Антропософия - Антропософия

http://anthroposophy.ru/index.php?go=Pages&in=view&id=433
Распечатать

Пятая лекция (Базель, 19 сентября 1912 года).



Вчера мы старались рассмотреть с некоторой точки зрения место в мировой истории того момента, на который падает Мистерия Голгофы. Мы пытались сделать это таким образом, что сопоставили двух замечательных водителей человечества — Будду и Сократа, которые оба предшествовали на несколько столетий событию Мистерии Голгофы. При этом выяснилось, что Будда представляет как бы многозначительное заключение определенного потока эволюции. Так стоит он, этот Будда, в V–м до VI–го столетия до Мистерии Голгофы, провозглашая то, что с тех пор известно, как глубоко значительное учение, откровение в Бенаресе; провозглашая некоторым образом то, что могло влиться в человеческие души за тысячелетия древнего времени, обобщая и обновляя это определенным образом и сообщая так, как это должно было быть сообщено за полтысячелетия до Мистерии Голгофы, и как это должно было быть провозглашено именно тем народам, тем расам, которым это учение подходило именно в такой форме. Насколько Будда являлся завершением определенного мирового течения — это особенно бросается в глаза, если посмотреть на его великого предшественника, который некоторым образом уже маячит в брезжащем сумраке древнего человеческого развития — на Кришну, великого индийского учителя, который в другом смысле является конечным пунктом тысячелетий древних откровений.

Кришну можно поставить за несколько столетий до Будды. Но теперь не в этом дело. Главное в том, что чем больше дают на себя воздействовать тому, чем является Кришна, и что есть Будда, тем более видят, что с некоторой стороны провозвестие Будды является в Кришне в еще большем свете, а у Будды, как мы это сейчас хотим характеризовать, некоторым образом заканчивается.

Кришна — в этом имени сконцентрировано нечто такое, что вносит свет в духовное развитие человечества на протяжении многих, многих тысячелетий его эволюции. И если углубляться во все, что можно было бы обозначить, как откровение, благовестие Кришны, тогда можно взглянуть вверх, в выси человеческого духовного Откровения, по отношению к которым имеют чувство: в отношении того, что звучит из откровения Кришны — всего того, что в нем содержится, кажется уже не может быть ничего выше, значительнее. Это есть в своем роде самое высшее, что звучит нам из откровения Кришны. Разумеется, здесь мы объединяем многое в личности Кришны, что разделяется на многих, дававших людям это откровение.

Но это обстоит так, что то откровение, какое мало–помалу в течение тысячелетий и столетий до него сообщалось теми, кто должны были быть его носителями в предшествующее время, в Кришне было обновлено, обобщено и приведено к завершению для откровения его народу. И если взять то, каким образом говорится в словах Кришны о божественных и духовных мирах и об их отношении к человечеству о ходе мировых событий, — если взять духовность, к которой надо подняться самим, если хотят проникнуть в глубокий смысл учения Кришны, тогда есть в некотором роде только одно в ходе человеческого развития позднейшего времени, что немного может с этим сравниться. — Откровение Кришны есть некоторым образом тайноведение. Почему тайноведение? Тайноведение — просто по той причине, что мало людей могут создать себе такую внутреннюю пригодность, чтобы подняться до таких духовных высот, чтобы понимать такие вещи, о которых давал откровение Кришна; их не надо замыкать внешними средствами, но надо их "охранять", чтобы они оставались тайными, ибо они ни по какой иной причине остаются "тайными", как только потому, что мало людей поднимаются до той высоты, на которую надо подняться, чтобы их понимать. Можно раздавать людям такие откровения, как у Кришны, можно каждому дать в руки их — все–таки они останутся тайными, потому что средство извлечь их из тайноведения не в том, чтобы раздать их людям, а в том, чтобы люди, возвысив свои души, соединились с ними. В том–то и дело, что такие вещи парят в вышине и еще гласят таким образом, который представляет собой некий род духовной возвышенности. Кто воспринимает слова, которые приходят из таких откровений, еще долго не смеет думать, что он такие откровения знает, — даже если он ученый ХХ века. Вполне понятно, если с многих сторон теперь говорят, что вообще нет никакого "тайноведения". Это понятно потому, что часто те, кто такие вещи утверждают, имеют слова и думают, что тем самым знают все. Но "тайноведение" заключается в том, что они не понимают того, что имеют.

Одно есть еще, что можно с этим сравнить, и как раз то, что может быть связано с именем Кришны, может быть сравнено с тем, что звучит нам в трех позднейших, близко к нам стоящих именах. Но там это выступает совсем в другом роде, в системе понятий, в философском роде — это именно то, что связано с именами Фихте, Шеллинга, Гегеля. В отношении их тайноведческого характера учение этих людей можно сравнить с другими "тайными учениями" человечества. Потому что, хотя учения Фихте, Шеллинга и Гегеля получить можно, но никто не будет отрицать, что они в широком смысле слова остались настоящим тайноведением. Очень мало людей, которые к этим вещам, какие написали эти три человека, хотят иметь какое–либо отношение. Из известной, можно сказать, философской любезности в некоторых философских кругах говорят опять о Гегеле и в ответ на такое, что я сейчас сказал, возражают, что есть же люди, которые занимаются Гегелем. Если же взять то, что эти люди высказывают, и что они вносят для понимания Гегеля, тогда приходишь к тому, что для этих людей Гегель остался тайноведением. Но для нас у Фихте, Шеллинга и Гегеля выступает то, что на Востоке светит нам от Кришны — выступает в абстрактной, понятийной форме; и уже для того, чтобы заметить сходство, нужен совершенно определенный склад человеческой души. Хотелось бы без обиняков поговорить однажды о том, что для этого нужно.

Если человек, который теперь имеет среднее и даже высшее образование, берет в руки философское произведение Фихте или Гегеля, то начинает читать и думает вычитать у них что–нибудь, что является прогрессом в развитии понятий. И подавляющее большинство людей будут согласны, что нельзя почувствовать теплоту, если, например, открыть "Энциклопедию наук" Гегеля, где сперва говорится о "бытии", а потом — о "небытии". Тогда можно пережить, что будет сказано: "Тут кто–то из высшей отвлеченности понятий чего–то наварил; может быть, это и очень хорошо, но для моего сердца, для моей души, для моего тепла это мне ничего не дает". Я знаю многих людей, которые как раз это произведение Гегеля, о котором я сейчас говорил, закрывали, прочтя 3–4 страницы. В одном только они неохотно признаются — что, может быть, вина в том, что они не могут получить тепла, что они при этом не ощущают жизненной борьбы, ведущей из ада в небеса, лежит в них самих. В этом неохотно признаются. Потому что есть возможность в том, что люди называют "абстрактными понятиями" у этих троих философов, пережить жизненные битвы и не только ощутить жизненное тепло, но почувствовать весь подъем от величайшего жизненного холода к величайшему жизненному теплу — можно ощутить, что эти вещи непосредственно написаны человеческой кровью, а не только абстрактными понятиями.

Можно то, что светит от Кришны, сравнить с этой, так называемой новейшей фазой эволюции человеческого подъема в духовные высоты; но тут есть и большая разница. То, что навстречу нам выступает у Фихте, Шеллинга и Гегеля, — этих самых зрелых мыслителей христианства, — это же выступает нам навстречу в дохристианское время так, как это и должно было быть тогда у Кришны. Потому что, что такое откровение Кришны? Оно есть нечто такое, что потом никогда не могло снова прийти; что должно быть взято в своей возвышенности, ибо в своем роде не может быть превзойденным. И кто имеет понимание для таких вещей, тот получает понятие, идею силы того духовного света, который светит нам оттуда, когда мы даем действовать на себя тому, что связано с той культурой, из которой вышел Кришна. Надо только давать этим вещам правильно на себя действовать. Если дать правильным образом действовать на себя таким словам, как эти (они принадлежат Бхагавадгите), где Кришна говорит, чтобы обозначить свою собственную Сущность, — то приходят к познаниям, чувствованиям, ощущениям, которые мы охарактеризуем позже. Так говорит Кришна:

"Я есть дух становления — его начало, середина и конец. В существах я всегда самое благородное из всего, что настало. Между духовными существами я — Вишну, я — Солнце между звездами, между светилами — Луна, между стихиями — огонь, между горами — высокая Меру, между водами — великое мировое море, между реками — Ганг, между деревьями — Менго Асхватта, я — Господь, в истинном смысле слова, и людей и всех существ, которые тут живут; между змеями — та, которая вечна и есть сама основа этого бытия".

И берем другую манифестацию из той же самой культуры, — мы находим ее в Ведах:

... Дэвы собрались у трона Всемогущего и спрашивают преданно, кто Он такой? Тогда отвечает Он, Всемогущий (это Мировой Бог в этом древнеиндийском смысле):

"Если бы был другой, как Я, то Я бы описал себя через Него. Я был извечно и буду во веки веков. Я — Первопричина всего, что есть на Востоке, Западе, Севере и Юге. Я — Первопричина всего, что в высотах, наверху, и в глубинах, внизу. Я — все. Я старше всего сущего. Я — Господь над владыками. Я — сама Истина, само Откровение. Я — Первопричина Откровения, Я — знание, Я — набожность, Я — право, Я — всемогущ".

И когда в этой культуре спрашивают (так сказано в этом древнем документе) о Первопричине всего, то говорится: "Первопричина мира — это огонь, это Солнце, и Луна тоже. Это есть также этот чистый Брахман и эта еда, высшее из творений. Все мгновения и все недели, и все месяцы, и все годы, и все столетия и тысячелетия, и все миллионы лет вышли из Него, вышли из Его сияющей личности, которую никто не может понять ни наверху, ни внизу, ни вокруг, и не в середине — где мы стоим!"

Такие слова звучат из этого древнего времени к нам. Мы отдаемся этим словам. Что должны мы в непосредственном созерцании чувствовать перед этими словами? О некоторых вещах в них сказано. Мы видели, что Кришна о себе говорит сам; мы видели, что говорится о Мировом Боге и мировой Первопричине всех вещей. Из самого тона этого познания, каким это было тут сказано, явствует, что были сказаны вещи, значительнее и выше которых никогда не было сказано, и знаем, что и не могут быть никогда высказаны вещи более великие, значительные. Это значит: этим внесено в развитие человечества нечто такое, что как оно есть, так оно и должно остаться и должно быть так принято — что достигло своего завершения. И когда бы об этих вещах позднее ни думали, — может быть, сообразно методам позднейших времен думали в отношении того или другого, что это можно бы выразить яснее, модифицировать, — то лучше никогда бы не сказали, никогда! И если бы кто хотел лучше сказать об этих вещах — это была бы дерзость.

Возьмем сначала то место из Бхагавадгиты, где Кришна сам себя характеризует. Что он характеризует, собственно? Это — совершенно замечательно, как он говорит. Он говорит о том, что он — Дух всего ставшего, что он между небесными духами — Вишну, между звездами — Солнце, между стихиями — огонь и т.д. Если мы это перепишем так, чтобы иметь в одной формулировке, то можем сказать: Кришна обозначает себя как эссенцию, как сущность всего; таким образом, эта сущность — Он сам, и она везде представляет собой чистейшее Божественное. Где проникают за вещи и ищут то, в чем их сущность, приходят к существу Кришны в смысле этого места.

Возьмите много растений одного рода, ищите сущность этого рода, которая невидима, но выражает себя в отдельных видимых формах растений — что за ними, как их эссенция? Но мы должны эту сущность мыслить не только идентичной с отдельным растением, но — как наивысшее, чистейшее в этой форме; так что мы повсюду имеем не только то, что являет эту сущность, но также и эту сущность в чистейшей, благороднейшей, наивысшей форме. О чем, собственно, говорит Кришна? Ни о чем другом, как о том, что также и человек, если он идет вглубь, в самого себя, может узнать, как свою сущность; но это не существо, которое он представляет собой в обычной жизни, а то, которое находится за обычным проявлением человека и человеческого душевного. Он говорит о человеческой сущности, которая в нас есть, потому что истинная человеческая сущность едина со всем. Это не познание чего–то такого, что эгоистично выступает в Кришне; это в Кришне — то, что хочет указать на самое высшее в человеке, что смеет смотреть на себя, как на единичное, на единое с Тем, что живет во всех вещах, как их Сущность. Так говорит Кришна с тем, что он имеет в виду для своей культуры.

Если мы сегодня заглядываем в наше собственное существо, то мы видим прежде всего "Я" (как вы это видите представленным в книге "Как достигнуть познаний высших миров"). От этого обычного "Я" отличаем мы еще высшее, сверхчувственное "Я", которое не выступает в чувственном бытии, но выступает так, что излито оно не только в нас, но одновременно — и в сущность всех вещей. Если мы таким образом говорим о нашем высшем "Я", о высшей сущности, живущей в человеке, то мы говорим не о том, о чем человек обычно говорит "Я есть", хотя на нашем языке это звучит одинаково. В устах Кришны оно не имело одинакового звучания. Он говорит о сущности человеческой души в смысле понимания тогдашнего времени, как мы теперь говорим о "Я". Почему могло произойти, что наше обычное "Я" так подобно тому, что мы сами высказываемся о нем, как о высшем исповедании.

Это могло произойти оттого, что в предшествовавшей культуре, из которой вышел Кришна, в ранние тысячелетия ясновидческой культуры человечества, человек тогда привык, если взирал на сущность вещей, всегда обращаться к ясновидческому восприятию. И такую речь, которая нам встречается в Бхагавадгите, можно понять, если рассматривать ее, как завершение ясновидческого мировоззрения — если уяснить себе: в момент, когда человек в древние времена переносился в промежуточное состояние (которое тогда для людей было всеобщим) между сном и бодрствованием, тогда он переносился в вещи так, что не было, как при чувственном восприятии, что вещи — "здесь", а человек вне их, но он тогда был излит во все существа, чувствовал себя во всех существах, чувствовал себя единым со всеми существами. Он чувствовал себя единым с тем, что было наилучшего в каждой вещи, с которой он был единым, и его наилучшее было во всех вещах. И если вы не будете исходить из абстрактного чувствования и ощущения, как это происходит у теперешнего человека, но настроитесь именно таким образом, как чувствовал древний человек, тогда вы поймете такие слова, которые в Бхагавадгите звучат от Кришны. Вы поймете их, если спросите себя: "Как видел себя человек древнего ясновидения?" И тогда вам станет ясно, как через то, что теперь достигается духовнонаучным способом обучения, если человек освобождает свое эфирное тело, так что оно чувствует себя распространенным, разлитым во всем, что есть вокруг, — что таким было, если и не таким образом, как это может быть теперь через духовнонаучное ученичество, естественное состояние людей древних времен. Они чувствовали себя в таких состояниях, которые находили на них сами собой, внутри вещей. И если затем полученные откровения выражали в тех или иных формах, если то, что узрели, выражали в прекрасных словах, то это выступало так, как эти откровения Кришны. Поэтому можно бы сказать и так: Кришна сказал своим людям следующее: "Как лучшие из вас видели, когда они были в сверхчувственных состояниях, как эти лучшие видели свое отношение к миру, это я хочу выразить словами; потому что будущее время больше не найдет людей такими, и вы сами не сможете быть такими, какими были предки. То, что видели предки, я хочу выразить в словах для того, чтобы это сохранилось, потому что для человечества этого дальше не будет, как естественного состояния". — В слова, которые были возможны в то время, перенесено то, что тысячелетиями было долей человечества; это были "Откровения Кришны", чтобы и позднейшие времена, которые уже не могли это видеть, имели это как откровение Кришны.

И другие слова можем мы понять таким же образом. Представим себе, что в то время, когда Кришна давал свое откровение, пришел бы к знающему Учителю ученик и спросил бы:

"О, знающий Учитель, что же находится за вещами, которые видят мои глаза?" — Тогда знающий Учитель сказал бы: «За этими вещами, которые видят твои глаза, находится духовное, сверхчувственное». Но в древние времена люди в своих естественных состояниях это сверхчувственное еще видели. И ближайший сверхчувственный мир, который граничит с нашим миром внешних чувств, — это эфирный мир; в него они взирали. Там причина всего чувственного. Люди тогда видели, что является первопричиной. Теперь я могу выразить это только словами: Это — огонь ...! (но не так, как теперь это являет Солнце, потому что для древнего ясновидения как раз было самым незримым то, что видит теперь глаз; тогда огромный, добела огненный шар Солнца воспринимался темным, а во всех направлениях от него были распространены действия Солнца, как излучения солнечной ауры, расходящиеся в многокрасочных образах и снова сливающиеся, однако, таким образом, что то, что так погружалось в вещи, было в то же время творящим светом). "Солнце есть это, а также и Луна (которую тогда видели также иначе), потому что в них — совершенно чистый Брахман".

Что такое чистый Брахман?

Если мы вдыхаем и выдыхаем воздух, то материалистически мыслящий человек, конечно, думает, что он с воздухом вдыхает только кислород. Но это — заблуждение. С каждым глотком воздуха, который мы вдыхаем, мы вдыхаем дух. То, что живет в воздухе как дух, проникает в нас и выходит из нас. И когда древнее ясновидение это видело, это ему не казалось таким, как материалисту, который думает, что он вдыхает кислород. Это — материалистический предрассудок. Древнему ясновидению было известно, что вдыхался эфирный элемент Духа, "Брахман", от которого приходит жизнь. Как теперь думают, что от кислорода воздуха приходит жизнь, так древний человек знал, что жизнь приходит от Брахмана и когда он Брахмана вдыхает, он живет. Чистейший Брахман — это причина нашей собственной жизни.

А каковы вершины познания, к которым поднималась эта прадревняя чистая мудрость, эта, подобная эфиру, подобная свету мудрость?

Люди теперь думают, что они могут очень тонко мыслить. Но когда видишь, как люди путают все одно с другим, когда они начинают что–либо объяснять, тогда не питаешь большего уважения к нынешнему, именно логическому мышлению. Поэтому я должен вдаться в кажущееся очень абстрактным рассуждение (я хочу проделать это как можно проще). Предположим, перед нами зверь; он — желтый, у него — грива; тогда мы называем этого зверя "лев". Теперь мы начинаем спрашивать: что такое лев? Ответ: хищное животное! Мы спрашиваем дальше: что такое хищное животное? Ответ: Млекопитающее! Мы спрашиваем дальше: что такое млекопитающее? Ответ: живое существо! И так мы идем дальше — мы описываем одно через другое. Большинство людей считают очень ясным, если они таким образом спрашивают все дальше так, как я сказал про льва. Очень часто поступают так же, когда говорят о вещах духовных: все дальше расспрашивают и дальше задают вопросы даже о самых высоких духовных вещах, как спрашивали: что такое лев? что такое хищное животное? И там, где это принято, что после лекции подают записки и на их вопросы отвечают, тогда часто на записках одни и те же вопросы: бесчисленное число раз спрашивают: Что такое Бог? Каково начало мира? Что такое конец мира? — Люди спрашивают как раз в том же роде, как про льва. Они думают, что то, что годится для повседневности, должно таким быть и для высших вещей. Они не думают о том, что как раз для высших вопросов характерно то, что так спрашивать нельзя. Ибо, если так задавать вопросы один за другим, то дойдут до чего–то такого, о чем не будет никакого смысла задавать вопрос: «Что это такое?»

Потому что, когда так спрашивают, хотят к подлежащему иметь сказуемое. Но должно быть самое Высшее Существо, которое можно понять только через Него Самого. Вопрос: "Что такое Бог?" — совершенно бессмыслен в логическом смысле. Можно все возвести к Самому Высшему, но к Самому Высшему нельзя прибавить никакого сказуемого, ибо тогда следует, как ответ: "Бог есть". Иначе то, чем описывали бы Бога, должно бы быть высшее, чем Он. Это самое курьезное противоречие, какое только бывает. То, что этот вопрос ныне все еще ставят, свидетельствует, сколь высоким показал себя в древние времена Кришна, когда сказал следующее: "Дэвы собрались у трона Всемогущего и спросили Его благоговейно — кто Он такой? Он ответил: "Если бы был другой, такой как Я, то Я себя описал бы через него". — Этого он, однако, не делает. Он не описывает себя через другого. Так и мы, можно сказать, в благоговении и преданности, подобно тем Дэвам, стоим перед древней священной культурой, восхищаемся ею, также и ее грандиозной логической высотой, которая была достигнута не через мышление, но через древнее ясновидение — через то, что люди знали непосредственно: когда они приближаются к Первопричине, тогда прекращаются вопросы, так как Первопричина была зрима ими ясновидчески. Так стоим мы в восхищении перед тем, что низошло из этих древних времен; словно духи, которые нам это передали, хотели сказать: "Вот истекли те возрасты мира, когда люди непосредственно взирали в духовные миры. В будущем так больше не будет. Но мы хотим зафиксировать то, докуда мы могли подниматься, и что было некогда дано человеческому ясновидению.

Так находим мы описанными в Бхагавадгите, в Ведах, все те вещи, какие мы можем найти резюмированными, как в своего рода завершении, у Кришны, и что не может быть превзойдено, хотя и может быть увидено новым ясновидением, но никогда не может быть исследовано теми способами, которые были позднее добыты людьми. Поэтому всегда есть основание, если оставаться во всей области человеческой культуры, сказать в отношении древней культуры, культуры мира внешних чувств, следующее: "В этой культуре, если не принимать во внимание то, что может быть достигнуто путем обучения ясновидению среди древней культуры, никогда не может быть достигнуто того, что есть древнее святое откровение, получившее свое завершение у Кришны. Но через свою эволюцию, через духовнонаучное обучение, душа может снова подняться и снова достигнуть этого. То, что было дано человечеству нормальным путем (если можно употребить это слово), как это было некогда — это теперь не дано иметь людям повседневно и естественно. Поэтому пришли в упадок эти истины. Пусть есть несколько мыслителей, как Фихте, Шеллинг и Гегель, которые довели свое мышление до самой возможной чистоты и потому могут эти вещи, хотя не так жизненно, не с непосредственной личной нотой, как это у Кришны, но в форме идей дать снова выступать перед нами — но никогда так, как их постигали люди в старом ясновидении. И из духа, как я часто сообщал, выявляется, что медленно и постепенно, в течение послеатлантического времени, старое ясновидение отмерло.

Если мы взглянем назад, в первую послеатлантическую эпоху, в древнеиндийское время, тогда мы можем сказать: от него не осталось никаких письмен, потому что тогда люди еще взирали в духовные миры. Что тогда открывалось человечеству, может быть найдено только через Акаша–Хронику. Это было высокое откровение. Но постепенно человечество спускалось все ниже и ниже, и во время второй послеатлантической эпохи, в древнеперсидское время, откровения, хотя еще и были, но уже не в своей первоначальной чистоте. Еще менее чистыми были они во время третьей культуры, в египетско–халдейское время. При этом мы должны принять во внимание, что у первых двух культур — и не только у народов, по которым они были названы — письменности еще не было. Если мы говорим о древнеиндийской культуре, то мы имеем в виду культуру, от которой не дошло до нас ничего письменного. В древнеперсидской культуре это опять так, что ничего письменного оттуда до нас не дошло. Ибо все письменное, что у нас есть от древней Индии и от древней Персии, лишь отзвук того, что было и что сохранилось в позднейших преданиях.

Только в вавилонско–халдейской культуре, то есть начиная с третьей культурной эпохи, имеются письмена. Но в то время как развилась древнеперсидская культура, в индийской культуре тоже переживалась вторая эпоха, которая протекала параллельно с древнеперсидской; а когда развивалась вавилоно–халдейско–египетская культура, тогда и в Индии переживалась третья культурная эпоха, и в это время впервые начали делать записи. Из этой третьей эпохи, из этого сравнительно позднего времени происходят те записи, которые содержатся в Ведах, и которые потом проникли во внешнюю жизнь. То же самое относится и к письменам, которые говорят о Кришне.

Поэтому не надо думать, когда говорят о памятниках письменности, что имеется в виду первая индийская культурная эпоха, ибо все, что содержится в документах, — это записи, которые появились только во время третьей эпохи древней Индии, потому что именно в эту третью эпоху все более угасали последние остатки древнего ясновидения. Это есть то, что мы можем собрать вокруг личности Кришны. После этого древняя Индия сообщает нам то, что может быть исследовано внешне. Если мы рассмотрим сообщение вещи в их основе, то это всегда согласно с тем, что можно узнать из внешних документов. Когда третий возраст мира шел к концу, и люди утратили то, чем они изначально обладали, тогда появился Кришна, чтобы сохранить то, что должно было быть утрачено.

О каком возрасте мира говорит предание, когда оно говорит, что Кришна явился во время "третьего возраста мира"? Оно говорит о том, которое мы называем "египетско–халдейской эпохой или культурой!" И как раз с тем, что мы характеризуем, согласуется это индийско–восточное учение Кришны. Когда древнее ясновидение и все сокровища древнего ясновидения начали ускользать из рук человечества, тогда пришел Кришна и явил их так, как они могли быть сохранены для позднейшего времени. В этом смысле Кришна есть завершение чего–то великого, могучего. И все, что в течение ряда лет говорилось у нас, вполне согласуется с тем, что дают и документы Востока, если эти документы правильно читать. В этом смысле говорить о чем–то "Западном" или "Восточном" — чистая бессмыслица, потому что дело не в том, что мы учим на Востоке или на Западе теми или иными словами, но в том, чтобы с пониманием говорить о том, что было возвещено. И чем больше вы постигаете, что именно возвещено, тем больше видите, что оно согласуется со всеми документами Востока.

Так стоит Кришна, как завершение. Через несколько столетий приходит Будда. Каким образом Будда оказывается, можно сказать, другим полюсом завершения? Как относится Будда к Кришне?

Вызовем перед своей душой то, что мы только что дали, как характеристику Кришны. Тогда он так предстанет перед нами: великие, могучие ясновидческие откровения древности переданы в таких словах, чтобы эти слова могло понимать будущее и в них чувствовать отзвук древнего ясновидения человечества. Так стоит перед нами Кришна. Его откровение есть для людей нечто такое, что они могут воспринять, о чем они могут сказать себе: в них заключена мудрость о мире, лежащем за миром внешних чувств, мудрость о мире первопричин, духовных свершений. Это содержится в откровении Кришны в великих могучих словах. А если углубиться в Веды, во все то, завершением чего является откровение Кришны, тогда можно сказать: "Это — мир, который есть родина для человека, — мир, который лежит за тем, который видят глаза, хватают руки и т.д. Ты, человеческая душа, принадлежишь тому миру, о котором возвещает Кришна".

Сама эта человеческая душа, как могла она себя чувствовать в следующие столетия? Она могла видеть, что эти удивительные древние откровения говорят о собственно духовной, небесной родине людей; она могла затем взглянуть на то, что есть вокруг нее. Она видела глазами, слышала ушами, осязала вещи, думала о вещах рассудком, который никогда не проникает в то Духовное, о котором возвещало откровение Кришны. И душа могла себе сказать: "Там есть мир, духовная родина, которая вокруг нас — вокруг мира внешних чувств, который мы теперь один знаем. Мы больше не живем на духовной родине, мы изгнаны из нее — из той, о которой прекраснее всех говорит Кришна".

Тогда приходит Будда. Как говорит он о том, о чем говорил Кришна, как о чудесах того мира, к которому человек теперь только может поднять взор? Будда говорит примерно так: "Да, мы живем в мире внешних чувств. Сюда привело вас то стремление, которое гонит вас от воплощения к воплощению. Но я говорю вам о пути, который может вас вывести из этого мира и ввести в мир, о котором говорил Кришна. Я говорю вам о пути, которым вы можете быть избавлены от мира, который не тот, о котором говорил Кришна". Как тоска по родине, по миру Кришны, звучало в следующие столетия учение Будды, поскольку Будда является последним последователем Кришны — тем последователем Кришны, который должен был прийти. И если бы Будда сам говорил о Кришне, как бы он мог говорить? Примерно так, что сказал бы: "Я пришел, чтобы возвестить вам о Высшем, который был до меня — возвестить о нем вновь. Направьте взор назад к великому Кришне и вы увидите, чего вы можете достигнуть, если покинете этот мир, в котором вы не находите себя, как в истинной духовной родине. Я показываю вам пути освобождения из мира внешних чувств, я веду вас назад, к Кришне!" Так мог бы говорить Будда. Он только не употребил именно такие слова. Но он сказал это в несколько другой форме, говоря: "В мире, в котором вы живете, — страдание, страдание и страдание. Рождение — страдание, старость — страдание, болезнь — страдание, смерть — страдание; не быть соединенным с тем, что любишь, — страдание; быть соединенным с тем, что не любишь, — страдание; желание того, что любишь, и не мочь получить — страдание". И когда Будда преподал свой "восьмеричный путь", — это было учение, которое не выходило за пределы того, о чем сказал Кришна, ибо это было учение о том, что дал Кришна. "Я пришел после него; пришел вслед за тем, кто больше меня; но я хочу вам указать пути назад к нему — к тому, кто больше меня". Это — те тона всемирной истории, которые звучат нам из страны Ганга.

Теперь пойдемте немного дальше на Запад. Поставим перед собой еще раз образ Крестителя и вспомним слова, которые мог бы сказать Будда: "Я пришел после него, после Кришны, потому что он больше меня, и я хочу указать вам пути назад к нему из этого мира, в котором не содержится тот божественный мир, о котором сказал Кришна. Обратите вашу способность восприятия и понимания назад!" А теперь образ Крестителя. Как он говорил? Как он выражал свои воззрения, как он выражал те факты, которые были ему даны в духовном мире? Он тоже указывал на некоего "другого", но он не говорил, как мог бы сказать Будда: "Я пришел после него", но он говорил: "За мной идет Больший меня!" Так говорит Креститель. И он не говорит: "Здесь, в этом мире — страдание, и я хочу увести вас из этого мира". Но он говорит: "Преобразуйте вашу способность восприятия и понимания! Не оглядывайтесь назад, но смотрите вперед. Когда придет Больший, время исполнится; в мир, в котором страдание, вступит небесный мир, если человеческие души вступят по–новому в то, что они утратили".

Таков последователь Кришны — Будда. Таков предтеча Христа Иисуса — Иоанн Креститель! Так все наоборот. Так предстают перед нами шесть столетий, которые прошли между этими событиями. Снова мы имеем две кометы с их ядрами: одна из них — Кришна со своим ядром, как все то, что указывает назад, и тот, кто ведет людей назад — Будда. И другая комета, которая указывает вперед своим ядром, и тот, кто является "предтечей". Примите в самом лучшем смысле Будду, как идущего за Кришной, и Иоанна Крестителя, как предтечу Христа Иисуса, — тогда вы имеете в этой формуле проще всего высказанным то, что происходило в ходе развития человечества во время, приближающееся к Мистерии Голгофы.

Так мы должны смотреть на эти вещи. Тогда мы их поймем. Это не такие вещи, которые затрагивают какое–нибудь вероисповедание, их нельзя связывать с той или иной религией в мире. Но это всемирно–исторические факты, просто всемирно–исторические факты! И никто, кто их прозревает во всей их глубине, не может представить их иначе и никогда не сможет представить их иначе. Разве этим каким–нибудь образом отнято что–либо из откровений человечества? Это удивительно, когда говорят здесь или там, что у нас, мол, христианство ставится выше других религий. Разве идет речь о "выше" или "ниже"? Разве это не абстрактнейшие слова из всех возможных — "выше" и "ниже", "больше" или "меньше"? Разве мы сказали здесь нечто такое, что меньше восхваляет Кришну, чем то, что говорят люди, ставящие Кришну выше Христа? Мы отказываемся от слов "выше" или "ниже"; мы хотим характеризовать вещи в их истинной действительности. Посмотрите на то, что относится к Кришне, и спросите себя, дано ли где–нибудь с другой стороны более высокое о нем, чем когда мы пытаемся дать что–то о Кришне? Прочее — пустые слова. Но истина выходит на свет, когда действует то восприятие и постижение истины, которое восходит к сущности вещей.

Здесь мы, характеризуя это самое простое и самое грандиозное Евангелие, располагаем возможностью вникнуть во все космически–земное положение Христа. Поэтому надо было обратиться к величию того, что нашло свое завершение, когда занялась новая заря будущих времен человечества.