально предназначен человек, и тем, чем он сделался потом. Это лучше всего обнаруживается в египетской культуре, которая ведет свое происхождение от высших откровений, от откровений, какие потом можно было видеть отображенными в египетской архитектуре, в пирамидах и дворцах, в культуре Сфинкса; но эта культура в Египте все больше приходила в упадок, в испорченность, в развращенность, так что величайшие достижения египетской культуры претерпевали все большее (как раз во время третьей культурной эпохи) падение, превращаясь в самые пагубные порождения черной магии, в самые пагубные извращения спиритуального. Если имели для этого духовные очи, то можно было узреть еще глубочайшие тайны в том, что творилось в Египте, ибо это исходило из древней чистой мудрости Гермеса. Но для этого все больше требовалась такая душа, которая смотрела бы в основу вещей, а не на то, что было в наличии, как развращенность. Уже во времена Моисея испорченность, развращенность была сильна, и уже он должен был то, что было в Египте, как благое, едва видное (и для такой высокой души, как душа Моисея) извлекать из этого египетского мира для того, чтобы окольным путем через душу Моисея оно могло перейти к грядущим поколениям. А потом пошло еще дальше с развращенностью в спиритуальном отношении.

Как человечество может пасть, как оно может совершенно обратиться к материализму именно в отношении воззрений — это живо стояло перед душой Марка. И Марк пережил нечто такое, что, хотя и в другой форме, но все же как нечто подобное, может пережить человек опять теперь, если только он имеет к тому чувствование и ощущение. Ибо мы переживаем теперь повторение египетской культуры. Я часто подчеркивал, как своеобразны сопряжения культур человечества. Из семи следующих друг за другом культурных эпох, четвертая культура с Грецией и Мистерией Голгофы стоит сама по себе; но третья эпоха, с египетско–халдейской культурой, снова выступает — но только неким неспиритуальным образом — в нынешней культуре, в нашей нынешней науке. В нашей материалистической культуре, даже во внешних проявлениях культуры, мы имеем известное воскресение третьей культурной эпохи в пятой эпохе. Также вторая эпоха повторится в известном отношении в шестой, а первая — в седьмой. Так объединяются, сопрягаются эти эпохи. Теперь переживают то, что такой дух, как Марк, мог тогда пережить самым интенсивным образом. Если мы направим взор на современную культуру и не будем смотреть на явления развращенности (люди внешнего мира изображают это не так, ибо это им не перенести), то обнаруживается, что все — механизировано, и поистине внутри нашей материалистической культуры поклоняются теперь собственно только механизму; хотя люди и не называют это молитвами и не называют это набожностью, но те душевные силы, которые некогда направлялись к духовным Существам, теперь направлены к машинам; им посвящают свое внимание, как прежде — действительно можно сказать — посвящали Богам! Так именно обстоит дело в отношении науки, которая совсем не знает, насколько мало она действительно имеет дело с одной стороны с истиной, с действительной истиной, а с другой стороны — с действительной логикой. С некоторой высшей точки зрения мы можем заметить теперь некое серьезное, глубоко интенсивное стремление, глубоко интенсивную тоску. В Мюнхене в одной лекции ("Теософия и духовная жизнь современности") 31 августа 1912 г. мною было сказано о той страстной точке нашего времени, как она выступает в некоторых душах; но в особенно "официальной" науке этой тоски нет; наоборот, там есть, можно сказать, некое сытое довольство, но довольство чем–то странным — нереальным, нелогичным. Нигде эта наука не может узнать, хотя бы только то, как глубоко она увязла в противоположности всякой логике. Это все воспринимают, это все переживают люди, и это действительно так, что от одного полюса может зажечься другой полюс в эволюции человечества. Как раз эта неудовлетворенность внешней наукой, это нереальное, нелогичное внешней науки, эта ее надутость и даже неподозревание того, как, собственно, обстоит дело с внешней наукой — это вызовет мало–помалу благороднейшую реакцию и должно вызвать в наше время жажду спиритуального в душе человека. Это будет длиться еще долго, что люди, глубоко увязшие в нашей неестественности и нелогичности, будут смеяться над духовной наукой, высмеивать ее, или же считать ее опасной. Но внутренней силой фактов сам собой зажжется другой полюс. И если бы только те, кто в этом нечто понимает, не впадали бы в болезнь компромиссов и видели ясно, то это пошло бы гораздо скорее, чем это идет теперь. Потому что мы постоянно переживаем следующее: если выступает какой–то ученый и говорит что–то, о чем другой человек думает, что "это совсем теософично", то этому сейчас же придается значение; а если кто–нибудь проповедует что–то с кафедры, о чем другой человек думает, что "это совсем теософично", то этому сейчас же придается еще большее значение. Дело не в том, чтобы делать такие компромиссы, но в том, чтобы мы со всей честностью и истинностью вводили себя в спиритуальную жизнь и давали воздействовать на себя ее импульсам. Чем больше мы уясним себе, что должна быть возожжена внутренняя жизненность спиритуальной жизни, и чем больше мы убедимся в том, что нет никаких оснований признавать оправданной надежду извлечь что–нибудь толковое из материалистического мышления нашего времени — тем будет лучше. Это есть нечто другое, чем стремление показывать, что действительно передовая наука находится в гармонии со спиритуальными исследованиями. Ибо эта наука почти на каждой странице ее литературных произведений впадает в такого рода логические ошибки, на которые снова обратил внимание один из наших друзей, юмористическим образом показав логическую ошибку профессора Шляухерля (из "Fliegende Blatter"), который хочет доказать — посредством чего лягушка слышит. Он дает лягушке прыгать по столу, и когда он ударяет по столу, лягушка сильно подпрыгивает. Значит, она слышит стук. Когда же он отрезал лапки, стукнул, лягушка не прыгнула, то профессор делает логический вывод — лягушка слышит лапками. В точности такой же логический вывод делается, например, при прославленном исследовании мозга. Замечают, что если у человека имеется та или иная часть мозга, то можно иметь, например, память на слова или питать мысли; если же потом этой части мозга нет, то уже нельзя иметь мысли или же теряется память на слова, — все это совершенно по примеру умозаключения относительно лягушки, которая слышит, мол, лапками. Нет в этих вещах никакой логики — только люди этого не замечают. Не замечают, что все это умозаключение основывается на ошибках мышления. Можно показать такие ошибки во всем том, что считается теперь твердо установленным научным результатом. Но чем больше делают ошибок, тем больше гордятся своей наукой — и хулят спиритуальную науку.

Самая благородная реакция на это — вызывать все большее стремление к спиритуальной науке. Такая же реакция должна была быть пережита в душе Марка, когда ему в его время обнаружилось — насколько человечество опустилось со своей былой спиритуальной высоты и дошло до голой привязанности к материальному. Этим для него создалось глубокое понимание того, что величайший импульс живет в сверхчувственном, и это понимание еще укрепил его учитель. То, что дал ему Петр, было совсем не то, что могло прийти от сообщения о Мистерии Голгофы, исходя из восприятий внешних чувств, то есть, если бы кто–нибудь видел своими глазами, что происходило в Иерусалиме; но все это было потом познано ясновидчески. Так возникли все сообщения о Христе Иисусе и о Мистерии Голгофы.

Мистерия Голгофы есть событие, которое произошло на физическом плане, но которое можно было узреть только потом ясновидчески. Я прошу вас совсем в особенности принять во внимание следующее: Мистерия Голгофы есть физически–чувственное событие; однако, путь к его пониманию надо искать на сверхфизическом пути — и даже несмотря на документы, которые остались, так должно быть отыскиваемо это понимание. Кто этого не понимает, тот может спорить — в какой мере имеет значение то или другое Евангелие. Для того же, кто знает истинное положение вещей, эти вопросы не существуют. Он знает, что нам необходимо взирать через недостаточные предания, которые многообразно представлены в Евангелиях, на то, что нам еще и теперь может показать ясновидческое исследование. И тогда, если мы ищем истину того, что совершилось, мы можем узреть в восстановлении по данным Акаша–Хроники — можем узреть как вам следует понимать Евангелия и что мы читаем в их отдельных местах о том, что было явлено человечеству — когда оно глубоко пало со своей былой высоты — как истинное достоинство, истинное Существо человека.

Божественно–духовные власти дали человеку его внешний образ, его внешнюю форму. Но то, что жило в этой форме с древнелемурийского времени, это стояло всегда под влиянием люциферических, а в дальнейшем ходе развития — и ариманических сил. Под этим влиянием развилось потом то, что люди стали называть наукой, познанием, пониманием. Не удивительно, что когда человечеству могло быть явлено как раз в то время истинное, сверхчувственное Существо человека, люди меньше всего Его узнали, меньше всего осознавали — чем стал человек. Человеческое знание, человеческое познание все больше и больше запутывалось в бытии внешних чувств. Человеческое познание могло все меньше и меньше проникать к истинному Существу человека.

Это есть то, в чем дело, и что мы должны принимать в соображение, когда мы обращаемся к покинутому Сыну Человеческому, к образу человека, который стоит перед нами в тот момент, когда согласно Евангелию от Марка космический Христос отныне находился во все меньшей связи с Сыном Человеческим. Тогда стоял перед человечеством, которому тогда все это было явлено, Человек в том своем образе, какой дали человечеству Божественно–Духовные Власти. Так стоял Он тогда, но возвышенный, одухотворенный трехлетним пребыванием Христа в Иисусе из Назарета. Люди завоевали себе в смысле понимания только то, что сделали из понимания и познания тысячелетние влияния Люцифера и Аримана. А тогда стоял там человек, который за эти три года изгнал из себя люциферические и ариманические влияния. Тогда было явлено другим людям то, каким был человек прежде, чем пришли Люцифер и Ариман. Только через импульс космического Христа был этот человек снова таким, каким он был введен в физический мир, низойдя из духовного мира. Тогда стоял там Дух человечества — Сын Человеческий перед теми, кто тогда был судьями, палачами в Иерусалиме. И Он стоял таким, каким Он мог стать, когда все, что Его прежде снижало, было изгнано из человеческой натуры. Тогда, когда совершалась Мистерия Голгофы, стоял Человек перед другими людьми, его собратьями, в таком образе, перед которым эти другие должны бы встать и молиться: "Вот я тут, в моем самом высшем идеале, в том образе, какого я должен достигнуть, преобразовав себя самым горячим стремлением, которое только может исходить из моей души. Вот я стою перед Тем, что единственно достойно почитания и молитвы: перед Божественным во мне" О чем апостолы, если бы они могли обрести самопознание, должны бы сказать себе: «Во всем обширном окружающем мире нет ничего такого в отношении его состояния и величия, что могло бы сравниться с тем, что есть перед нами в Сыне Человеческом!»

Такое самопознание должно бы иметь человечество. А что сделало это человечество? Оно плевало на Сына Человеческого, бичевало Его, повело Его на распятие! Это драматический поворотный пункт от того, что должно было бы быть — от признания того, что тогда стояло перед людьми нечто такое, с чем ничто во всем мире не может сравниться — к тому, что нам здесь показано. Показан человек, который вместо того, чтобы познать себя, сам себя втаптывает в прах, сам убивает себя, потому что не познает себя, и только через этот космический урок может получить импульс, благодаря которому открывается возможность мало–помалу в борьбе добиться своей сущности — в дальнейшей перспективе земного развития.

Таков был этот всемирно–исторический момент и так должны мы его характеризовать, если хотим характеризовать верным образом, как это нам обозначено в чеканных, могучих формулировках Евангелия от Марка. Ибо это хочет быть не только понято — это хочет быть прочувствовано!

Из этого втаптывания в прах собственного существа проистекало то, что в цикле лекций "От Иисуса к Христу" (в Карлсруе, 4–14 октября, 1911 г.) мною было описано, как фантом. Ибо, в силу того, что человек втаптывает в прах свое собственное существо, то, что было внешним подобием Божества, превратилось в "фантом", который умножается и, в ходе дальнейшего развития человечества, умножившись, сможет проникать в души. Если так рассматривать эти вещи, то обнаруживается действительно великая разница между тем, что, собственно, хочет передать Евангелие от Марка, и тем, что теперь во многих случаях из этого хотят сделать. Кто Евангелие, и в особенности Евангелие от Марка, понимает, — так понимает, что то, что там изображено, ощущает, чувствует в его художественном построении и сообразно его глубокому содержанию, — у такого человека это чувствование становится реальным внутренним фактом, тем реальным внутренним фактом, который во всяком случае должен быть, если хотят обрести отношение ко Христу Иисусу. Душа уже должна хотя бы немного отдаться следующему, проникнутому чувствованием и ощущением переживанию, которое можно характеризовать так: как мои собратья, люди, которые тогда окружали Сына Человеческого и должны были бы узреть в Нем себя, в своем высшем идеале — как они были охвачены заблуждением.

Если кто–либо является вполне человеком нашего материалистического времени, а в особенности, если он является "просвещенным" монистом (хочется сказать — разделяющим монистическое суеверие), тогда у него вырывается такое высказывание, которое теперь можно часто слышать: "Еще ни один человек не мог ответить на то: почему существование таково, как оно есть? Почему испытываем мы страдания? Ни Будда, ни Христос, ни Сократ, ни Джордано Бруно не могли поднять ни краешка этой завесы!" Мы слышим это повторяющимся в бесчисленных вариациях. Такие люди, которые это пишут, не замечают, что они считают себя гораздо выше Будды, Христа, Сократа и т.д., и что они все понимают в этом смысле. Но как бы это могло быть иначе в такое время, когда каждый приват–доцент лучше всех понимает вещи, совершившиеся в ходе истории, и о которых каждый приват–доцент пишет свои книги, какие он должен написать в профессиональном порядке!

Могло бы показаться, что эти вещи высказываются только из желания подвергнуть критике наше время. Нет! Это не так. Но эти вещи должны выступить перед нашей душой, ибо только благодаря тому, что мы даем им выступить перед нашей душой, мы как–то постигаем ту дистанцию, которая лежит между ними и такими грандиозными величинами, как Евангелия, как Евангелие от Марка. Это потому люди так медленно поднимаются до их высоты, что их все снова и снова ложно истолковывают и представляют людям в крайне искаженных образах. А Евангелия велики во всех своих частностях, и каждая их частность учит чему–то особенному.

Так мы можем еще многому научиться из последней главы Евангелия от Марка. Автор этого Евангелия глубоко проник в тайны бытия. Он знал, как человечество спустилось со своей былой духовной высоты и впало в материализм; он знал, как мало доросла человеческая способность понимания до постижения существа человека, и как мало люди во время Мистерии Голгофы были склонны понять то, что тогда произошло. Вспомните о том, что я часто излагал в отношении "женского" и "мужского"; что женский элемент — не как индивидуальность, не как отдельная женщина, а как "женское" начало — не совсем спустилось на физический план, в то время как "мужское" начало переступило через этот план вниз; так что в действительности истинная человечность лежит между мужчиной и женщиной. Поэтому человек, как таковой, в своих отдельных воплощениях меняет пол. И вот дело обстоит так, что женщина, как таковая, благодаря иному строению своего мозга, благодаря тому, что она может иначе пользоваться своим мозгом, оказывается в состоянии легче схватить спиритуальные идеи. Наоборот, мужчина больше приспособлен к тому (как раз благодаря его организации внешней физической телесности), чтобы больше вдумываться в материализм, ибо, если выразиться грубо, его мозг тверже. Женский мозг — мягче, не так упрям, не так отвердел в себе (говорится это не об отдельных личностях, потому что часто на женском теле сидит очень упрямая голова, не говоря уже о противоположном случае). Но, в общем, это так, что женским мозгом легче пользоваться, если дело идет о понимании чего–то особенного и если к тому имеется добрая воля. Поэтому автор Евангелия от Марка представляет женщинам первым приблизиться, когда свершилась Мистерия Голгофы.

"И когда прошла суббота, Мария Магдалина, и Мария — дочь Иакова, и Соломея купили благовония, чтобы помазать Его" (Марк, 16,1).

И сперва им является "юноша", то есть космический Христос, и только потом ученикам–мужчинам. До таких частностей композиции и содержания доходит истинный оккультизм, истинная духовная наука, как это имеет место в Евангелиях — в особенности в могучем Евангелии от Марка.

Если мы так чувствуем то, что гласит нам из Евангелий, и даем себя побуждать тому, что нами так чувствуется и ощущается, то лишь благодаря этому находим мы путь к Мистерии Голгофы. И тогда больше не существует вопроса: подлинные ли эти Евангелия во внешне–историческом смысле или же нет? Это можно представить исследовать тем, кто ничего в этих вещах не понимает. Тем же, кто через духовную науку поднимаются к ощущению и пониманию Евангелий, будет постепенно становиться ясно, что Евангелия вовсе и не хотят быть прежде всего "историческими" документами, но что они суть такие факты, которые вливаются в наши души. И если они проливают в наши души свои импульсы, тогда души захватываются (не нуждаясь в документах) тем, что они чувствуют и переживают, когда направляют взор на Мистерию Голгофы, причем, они тогда видят, как человеческое понимание, человеческое знание и человеческое познание оказались гораздо ниже Существа человека — как они оплевали и распяли это Существо, Которое они должны были бы почитать при мудром самопознании, как свой самый высший идеал. И тогда из этого ощущения изойдет высокая сила, чтобы подняться к тому, кто благодаря этому идеалу Голгофы сияет и светит всем тем, кто это хочет ощутить, хочет это воспринять. Ибо то, что Земля связана с духовными мирами, люди в реальности постигнут только тогда, если поймут то, что Христос, как духовная Реальность, как космическая Сущность жил в теле Иисуса из Назарета; если они поймут, что все те, кто были в мире, как руководители человечества, были только предпосланы Христом, как Его предтечи, — как те, которые должны были подготовить Ему пути для того, чтобы Он мог быть узнан, понят людьми; однако, в момент, когда совершалась мистерия Голгофы, вся эта подготовка принесла мало пользы, потому что в решающий момент отказало ведь все! Но все больше и больше будет наступать время, когда люди станут понимать не только Мистерию Голгофы, но и другие события, которые группируются вокруг нее и при помощи которых также и Мистерия Голгофы может быть все больше и больше понята.

Покамест на европейские народы могут, пожалуй, смотреть косо, потому что они делают не так, как многие другие народы, которые признают истинным только "свое" вероисповедание, которое исходит от "их" нации или расы, как мы это видим, например, в Индии, где признается только то, что исходит от собственной крови. В теософических кругах часто говорят о признании всех религий, о равенстве их, когда в действительности хотят протискивать только свою собственную и смотрят на нее, как на единственную религию мудрости. Европейцы не могут этого делать, потому что ни один европейский народ не имеет теперь своего национального Божества, как–либо выросшего на его собственной почве, как это имеют азиатские народы. Христос Иисус принадлежит Азии, и еврейские народы приняли Его, дали Ему на себя воздействовать. В принятии Христа Иисуса нет никакого эгоизма, и было бы полным искажением фактов, если бы хотели сравнить то, каким образом говорят другие народы о своих национальных Божествах, например, китайцы — о своем Конфуции, или индусы — о Кришне и Будде. О Христе Иисусе можно вполне говорить с точки зрения объективной истории. Эта история не имеет тут дела ни с чем другим, как только с великим призывом к самопознанию человека, которое так основательно было искажено в свою противоположность, когда происходила Мистерия Голгофы. Но через эту Мистерию Голгофы человечеству была дана возможность получить импульс, чтобы прийти к самому себе. — Итак, в будущем, верно понимая друг друга, все религии мира станут постепенно взаимодействовать, чтобы то, что заложено в Мистерии Голгофы, понять и сделать человечеству доступным, как импульс.

Когда однажды в будущем увидят, что, говоря о Христе Иисусе, имеют дело не с эгоистическим вероисповеданием, но с тем, что как исторический факт эволюции человечества, равным образом может понять и принять каждое вероисповедание, только тогда все религии придут к постижению того зерна мудрости и истины, что есть во всех религиях. И та мера, в какой духовную науку еще не приемлют в истинном смысле, — это та же самая мера, в какой еще отклоняют истинное понимание Мистерии Голгофы. Ибо мера понимания духовной науки дана в той мере понимания, какую человек имеет в отношении Мистерии Голгофы. Так, христианин, который обратился к духовной науке, может добиться взаимного понимания со всеми людьми мира. И если в безграничном высокомерии (какое, впрочем, можно назвать вполне понятным и оправданным) представители других религиозных систем говорят: "У вас, христиан, есть только одно–единственное воплощение Бога; мы же можем засвидетельствовать многие, так что мы имеем то же, что и вы, только в гораздо большей мере!", то христианин не должен бы отвечать тем, чтобы горячиться из–за Христа Иисуса, ибо тем самым он показал бы, что не понимает Мистерии Голгофы. Христианин с правом может фактически сказать: "Конечно. Но все те, кто имели много инкарнаций, — они не могли совершить Мистерию Голгофы. И пусть поищут это, как оно представлено в христианстве, в какой–либо другой религии!"

Я прежде показал уже, что если мы проследим жизнь Будды, то приходим к тому моменту, который в Евангелии от Марка дан для Христа как "Воссияние в Свете" (Преображение) — когда Будда, дойдя до последнего конца человеческой жизни, растворяется в Свете, как об этом рассказывается и что соответствует оккультной истине. Тогда наступает для Христа (как вы можете найти это описанным в моей книге "Христианство, как мистический факт") то, что выступает в сцене Преображения; но не только так, что Он один–единственный "воссиял в Свете", но что Он тогда беседует на горе — на месте, где должны разыгрываться космические события с Илией и Моисеем. Лишь после этой сцены Преображения начинается Мистерия Голгофы. Это содержится так очевидно в самих документах, что отрицание этого факта оказывается по существу невозможным, если о нем однажды узнали при сравнении жизни Будды с жизнью Христа. И по существу также то, что я мог теперь сказать вам о том чувствовании, какое вздымается в нас в отношении многозначительного непризнания Сына Человеческого людьми, — это есть только само собой разумеющийся вывод из того, что уже находится обозначенным в моей книге "Христианство, как мистический факт".

Заканчивая эти лекции о Евангелии от Марка, я смею сказать следующее. Та программа в отношении христианства, которая была в начале нашего движения, — эта программа была осуществлена конкретно. Когда мы начали, было дано основное направление, поскольку религии показывают дальнейшее развитие и могут достигнуть вершины в проблеме Христа. Мы рассмотрели отдельные Евангелия и многие мировые свершения; мы стремились проникать все глубже и глубже в шахты оккультной жизни, разъясняя то, что было дано прежде. Мы старались последовательно двигать вперед нашу работу. По существу, мы не сделали ничего иного, как только конкретно разработали то, что было ясно и отчетливо сказано нами тогда в нашем исходном пункте. Разве это не было самым естественным продолжением в отношении проблемы Христа внутри теософского движения в Средней Европе? И когда тут было совершено такое, то другие люди, которые три года тому назад обратились к мысли о Христе, невозможной в смысле христианства, они поистине не смели бы требовать от нас, обладающих плодами нашей последовательной работы, чтобы мы обратились бы к этой измышленной три года тому назад мысли о Христе и стали бы ее проповедовать. В последнее время стали часто усиленно повторять, что Теософическое Общество, мол, должно быть местом для всех "мнений". Конечно, так должно было бы быть. Однако, за исключением того случая, когда оно должно было стать также ареной действия сменяющих друг друга различных мнений одной и той же личности, — когда одна и та же личность утверждает теперь нечто другое по сравнению с тем, что она утверждала четыре года тому назад, и требует, чтобы Теософическое Общество сделалось ареной действия этого ее теперешнего мнения. Это, может быть, и могло бы иметь место, если бы не требовали соучастия в этом и не объявляли еретиком того, кто отказывается принимать участие в этих вещах. В Средней Европе пошли еще дальше; зашли настолько далеко, что стали называть белое — "черным", а черное — "белым".

Это есть как раз торжественный момент, когда мы осуществляем последний заключительный пункт программы нашей работы, намеченной 10 лет тому назад. Мы хотим быть верными нашей работе и хотим также не оказаться недостаточно мужественными и недостаточно проницательными в отношении чего–то другого. Мы хотим ясно прозревать, что нам надлежит делать; мы хотим твердо стоять на нашей почве и не дать ввести нас в заблуждение даже тогда, когда белое называют "черным", а черное — "белым"; или даже тогда, когда в отношении того, что совершено в нашем среднеевропейском теософском движении, где каждый стремится из своих лучших сил дать то, что он призван дать как свое самое лучшее, без оглядки на какой–либо авторитет, — когда в отношении всего этого утверждают следующее: это среднеевропейское теософское движение, мол, содержит в своих рядах фанатиков и догматиков ... И когда те, кто сами высказали некую догму, которой сейчас исполняется едва три года, хотят вызвать враждебность по отношению к так называемой "ужасной догме" Средней Европы. Больно видеть, какое "бесчинство" творится теперь с именем Христа. Однако, для нас самих является оправданным употребление этого слова не иначе, как усматривая в нем некий объективный "технический термин". Мы всего лишь обозначаем таким образом соответствующие объективные факты, обозначаем без эмоций, без критики; это — вина уж самих этих объективных фактов, что мы должны обозначать их посредством такого слова.

Нас же эти факты по отношению к тому, что может проистечь из действительного понимания такого памятника, как Евангелие от Марка, не поведут ни к чему иному, как к дальнейшей работе в том смысле, какой мы считаем верным и какой оправдал себя не только при осуществлении нашей общей программы, но какой также почерпнут из положительных фактов — и он заново выдерживает испытание каждый день, когда мы в этом смысле обращаемся к той или иной конкретной проблеме, к конкретным фактам. И ничего другого, кроме подтверждения того, что было сказано в нашем исходном пункте, не обнаружилось нам, когда мы шли нашим путем дальше, исходя из тех вещей, которые нами исследовались. Даже тогда, когда мы рассматриваем величайшее, у нас не возникает никакого другого чувства, кроме настоящего и истинного стремления к истине.

Такие вещи, какие открывает взгляд, направленный на Мистерию Голгофы, уже сами имеют необходимую целительную силу, чтобы изгонять заблуждения, когда к этим вещам действительно приближаются в духе, и тогда можно заметить, что, в сущности, только недостаток воли к истине не дает человеку следовать по пути, который открывается в земном мире к космическому, когда исследуется в Иисусе из Назарета космический Христос. Он же предстает нам так ясно, когда мы действительно понимаем такое Писание, как Евангелие от Марка! По мере того, как такие Писания открываются пониманию людей благодаря духовно–научным спиритуальным наблюдениям, они будут постепенно проникать также и в остальное человечество и все больше и больше пониматься людьми. Те, кто написали Евангелия, они написали их, исходя из ясновидческого наблюдения, произведенного после событий, происшедших на физическом плане. Это надо понять и надо также усмотреть неизбежность этого: ибо люди — современники событий в Палестине, не могли понять, что тогда произошло; только само это событие могло дать импульс к его пониманию. Прежде чем это событие совершилось, никого не могло быть, кто бы мог его понять. Оно должно было сперва оказать свое действие. Поэтому оно могло быть понято только после его свершения, позже. Ибо ключ к пониманию Мистерии Голгофы — это сама Мистерия Голгофы! Христос мог сперва совершить все те действия, которые Он должен был совершить — вплоть до Мистерии Голгофы. Затем только благодаря тому, что Он совершил, могло прийти понимание Его Самого. Тогда благодаря тому, чем Он был, могло быть возможно то Слово, которое одновременно было выражением Его истинной Сущности.

Так возжигается благодаря тому, чем был Христос, изначальное Слово — Слово, которое нам передано в Евангелии и которое может быть снова узнано посредством ясновидческого наблюдения — Слово, которое возвещает об истинной сущности Мистерии Голгофы. И также об этом Слове смеем мы думать, когда мы говорим о собственных словах Христа, о тех словах, которые Он сам не только произнес, но которые Он возжег в душах тех, которые могли Его понять, так что они могли обозначить и описать Его Сущность, исходя из своих человеческих душ. Люди будут воспринимать импульсы Мистерии Голгофы, пока будет существовать Земля. Затем придет промежуточное время между "Землей" и "Юпитером". Такое промежуточное время всегда связано с тем, что не только отдельная планета, но и все, что находится вокруг нее, изменяется, обращается в хаос, проходит через Пралайю. Не только сама Земля станет другой в Пралайе, но и принадлежащее к Земле Небо. Но то, что было дано Земле благодаря Слову, которое произнес Христос, которое Он возжег в тех, кто Его узнали и признали — это Слово есть истинная эссенция земного бытия.

И верное понимание приносит нам истина того изречения, которое указывает нам на космический ход событий: как Земля и земной аспект, а равно и небесный аспект, получаемый с Земли, станут другими после того, как Земля достигнет своей цели, и Небо и Земля прейдут; но такое Слово Христа, которое было сказано о Небе и о Земле, оно пребудет — если правильно понимать Евангелия. Если чувствуют самые внутренние Импульсы Евангелий, тогда чувствуют не только истину, но и силу того Слова, которое само дается нам, как сила, и позволяет нам уверенно стоять на земной почве, а также позволяет нам заглянуть за пределы земного кругооборота, когда мы с полным пониманием принимаем изречение о том, что "Небо и Земля прейдут, но Слова Мои не прейдут!" Слова Христа никогда не прейдут — не прейдут и тогда, когда прейдут и Небо и Земля. Так сказать смеем мы на основании оккультного познания: пребудут те истины, которые были сказаны о Мистерии Голгофы.

Евангелие от Марка возжигает в наших душах понимание того, что Земля и Небо прейдут, но то, что мы можем узнать о Мистерии Голгофы, перейдет с нами в грядущие времена — также и тогда, когда Небо и Земля прейдут.