Четвертая лекция (Базель, 18 сентября 1912 года).

Сегодня хотел бы я направить ваш взор на две картины, которые мы можем вызвать перед своим духовным взором, из человеческой эволюции последних тысячелетий. Прежде всего хочу я направить ваш взор на нечто, что случилось в середине и ближе к концу V–го столетия до Рождества Христова. Все это известно; но мы хотим, как сказано, направить на это взор нашей души.

Мы видим, как Будда в Индии собрал вокруг себя некоторое число учеников, последователей, и как из того, что разыгрывалось между Буддой и его учениками и последователями, взяло начало то великое, могущественное движение, которое в течение столетий звучало на Востоке, разливалось могучими волнами и приносило благо, внутреннее освобождение души, подъем в человеческое сознание бесчисленным людям. Если мы хотим характеризовать то, что, собственно, тогда происходило, мы должны рассмотреть только главный момент учения Будды и действия Будды.

Жизнь — такая, как ее проводит человек на Земле в своей земной инкарнации — есть страдание, вызванное тем, что человек вследствие своих воплощений вынужден стремиться ко всем новым перевоплощениям. Достойная старания цель — освободиться от этого стремления к перевоплощениям, угасить в душе все, что вызывает влечение проникнуть в физическую инкарнацию, чтобы наконец подняться к такому бытию, в котором душа больше не чувствует стремления быть связанной с бытием своими физическими чувствами, физическими органами, и подняться, как говорят, к Нирване. Великое учение струилось из уст Будды — что жизнь есть страдание, и что человек должен найти средства, чтобы освободиться от этого страдания, чтобы стать причастным Нирване. Если бы мы захотели найти выражение, чтобы в привычных нам понятиях ясно представить, какой импульс лежит в этом учении Будды, то надо было бы сказать: "Будда направлял взор своих учеников силой и властью своей индивидуальности на земное существование и пытался дать им из полноты своего сострадания средства поднять свою душу, со всем, что в ней есть, из земного в небесное, поднять человеческое мышление, человеческую философию из земного в небесное".

Это то, что мы, как формулу, можем поставить, если хотим отчетливо и действительно определить импульс, который исходил от великой проповеди в Бенаресе через Будду. Так мы видим, что Будда собирает вокруг себя тех, которые к нему верно привязаны. Что видим мы в душах этих учеников? Каким становится постепенно их исповедание? Это есть признание, что все стремление человеческих душ должно идти к тому, чтобы освободиться от стремления к новому рождению, освободиться от привязанности к чувственному бытию, искать усовершенствования себя, освобождая свою самость от всего, что ее связывает с чувственным бытием, и связаться со всем тем, что ее соединяет с ее божественно–духовным началом. Такие чувства жили в учениках Будды. Освободиться от всех искушений жизни; быть связанным с земным миром только просветленным, устремленным в спиритуальное ощущением души, которое переживается в сострадании, так проходить через бытие, стремясь к духовному совершенству; возможно мало быть привязанным к тому, что связывает внешнего человека с земным существованием. Так странствуют по свету ученики Будды, таким видят они намерение и цель своего ученичества. И если мы проследим столетия, в которые распространялся буддизм, и спросим себя: «Что жило в разрастающемся буддизме, что жило в душах, в сердцах его приверженцев?» То мы получим в ответ: эти люди были обращены к высоким целям. Но в центре всего их мышления, чувствования и ощущения жил великий образ Будды — оглядка на то, что он сказал в таких увлекающих, значительных словах об освобождении от страданий жизни. В центре всего мышления и чувствования жил всеобъемлющий, могучий авторитет Будды в сердцах его учеников, в сердцах его последователей в столетиях. Что сказал Будда, было для его учеников и последователей святым словом.

Отчего происходило, что этими учениками и последователями слова Будды считались вестью с Неба? Основанием этому было то, что эти ученики и последователи жили в вере, в признании, что тогда, в событии под деревом Бодхи, в душе Будды возгорелось истинное познание о мировом бытии, засветился свет, Солнце всего. От этого настроения, как оно жило в сердцах учеников Будды и его последователей, идет влияние на святость этого настроения, на особенность, характеристичность этого настроения.

Все это мы поставим перед своим духовным взором, чтобы научиться понимать то, что произошло за полтысячелетия до Мистерии Голгофы.

А теперь рассмотрим другую картину мировой истории. Для долгого времени человеческой эволюции то, что отстоит друг от друга на расстоянии, например, столетия, поистине можно назвать одновременным. Там столетие не играет роли, когда дело идет о тысячелетиях эволюции человечества. Поэтому можем мы сказать: хотя картину, которую мы теперь вызываем перед своей душой, надо поставить на столетие позднее, но для развития человечества она почти одновременна событию, которое мы обозначили как событие Будды. В V–ом столетии дохристианского летоисчисления мы видим другую индивидуальность, собравшую вокруг себя в древней Греции тоже учеников и приверженцев. Опять это давно известно. Но для понимания развития последующих столетий хорошо поставить перед собой образ этой индивидуальности: мы видим Сократа, собравшего вокруг себя учеников в древней Греции. И для того, чтобы посметь поставить Сократа в эту связь, надо принять в расчет картину, которую набросал в лице Сократа великий Платон, и которая в главном была подтверждена великим философом Аристотелем. Надо только принять во внимание, что великий философ Платон нарисовал образ Сократа так убедительно и можно сказать: от Сократа пошло движение на Запад. И кто, собственно, примет во внимание весь характер культурного развития Запада, тот придет к тому, что для западного было врезающимся то, что можно назвать "сократическим элементом". Если даже этот сократический элемент на Западе распространяется тоньше по волнам мировой истории, чем буддийский элемент на Востоке, то параллель между Сократом и Буддой все же провести можно. Но странным образом должны мы характеризовать учеников и последователей Сократа — совершенно иначе, чем учеников и последователей Будды. Можно сказать: все, что характерно отличает Запад от Востока, выступает перед человеком, если рассматривают основную разницу "Будда–Сократ".

Сократ собирает учеников вокруг себя. Как он себя чувствует? Это часто подчеркивалось, как он себя чувствует по отношению к своим ученикам. Есть искусство относиться к своим ученикам, которое можно назвать искусством духовной акушерки; поэтому он хотел, чтобы его ученики могли научиться сами извлекать знание из своих душ. Он так ставил свои вопросы, что приходил в движение внутренний строй душ учеников — так что он, собственно, ничего не переносил ученикам от себя, но все извлекал из самих учеников. Так что несколько сухой, трезвый элемент, который имеет в себе сократическое мировоззрение и его искусство мировоззрения, происходит от того, что Сократ апеллировал к самостоятельности, к совершенно собственному разуму каждого ученика, никогда с их толпой, несколько иным образом, но подобно тому, проходил по улицам Афин, как Будда со своими учениками проходил по дорогам Индии.

Но в то время как Будда повествовал о том, что он получил через озарение под деревом Бодхи, и через столетия действовало то, что он получил из духовного мира и перелил на своих учеников, так что в них жило дальше то, что жило в самом Будде, — Сократ не имел на это ни малейшей претензии, чтобы как "Сократ" жить дальше в сердцах его учеников. Он даже не хотел, когда стоял перед своими учениками, что–либо переносить в души учеников, но он хотел им самим предоставить извлекать из себя то, что в них было. Ничто от Сократа не должно было переходить в души учеников, — ровно ничего.

Нельзя помыслить большую разницу, чем между Буддой и Сократом. В душах учеников Будды должен был жить сам Будда. В душах учеников Сократа должно было жить так мало от самого Сократа, как мало проявляется в ребенке, живет в нем то, что было сделано акушеркой.

Так духовный элемент должен был проявляться у учеников Сократа через его акушерское искусство, ставя человека на самого себя, извлекая из человека то, что есть в нем самом. Этого хотел Сократ. Можно было бы разницу между Буддой и Сократом охарактеризовать еще следующими словами: если бы голос с Неба хотел показать, что должны иметь ученики Будды через него, то он мог бы сказать: "Зажгите в себе то, что жило в Будде, чтобы через Будду найти дорогу к духовному бытию!" А если бы хотели подобным же образом охарактеризовать, чего хотел Сократ, надо было бы сказать: "Сократ хотел воззвать к своим ученикам "Стань тем, что ты есть!"

Не должно ли сказать себе, если поставить перед собой эти две картины: здесь стоят перед нами два течения развития, однако — полярно противоположные. Они некоторым образом соприкасаются, но они соприкасаются только на своих крайних концах. Не следует смешивать вещи друг с другом, надо их характеризовать в их различии — и затем показать, где все–таки есть возможное единение. Если помыслить себе Будду перед учеником, то можно сказать: он старается (вы это можете узнать и в речах Будды) самыми возвышенными словами, в постоянно возвращающихся повторениях (а они необходимы, их нельзя выпускать при передаче речей Будды) зажечь в душе ученика то, что нужно, чтобы поднять его к духовным мирам с помощью того, что он сам — Будда — пережил под деревом Бодхи. И так выбираются слова, что они все звучат удалением от Земли, как небесное сообщение из небесного мира — с губ, что говорят под непосредственным впечатлением, которое наступило при озарении, и которое они хотят передать.

А как мы можем представить себе друг перед другом Сократа и его ученика? Они так противостоят друг другу, что Сократ говорит ученику, когда он пытается уяснить ему отношение человека к Божеству простейшими рассудочными понятиями повседневности — как он, ученик, должен думать, как связываются логические суждения. Везде самым трезвым образом, на самое обыденное направляется ученик, и он должен применять то, что он может завоевать простой логикой, на то, чего он может достигнуть, как познания. Только раз является Сократ выросшим до такой высоты, где он говорит, как Будда своим ученикам. Один раз, можно сказать, он является так: когда он идет навстречу смерти, когда он говорит о бессмертии души непосредственно перед смертью. Тогда он говорит, во всяком случае, как высший озаренный. Но он опять говорит так, что все, что он говорит, может быть понято, только если принять во внимание все его личное переживание. Поэтому оно так идет к сердцу, так взывает к нашей душе, если мы рассмотрим платоновский разговор о бессмертии души, где Сократ говорит: "Разве я не старался всегда, всю жизнь достигать через философию того, чего человек может достигнуть, чтобы освободиться от чувственного мира? А теперь, когда моя душа скоро освободится от всего чувственного, не должна ли она радостно проникнуть в душевный элемент, разве я не должен радостно проникнуть в то, к чему я всегда внутренне стремился, когда стремился философски? Кто может охватить во всем настроении этот разговор Сократа у Платона в "Федоне", тот чувствует себя непосредственно перенесенным в ощущение, которое вытекает из возвышенных учений Будды, там, где он говорит к сердцам своих учеников. И тогда можно сказать в отношении разницы того, что выявляется полярно различным в этих двух личностях: в одной определенной точке они так поднимаются, что единство проявляется и в полярной противоположности. Если мы направим взор к Будде, мы найдем: в общем, речи Будды таковы, что хочется сказать — то чувство, которое имеют перед разговором Сократа о бессмертии души, его имеют во все время речей Будды. Я имею здесь в виду настроение, напряжение души. То же, что разлито всегда в других речах Сократа, которые всегда исходят из того, чтобы человека приводить к его собственному разуму, это находится у Будды редко, но все же иногда и у Будды это прорывается. Чувствуют как бы перенесенный сюда сократический разговор, когда Будда хочет разъяснить ученику Соне, что нехорошо, с одной стороны, находиться только в чувственном бытии и быть связанным только с чувственным бытием. С другой стороны, нехорошо бичевать себя или жить только как древние, умерщвляющие свою плоть, люди, а хорошо идти средним путем. Вот стоит Будда перед учеником Соной и говорит ему примерно так: "Подумай, Сона, можешь ли хорошо играть на лютне, если струны слишком слабо натянуты?" — "Нет" — должен ответить Сона, — "Я не буду хорошо играть на лютне, если струны слабо натянуты". — "Хорошо, — сказал Будда Соне, — а будешь ли ты хорошо играть на лютне, если струны будут слишком туго натянуты?" — "Нет, — должен сказать Сона, — я не буду хорошо играть на лютне, если струны слишком туго натянуты". — "Когда же ты сможешь хорошо играть?" — "Когда струны будут натянуты не слишком туго и не слишком слабо" — отвечал Сона. "И так же, — сказал Будда, — обстоит и с человеком: человек не сможет прийти к полному знанию, если он слишком предан чувственной жизни, но он не сможет прийти к полному знанию и тогда, если он будет умерщвлять плоть, удаляться от всякого существования. Средний путь, который нужен для игры на лютне при натяжении ее струн, — такой же надо избрать в отношении настроения человеческой души".

Можно сказать: такой разговор, как у Будды с учеником Соной, мог бы быть и у Сократа, потому что так обращаясь к разуму, говорит Сократ со своими учениками. То, что я вам сейчас рассказал, есть "сократический разговор", который вел Будда со своим учеником Соной, но такие "сократические разговоры" у Будды так же редки, как и у Сократа — "буддический" разговор о бессмертии души, который он вел со своими учениками перед смертью.

Надо всегда подчеркивать, что к истине приходят только если рассуждают таким образом. Легче характеризовать, если сказать так: "Человеческая эволюция движется вперед великими водителями. Эти великие водители проповедуют, в сущности, одно и то же, только в различных формах, и все отдельные водители человечества выражают в своих словах только различное изображение Одного. Конечно, это — правда, но тривиальная, насколько возможно. Дело в том, чтобы дать себе труд познать вещи, искать единство и различие, чтобы характеризовать вещи по их различию, и из различий потом искать высшее единство. Это методическое замечание надо было сделать потому, что оно есть то, что в отношении духовного рассмотрения соответствует жизни. Так легко сказать: "Все религии заключают в себе Одно", чтобы потом ограничиться тем, чтобы это "Одно" характеризовать и сказать: Все различные основатели религий давали только различные определения Одного. Но это бесконечно пошло, хотя бы такое охарактеризовывание и выражалось в красивых словах. Так не придут ни к чему, если бы хотели два таких образа, как Будда и Сократ, характеризовать по абстрактному единству и не искали бы их полярного различия. Но когда их возводят к их мыслеформам, люди сразу соображают, в чем здесь дело. Перец, соль, сахар и красный стручковый перец стоят на столе для кушаний, они все "одно" — приправы к кушаньям. Но никто — хотя можно сказать: "Все эти вещи — "одно", — рассматривать эти приправы как одинаковые не станет: и перец, и соль вместо сахара в кофе не положить. Что нельзя принимать в жизни, не должно бы принимать и в духовном. Не должно бы принимать, когда скажут: "Кришна или Заратустра, Орфей или Гермес, в сущности, только различные виды "Одного". Это также не многого стоит для серьезного и правдивого определения, как если говорят: перец и соль, сахар и красный стручковый перец — только разные формы приправ к столу. Дело в том, чтобы такие методические вещи понимали и удобное не принимали за истинное.

Если поставить перед своим взором эти два образа — Будду и Сократа, то они являются нам, как два полярных, различных, почти противоположных выражения течений человеческой эволюции. И в то время, как мы этих обоих связываем в высшем единстве, мы можем присоединить Третьего, у Которого мы имеем дело с великой Индивидуальностью, вокруг Которой собираются ученики и последователи, — Христа Иисуса.

Если мы из этих учеников и последователей возьмем двенадцать ближайших, то Евангелие от Марка говорит нам об отношениях Учителя и этих учеников с большой ясностью, как мы это только что охарактеризовали в другой области относительно Будды и Сократа. И самое ясное выражение, самое сжатое определение — каково оно? Это то, о чем вам говорит следующее: Христос выступает перед толпой, которая хочет Его слушать. Он говорит этой толпе, как указано в Евангелиях, в притчах. Он указывает на некоторые глубокие, значительные события мировых свершений и человеческого развития: Он это излагает толпе в притчах, в картинах. А потом сказано: когда Он оставался со своими ближайшими учениками, Он им эти образы разъяснял. Один раз в Евангелии от Марка нам дан особый пример, как говорилось толпе в образах, и как потом было объяснено ученикам.

"И Он много поучал их притчам и говорил им: "Слушайте: вот вышел сеятель и когда он сеял, одно зерно упало при дороге, и налетели птицы и склевали его. Другое упало на место каменистое, где было мало земли, и оно быстро проросло, так как лежало неглубоко, но когда взошло солнце, увяло и, раз не имело корня, засохло. А другое упало в тернии, и тернии заглушили его, и оно не принесло плода. А иное упало на добрую землю и принесло плод, который взошел и вырос и принес в 30 и в 60, и в 100 раз больше. И Он сказал: кто имеет уши слышать, да слышит" (Марк 4, 1–9).

Здесь мы имеем полный образец того, как поучал Христос. О Будде нам сказано, как он учил. О Сократе сказано, как он учил. О Будде мы можем сказать нашим западным языком: он вел то, что люди переживают на Земле, к небесному. О Сократе часто говорили, что все его направление правильно отмечают, если говорят: он сводил философию с неба на Землю, потому что он непосредственно обращался к земному разуму. Можно составить себе ясное представление о том, как эти двое стояли по отношению к ученикам.

А как стоял к Своим ученикам Христос Иисус?

Он иначе стоял к толпе, которую поучал в притчах, и иначе к Своим ближайшим ученикам — им Он разъяснял притчи, то есть что они могли постигнуть, что было доступно непосредственно для понимания человеческим разумом. Надо говорить сложнее, если хотят характеризовать способ поучения Иисуса Христа. Одна характерная черта, которая свойственна всем поучениям Будды, относится ко всему его учению; при этом он имеет и один род учеников, которые непосредственно принадлежат Будде. Однородны также и ученики Сократа, потому что весь мир может быть его учениками; и однородно относится Сократ к своим ученикам.

Двояким образом стоит Иисус Христос: иначе к Своим интимным ученикам, по–другому — к толпе. Почему? В чем здесь дело? Если хотят понять, в чем здесь дело, то надо уяснить себе весь поворотный пункт времени, который стоит перед нашими душами во время Мистерии Голгофы.

К концу приходят те времена, когда древнее ясновидение было общим даром людей. Чем дальше мы идем назад в человеческой эволюции, тем больше подходим мы к тем временам, когда древнее ясновидение было общим человеческим достоянием, когда люди заглядывали в духовный мир. Как они смотрели туда? Они смотрели так, что их видение было видением мировых тайн в образах, в бессознательных или подсознательных имагинациях. Это было сновидческое ясновидение в сновидческих имагинациях — но в таких разумных понятиях, которые уясняет себе теперь человек, если хочет познавать. Что такое "наука" или что такое теперешнее общедоступное мышление, трезвый разум и способность суждения — этого в те старые времена совсем не было. Если человек стоял перед внешним миром, то он его видел, но не расчленял на понятия, он не имел никакой логики, но думал о вещах, комбинируя. Для нынешнего человека даже трудно представить себе это, потому что теперешний человек обо всем думает. Но древний человек так не думал. Он проходил мимо вещей, он видел их, запечатлевал образы, а объяснимым это делалось для него тогда, когда в промежуточном состоянии, между сном и бодрствованием, заглядывал в свой сновидческий имагинативный мир. Там он видел образы.

Представим себе это конкретнее: древний человек много, много тысячелетий тому назад наблюдал бы окружающий его мир; он обратил бы внимание, что там был какой–то Учитель, который хотел бы что–то объяснить своим ученикам. И этот древний человек подошел бы и прислушался, какие слова говорит Учитель своим ученикам; он бы заметил, что один жадно принимает слова, другой их тоже воспринимает, но потом роняет их, третий так занят своим эгоизмом, что вовсе не слушает. Рассудочно древний человек не мог бы сравнить этих трех учеников. Но когда он был бы в промежуточном состоянии между бодрствованием и сном, то все виденное явилось бы ему снова, как картина перед душой. Тогда он мог бы видеть, например, как идет сеятель, раскидывает зерна — это он увидел бы, как действительно ясновидческую картину: одно зерно бросает он в хорошую почву, оно хорошо восходит; второе зерно — в худую почву, а третье — в каменную. Из того, что во второй земле, выходит мало, а из того, что на третью попало, не выходит ничего. Древний человек не сказал бы, как теперешний: один ученик принимает слова, а другой ничего не воспринимает. Но в промежуточных состояниях между бодрствованием и сном он увидел бы картину, увидел бы в ней объяснение. И иначе он об этом и не говорил. Если бы его спросили, как он понимает отношение Учителя к ученикам, он рассказал бы о своем ясновидчески–сновидческом образе. Это было для него реальностью, но также и объяснением вещи. Так он говорил бы. Толпа, которая стояла перед Христом, имела только последние остатки древнего ясновидения, но души людей были еще приспособлены к тому, чтобы слушать, когда говорят в образах о свершениях бытия и человечества. И как к тому, кто имеет последнее наследие древнего ясновидения и внес его в обычную жизнь души, так говорил Христос Иисус к толпе.

А какими были интимные ученики?

Вы слышали, что они составляли собой дюжину — из семи сынов матери Маккавеев и пяти сынов Маттафии. Вы слышали, как они подвигали весь древнееврейский народ к крепкому утверждению бессмертного "Я". Они были настоящие первые, которых мог выбрать себе Христос Иисус, чтобы обращаться к тому, что живет в каждой душе, — так живет, как это должно стать исходной точкой для человеческого развития. Он говорил к людской массе, предполагая, что она поймет то, что сохранила, как наследие от древнего ясновидения. К ученикам Он говорил так, потому что о них Он мог предполагать, что они будут первыми, которые смогут что–то понять из того, как мы теперь говорим о высших мирах. Это было предназначено поворотным моментом времени, что Христос Иисус говорил по–разному, когда говорил к толпе и к тем, кто были Его интимные ученики. В середину толпы ставит Он их, которых избрал Себе, как двенадцать. Что должно было в будущем сделаться общим человеческим достоянием — понимать, разумом понимать то, что относится к высшим мирам и к тайнам человеческой эволюции — это было задачей тесного кружка учеников Христа. Он говорил при объяснении притчи для Своих учеников, можно сказать, в сократических словах, потому что то, что Он говорил. Он извлекал из самой души каждого; только Сократ ограничивался больше земными условиями, только общей логикой, в то время как Христос говорил о духовных вещах. Но Он говорил о духовных вещах, когда говорил для близких учеников, на сократический лад.

Когда Будда говорил к своим ученикам, то он говорит так, что разъяснял им духовные обстоятельства, но разъяснял так, как это дается озарением, как это дается пребыванием человеческой души в высших мирах. Когда Христос говорил к толпе, Он говорил так, как в прежние времена обычная человеческая душа переживала в высших мирах. К людской массе говорил Он, как "общедоступный Будда", к ученикам же Своим говорил как "высший Сократ", как спиритуализированный Сократ.

Сократ извлекал из душ своих учеников индивидуальный земной разум. Христос извлекал из Своих учеников небесный разум. Будда даровал своим ученикам небесное просветление. Христос давал массе народа земное просветление в Своих притчах. Прошу вас, возьмите эти три картины: там, в стране Ганга, Будда с его учениками — противообраз Сократа. Там, в Греции, Сократ с его учениками — противообраз Будды. А потом — этот замечательный синтез, это удивительное соединение на четыре–пять столетий позже. Там вы имеете закономерный путь развития человечества в процессе его эволюции, представленный перед вашей душой на величайших примерах.

Человеческая эволюция идет шаг за шагом дальше. Многое из того, что говорилось на первых ступенях духовно–научного познания в прошлые годы, могло показаться кое–кому как род теории, как род просто учения. Так, конечно, думали многие — это, мол, только учения, только теории, когда говорят о том, что человеческая душа должна мыслиться как взаимодействие души ощущающей, души рассудочной (или души характера) и души сознательной. Конечно, есть люди, которые быстро судят. Мы же переживали, как еще скорей судили, чем судят те, кто, видя намеченными только первые шаги для дальнейшего развития, принимают их для себя, как нечто законченное. Уже то хорошо, когда можно указать на то, как не надо думать. Иногда являются резкие примеры того, как не надо мыслить, хотя многие люди считают, что именно так надо думать. Сегодня утром рассказали мне хороший пример довольно странного образа мышления. Я его здесь употреблю только как пример, но как пример очень нужный, чтобы записать его в душе, потому что мы, как антропософы, должны не только знать дурные стороны мира, а наоборот, должны делать действительно нечто для все идущего дальше совершенствования души. Поэтому не из личных оснований, но из общего духовного основания, я это использую, как пример, что мне было рассказано сегодня.

Было рассказано: в некоторой области Европы есть господин, который давно напечатал самые несообразные вещи о том, чему учит "Штайнеровская теософия", или о том роде, как она относится вообще к духовному движению. Сегодня одной особе поставили в упрек, что один ее знакомый, именно упомянутый господин, напечатал такие вещи. Что же сказала эта особа? "Да, но этот мой знакомый начинает теперь интенсивно изучать произведения д–ра Штейнера". Однако несколько лет тому назад он высказал свое мнение, а теперь принимается за извинения, для него, что он начинает эти вещи изучать! Оказывается возможным встретить подобное мышление в нашем движении ... Будущие времена, которые будут об этом писать, поставят вопрос: неужели так было, что кому–то пришло в голову после того, как человек несколько лет тому назад высказал свое суждение о некотором предмете, сказать: ведь он теперь начинает с этим предметом знакомиться?!

Такие вещи принадлежат к антропософическому воспитанию, и только тогда мы продвинемся дальше, если когда–нибудь будет общим мнением, что такие вещи должны быть невозможны среди антропософического движения, должны быть совершенно невозможны! Потому что это принадлежит к внутренней честности — не мочь думать таким образом. Нельзя сделать ни шагу в познании истины, если такие суждения еще могут случаться, и это долг антропософов, такие вещи замечать, а не проходить мимо них равнодушно, разговаривая об "общечеловеческой любви". Это значит в высшем смысле слова без любви отнестись к человеку, если ему прощают такое, потому что его этим приговаривают кармически не иметь ни сущностного, ни значимого после смерти. А если его внимание на подобное обращают, то облегчают ему бытие после смерти. Вот — более глубокое значение этой вещи.

Нельзя принимать с легкостью, когда сперва просто устанавливается истина: человеческая душа слагается из трех членов — души ощущающей, души рассудочной (или души характера) и души сознательной. Уже в течение прошедших лет выявилось, что такая вещь имеет гораздо глубокое значение, чем только систематическое расчленение души. Было уже разъяснено, что в послеатлантическое время мало–помалу развились отдельные культуры: древнеиндийская, древнеперсидская, египетско–халдейская, греко–латинская и, наконец, наша. И было показано, что существенно вавилоно–халдейско–египетского времени надо искать в том, что тогда человеческая душа ощущающая поистине проделала особенное развитие. Также в греко–латинское время мы отмечаем особенную культуру души рассудка (или души характера), а в наше время — души сознательной. Там стоим мы перед этими тремя эпохами, так действуют они в воспитании и эволюции самой человеческой души. Эти три члена души не что–нибудь выдуманное, но нечто такое, что жизненно существует и в следующие друг за другом времена последовательно развивается. Но все должно быть связано между собой. Более раннее должно быть взято с собой в позднейшее. В каком периоде культуры живут Будда и Сократ? В четвертой послеатлантической эпохе они стоят там, где получает свое выражение в особенности душа рассудочная (или душа характера). Оба имеют в этом времени свою миссию, свою задачу. Будда имеет задачей сохранить культуру души ощущающей из предшествующей эпохи для следующей — из третьей в четвертую. То, что Будда возвещает, что ученики Будды принимают в свое сердце — это то, что должно перенести свет из третьей культурной эпохи, которая являлась периодом культуры души ощущающей, в четвертую эпоху — во время души рассудочной (или души характера). Так что учением Будды согрето и освоено время души рассудочной (или души характера), четвертой послеатлантической эпохи тем, что еще от ясновидением проникнутой эпохи души ощущающей в нее перенесено. Великий хранитель культуры души ощущающей в культуре души рассудочной (или души характера) есть Будда.

Какая же миссия выпадает несколько позднее явившемуся Сократу? Он тоже стоит в четвертой эпохе во время души рассудочной (или души характера). Он обращается к отдельной индивидуальности человека — к тому, что сможет вполне выявиться только в нашей пятой культурной эпохе. Он имеет своей задачей воспринять, еще в абстрактной форме, эпоху души сознательной во время эпохи души рассудочной (или души характера). Будда сохраняет предшествующее. Поэтому то, что он возвещает, является как согревающий, озаряющий свет. Сократ берет то, что еще является будущим, что составляет характерность эпохи души сознательной. Поэтому он кажется в своем времени чем–то трезвым, рассудочным, сухим. Так сталкиваются в четвертой культурной эпохе третья, четвертая и пятая эпохи. Третью хранит Будда, пятая предсказывается Сократом. Запад и Восток появляются, чтобы воспринять эти два различия: Восток, чтобы принять величие прошедшего времени; Запад занимается тем, чтобы в более раннее время предвосхитить то, что должно выявиться позже.

Пройден большой путь за древние времена человеческого развития, когда Будда выступал как Бодисаттва — до того времени, когда он поднялся до "Будды". Это большой поступательный путь времени, который нашел свой конец с Буддой, и этим он действительно пришел к концу — тем, что Будда пережил свое последнее земное воплощение и больше не сходит на Землю. Это большое время, которое тогда пришло к концу, принесло с собой из древнейших времен то, что было культурой души ощущающей третьей послеатлантической культурной эпохи и дало ей снова воссиять. Почитайте речи Будды с этой точки зрения — тогда получите правильное содержание его настроения, и тогда наступление времени души рассудочной (или души характера) получит, пожалуй, еще большую ценность. Тогда вы обратитесь к речам Будды и скажете: "В них все так непосредственно говорит человеческому чувству, но за этим непосредственным есть нечто, что превышает это чувство и принадлежит высшим мирам. Отсюда то странное для обычных рассудочных людей, отталкивающее их, ритмическое движение в повторениях, частых в речах Будды, которые мы только тогда начинаем понимать, если из физического переходим в эфирное, которое является первым сверхчувственным за чувственным. Кто понимает, как многое действует в эфирном теле, которое находится за физическим, тот также понимает, почему многое в речах Будды снова и снова повторяется. Эту особенность настроения речей Будды нельзя отнимать, выкидывая из них повторения. Абстрактно мыслящие люди это сделали; они думали, что делают что–то хорошее, если они берут только содержание, а повторений избегают. Но дело в том, что надо оставить все так, как дал Будда.

Если мы теперь рассмотрим Сократа, — еще без всего богатого материала, который появился с тех пор в естественнонаучных открытиях, — как он подходит к обычным вещам, тогда тот, кто проводит исследования теперь, опираясь на естественнонаучный материал, везде находит сократический метод; его ищут и хотят иметь. Это — опять большая линия, которая начинается от Сократа и идет вперед, вплоть до нашего времени, и будет все совершенствоваться.

Так, имеем мы один поток человеческого развития, который идет до Будды и там достигает конца. И мы имеем другой поток, который начинается Сократом и идет в далекое будущее. Сократ и Будда стоят рядом, как два ядра комет, если позволителен этот образ. Хвост кометы Будды оборачивается вокруг ядра и уходит далеко, далеко в перспективу прошлого. Хвост же кометы Сократа, тоже окружая ядро, далеко светит в неопределенное будущее.

Две расходящиеся кометы, идущие в противоположных направлениях, чьи ядра светят одновременно, — этот образ я хочу употребить для того, чтобы показать, как стоят рядом Будда и Сократ.

Полтысячи лет проходят — и как бы соединение обоих течений получается через Христа Иисуса. Мы это уже охарактеризовали, вызвав перед нашей душой некоторые факты.

Завтра мы двинемся дальше в этой характеристике, чтобы ответить на вопрос: "Какой является в отношении человеческой души правильно характеризуемая миссия Христа Иисуса?".