Восьмая лекция (Мюнхен, 30 августа 1909 года).

До сих пор, говоря о существах, причисляемых нами к царству Христа или к царству Люцифера, мы принимали во внимание главным образом то, как в ходе своего развития человек проникает к этим существам своей собственной душой, как он переживает их. Таким образом, мы, например, открыли, что путь к космическим существам, в центре которых в дохристианские времена стоял Христос, шел ко внешнему, а путь в царство Люцифера шел с другой стороны, в душу, чтобы проникнуть сквозь покров самой души. И мы открыли, что благодаря явлению Христа на Земле это изменилось таким образом, что оба царства, так сказать, прошли друг через друга, и человечество идет навстречу такому времени, когда Христа будут искать во внутреннем, а Люцифера во внешнем. Сегодня мы должны еще раз вкратце вернуться к сущности люциферического принципа, с тем, чтобы привести в согласие многое из того, что вы уже слышали о люциферических существах. Ибо в мире все сложно и может быть рассматриваемо с различных точек зрения. Из-за этого порою будет казаться, что вещи плохо согласуются друг с другом, ибо ту же самую вещь мы должны один раз освещать с одной, а другой раз — с другой стороны, но все они согласуются между собой. Подобно тому, как верно опишет лист тот, кто один раз опишет его с внешней, а другой раз с внутренней стороны, в то время как это будет все тот же самый лист, так же верно опишет люциферический принцип тот, кто — как делали это мы в прошлые часы — опишет его, следуя по тем путям, по которым должна идти душа к люциферическому принципу. Но, конечно, можно также рассматривать, так сказать, уже с внешней точки зрения развитие нашей Земли и мира вообще, и тогда именно с другой точки зрения охарактеризовать положение люциферических существ в мировом процессе. Мы сделаем это в нескольких словах.

Если вы вспомните еще раз, что наша Земля вместе с Солнцем и Луной образовывала некогда одно общее тело, что Солнце выделилось из Земли, чтобы стать местопребыванием для более высокоразвитых существ, которые извне должны были влиять на нашу Землю, и что еще более высокие существа после отделения Солнца остались соединенными с Землей, чтобы вывести Луну, если вы подумаете о том, что существа, выделившие Луну, были теми же самыми, которые изнутри наружу возбудили в человеке новую жизнь, тогда вы можете скоро создать согласие между тем, что вы слышали в различных лекциях, и тем, что вы слышали в протекшие часы. Тогда вы скажете себе: вполне естественно, что отделившихся от Земли вместе с Солнцем существ человек при своем дальнейшем развитии должен был также ближайшим образом находить, направляя свой взор вовне, куда эти существа ушли вместе с Солнцем. Итак, человек должен был искать солнечных существ в их деятельности, в их царстве, со всеми подчиненными им существами, именно на внешнем пути к духовному миру, за ковром чувственного мира. А тех существ, которые были в известном отношении еще более высокими благодетелями человечества, возбудившими, благодаря отделению Луны, его внутреннюю душевную жизнь, человек должен был искать, опускаясь ближайшим образом в свое собственное внутреннее, углубляясь в подземную душевную область в поисках того, что скрылось от внешнего взгляда, к подземным богам, которые отделили от Земли Луну и возбудили душевную жизнь. Внутри душевной жизни было нужно искать пути к этим богам, связанным с благодетельным процессом отделения Луны. Лишь взглянув на оба эти царства, на царство солнечных богов и царство лунных богов, мы имеем такую разницу, которая точнее всего может быть определена так: боги, находившиеся вовне, в небесах, и боги, находившиеся под душой. Путь вовне мы обозначаем как солнечный путь, а путь во внутрь, в душу, — прежде всего, чтобы иметь какое-нибудь имя, — как люциферический путь. И люциферические существа будут для нас те, которые не отделились от Земли вместе с Солнцем, когда Солнце уходило от Земли. Но известные существа, — более высокие благодетели человечества, принужденные вначале оставаться скрытыми, не отделившиеся в то время с Солнцем, не принадлежали вполне ни к одному из этих царств, — это некоторые другие существа, бывшие в совсем особом положении внутри земного развития. Это были существа, отставшие во время Старой Луны, не достигшие той ступени, которой они должны были достигнуть, как духовные существа, стоявшие в то время на Луне гораздо выше человека.

Что же упустили тогда эти существа, о которых мы сейчас говорим? Эти существа упустили возможность во время последующего земного развития участвовать в отделении Солнца. Известным образом, они были призваны уйти, подобно солнечным духам, и подобно им действовать тогда обратно с Солнца, но это они упустили, они не поднялись до этого. Поэтому вышло так, что эти существа сделали известным образом попытку отделиться от Земли вместе с Солнцем, но тогда они не могли выдержать условий солнечного развития и упали обратно на Землю. Это были, следовательно, такие существа, которые не остались с Землей с самого начала, когда от нее отделилось Солнце, но которые не могли идти вместе с солнечным развитием и некоторым образом упали обратно. Теперь впредь они были связаны с развитием Земли. Что же совершали эти существа дальше в ходе земного развития? Эти существа, занимавшие, следовательно, совершенно особое положение, попытались теперь с помощью человеческого развития на Земле продолжить свое собственное развитие. Они не могли приступить к человеческому «Я», они не поднялись до этого во время старого лунного развития. К человеческому «Я» могли приступать извне, с Солнца, те существа, которые ушли вместе с Солнцем, и приступать изнутри могли те существа, которые отделили Луну. Существа же, упавшие назад с Солнца, приступали к человеческой душе, недостаточно еще созревшей, чтобы принять откровение тех высоких покровителей, которые отделили Луну. Слишком рано приступили к человеческой душе эти существа. Если бы человек выждал, так сказать, до конца благодетельные влияния духовных существ, действовавших с Луны, то есть во внутреннее его души, тогда позднее бы наступило то, что иным образом наступило раньше. Лунные боги медленно создавали бы зрелость человеческой души до тех пор, пока не стало бы возможным соответствующее развитие «Я». Но вместо этого к человеку приступили эти другие существа и излили свои воздействия не в «Я», а изнутри в астральное тело человека, совершенно так же, как это делали лунные боги; так что эти существа искали того же самого пути через внутренний мир души, на котором впоследствии действовали также подлинные лунные боги, то есть эти существа присоединились к люциферическому царству.

Это те существа, которые в библейском откровении передаются в символе змия. Это суть те, которые слишком рано приступили к человеческому астральному телу и действовали совсем так же, как все другие существа, действующие изнутри. И, называя люциферическими те существа, которые действуют изнутри, мы должны назвать также и этих, отставших существ. Это были существа, приступившие к человеку, когда он был еще незрелым, ставшие в одном отношении его искусителями, но давшие ему за это свободу, давшие ему возможность стать независимым в астральном теле от тех божественно-духовных существ, которые взяли бы под свою защиту его самость, влили бы в него прямо то, что могло быть влито в «Я» из божественных сфер. Но вместо того к астральному телу человека подошли эти существа, пронизали его всем, что может воодушевить его к высшему, духовному, действовали таким образом на его душу. Были, следовательно, в некотором смысле искусителями человека, будучи в то же время сами существами, стоящими выше человека. И мы должны назвать этот род люциферических существ искусителями человека, должны, следовательно, сказать: то, что в ходе земного развития подступило к человеку, принеся ему с одной стороны свободу, а с другой стороны возможность зла, — вышло изнутри, вышло из царства Люцифера, ибо эти существа также не могли возвещать о себе извне, они должны были проникать во внутреннее души, ибо приступать извне к человеку может то, что подходит к его «Я», а не только к его астральному телу. Так, вы видите, что в обширном царстве носителя света, в царстве люциферических существ, находятся такие группы, в отношении которых мы можем понять, что они могли быть искусителями человека. И мы можем также хорошо понять, что именно ради этих существ предпринимались строгие меры там, где люди могли быть вводимы в царство по ту сторону покрова душевного мира, ибо, ведомые этим путем во внутреннее души, находили там не только благих люциферических существ, изнутри озарявших человека, но ближайшим образом они встречали этих люциферических существ, действовавших тогда как искусители, пробуждавшие в душе человека честолюбие, высокомерие и тщеславие. (Мефистофель требует от Фауста, чтобы он подписался кровью, чтобы завладеть его «Я». Кровь есть проводник «Я» человека.)

Да, мы непременно должны осознать, что мир сложен и что никак нельзя пытаться охватить духовные миры, стоящие за чувственным и душевным миром, рассудочными понятиями, приготовленными в нашей современной культуре.

Говоря о люциферических существах, мы должны научиться познавать всю полноту этих существ, все их подразделения, роды и виды. Тогда мы увидели бы, что не везде там, где говорится об опасности со стороны известного рода люциферических существ, существует сознание всей полноты соответствующего царства, что можно быть правым, говоря об известных группах люциферических существ так, как говорит о них то или иное откровение, но что в то же время нужно иметь ввиду, что действительность шире, бесконечно много шире того, что обычно могут знать люди. В то время, когда у представителей древнеиндийской культурной эпохи взгляд во внутреннее и во внешнее был еще очень острым, человек воспринимал на внешнем пути одно, на внутреннем пути другое, и понимал, что оба эти пути ведут к одному, — к единому. В то время могли, без сомнения, думать об этом совершенно иначе, могли иначе, чем впоследствии, чувствовать то, что лежало в основе духовных царств. Поэтому западному сознанию невыразимо трудно перенестись в ту изумительную первую послеатлантическую культуру и идентифицировать себя с душою, жившей там.

Мы видели вчера, как в то время чувство было организовано совсем иначе, как люди чувствовали душу света, как бы вливавшуюся со всех сторон через оболочку их кожи, и благодаря этому могли собирать в своем окружении тот опыт, который теперь закрыт для человека, — мы видели это. Но в те древние времена вместе с этим было связано еще нечто другое, и, когда мы знаем, что эти древние времена снова должны ожить, в известном отношении, только в более высокой форме, мы должны — не разумом, но чувством — познакомиться немного с этим весьма древним чувствованием человечества. Вот ход человеческого развития в послеатлантическое время, который можно охарактеризовать приблизительно следующим образом.

Если линия A-G должна представить вам мощный разрез земного развития времен после атлантической катастрофы, то кружочек A характеризует древнеиндийскую культуру, B — древнеперсидскую, C — халдео-египетскую, D — греко-латинскую, в которой произошло пришествие Христа. Теперь мы находимся в E, в нашей культуре, за ней последует следующая — F, а за ней последняя — G, и тогда Землю вновь постигнет такое же превращение, какое постигло ее во времена атлантической катастрофы. Таким образом, мы имеем семь культурных эпох. В числе этих семи культурных эпох мы имеем одну, среднюю, стоящую совершенно особо — эпоху греко-латинскую, связанную с явлением Христа. Остальные культуры известным образом связаны между собой. Халдео-египетская культура повторяет свои известные явления в пятой, то есть нашей собственной, так что в наше время должны снова ожить известные явления, факты и воззрения, жившие в древней халдео-египетской культуре. Однако они оживают в некой иной форме, — именно совершенно пронизанные тем, что совершилось, — Принципом Христа. Мы имеем в этом случае не простое повторение халдео-египетской культуры, в наше время мы имеем такое повторение этой культуры, при котором все погружено в то, что принес с Собой на Землю Христос. Это и повторение и в то же время не повторение. Люди, все более глубоко проникшие в ход человеческого развития, принимавшие в нем участие своей душой, всегда чувствовали нечто подобное. У многих людей, если даже они и не проникли еще вперед к оккультному познанию, все же всплывает нечто, как воспоминание древних египетских переживаний. То самое, к чему египетские мудрецы проникали в своем изумительном, своеобразном познании небесных процессов, в своей герметической науке, ожило вновь в другой форме в нашей пятой культуре, в наше собственное время. Оно ожило в более материалистической, в менее духовной форме. Но оживание этих явлений чувствовали те, кто различным образом участвовал в этом оживании. Мы приведем из всего этого лишь один пример.

Когда воплотилась индивидуальность, направлявшая когда-то в тайных местах древнего Египта свой душевный взор к звездам и искавшая там возможность обосновать тогдашними средствами под руководством египетских жрецов тайны мирового пространства, когда, снова ожив, она стала КЕПЛЕРОМ, то бывшее уже в иной форме в той египетской душе, появилось теперь в новой форме великих законов Кеплера, составляющих столь значительную часть нашей астрономии. И тогда в душе этой индивидуальности всплывает нечто, вырвавшее у нее слова, — вы можете прочесть их в произведениях Кеплера, — «я пошел туда и вынес священные сосуды из священных мест Египта с тем, чтобы люди могли понять теперь нечто, могущее воздействовать еще на далекое будущее». — Это один пример, мы могли бы привести вам сотни примеров, на которых вам было бы ощутительно ясно, как в новой форме воскресает то, что уже было в халдео-египетской культуре.

Мы находимся в пятой культуре послеатлантической эпохи. Она сменится шестой, которая явится очень значительной культурой. Шестая культура будет повторением и в то же время поднятием древнеперсидской культуры Заратустры, возобновлением ее на более высокой ступени. Заратустра указывал наверх, на Солнце, показывал за физическим светом Солнца Дух Христа, которого он называл Аура-Маздао, чтобы направить на него внимание людей. Между тем Христос сошел на Землю, в шестой культуре Христос должен столь глубоко проникнуть во внутреннее созревших для того душ, чтобы тогда путем взгляда души в свое внутреннее у некоторых людей могли возникать те величественные ощущения, которые мог возбуждать Заратустра, указывавший на Аура-Маздао. Ибо в шестой культуре у многих людей при взгляде в свое внутреннее, пронизанное Христом, при новом признании того, что там приближалось, должно будет возникнуть как бы повторение, на гораздо более высокой, углубленной и одухотворенной ступени.

Я уже говорил вам, что у греков Аура-Маздао соответствовал Аполлон. Они называли Аполлоном то, что они о нем знали, говоря об этом в своей народной религии, как о народном боге Аполлоне. В своих мистериях они открыли людям познание более глубокой сущности Аполлона. Прежде всего они видели в Аполлоне духа, управляющего не только физическими силами Солнца, но и приводившего к Земле духовные солнечные силы. Желая говорить своим ученикам об этих духовно-нравственных влияниях Аполлона, учителя аполлонических мистерий говорили, что Аполлон пронизывает всю Землю звуками священной музыки сфер, то есть посылает вниз лучи из духовного мира. И в Аполлоне они видели существо, сопровождаемое музами, его помощницами. Изумительно глубокая мудрость лежит в образе Аполлона, сопровождаемого девятью Музами. Если вы вспомните, что человек состоит из различных членов своего существа, из физического, эфирного тел, тела ощущений, души чувствующей, души рассудочной, души сознательной и т.д., то вы можете сказать: человек есть «Я»-центр, объединяющий вокруг себя семь членов (или девять), которые суть части его существа. Поднявшись от человеческого к божественному существу, мы должны мыслить это существо, как «Я», а членами этого божественного существа будут его помощники: отдельные индивидуальности. Подобно тому как человек слагается из своих отдельных членов, — физического, эфирного, астрального и т.д., группирующихся вокруг его «Я», — так группируются Музы вокруг Аполлона. То, что в связи с этим говорилось посвященному в аполлонические мистерии, имело также глубокий смысл. Им вверялась как тайна то, что в шестой эпохе снова особым образом будет говорить к людям Бог, столь особым образом говоривший во второй эпохе к Заратустре. Это выражали и старались понять, говоря: в шестом периоде песнь Аполлона придет к своей цели на Земле. В этом утверждении ученику аполлонической мистерии — что в шестой период песня Аполлона придет к своей цели на Земле — было выражено повторение второго периода земного развития в шестом, но уже на более высокой ступени.

Первый период на более высокой ступени проявится снова в седьмом. Пронизанное Христом познавание первого послеатлантического периода стоит как высокий идеал перед современными людьми: снова прийти к таким способам ощущения и видения, какие на низшей ступени существовали уже в древнеиндийской эпохе. Снова в конце нашего послеатлантического периода человек должен, выходя на путь к внешнему чувственному миру и врабатываясь в собственный душевный мир, известным образом познать, что оба эти пути ведут его к единству. Поэтому-то хорошо, что мы немного погрузились в это довольно далекое — мы ведь стоим теперь в промежуточной эпохе — для современного человека древнеиндийское мышление. Даже если выхватить лишь отдельные черты, можно заметить совершенно иной род мышления, чувствования, совсем иное отношение к мудрости в еще не совсем пробудившемся к «Я»-сознанию чувстве тогдашнего человека. То, что было тогда записано в Ведах, — это учение первых великих учителей Древней Индии, святых Риши. Святые Риши восприняли свое побуждение от высокой индивидуальности, которая привела народы древней Атлантиды через современную Европу, в Азию. В известном отношении, святые Риши были учениками этой высокой индивидуальности — МАНУ. Что же дал им Ману? Он дал им тот способ и образ, каким они тогда пришли к первой послеатлантической мудрости и познанию. Прийти к познанию так, как приходят теперь, исследуя внешнюю природу, погружаясь во внутреннее души такое, каким оно стало только теперь, все это тогда не имело никакого смысла.

У древнеиндийского народа эфирное тело гораздо больше выступало из физического тела, чем теперь. Древний индус еще мог пользоваться этим телом и его тогдашними органами, отдаваясь самому себе, не входя в жизнь физического тела, но отдаваясь эфирному телу, забывая о том, что он был в физическом теле. Отдаваясь своему эфирному телу, он чувствовал себя как бы поднятым из себя самого, как если бы он был вынут подобно мечу из ножен. Он чувствовал это и в то же время чувствовал нечто такое, что можно изобразить приблизительно так: видишь не глазами, слышишь не ушами, мыслишь не физическим мозгом, но пользуешься органами эфирного тела. И тогда перед ним выступала живая мудрость не мыслей, которые могли мыслить люди, но мысли богов, по которой боги строили внешний мир. То, что мы теперь называем нашими мыслями, то, что фабрикует наш мозг, этого вообще не знал древний индус, стоявший в духовной жизни. Он не доискивался, не выдумывал, не толковал рассудком, — он выходил из своего физического тела, он смотрел в эфирном теле, которое тогда еще было вне физического, и вокруг него была, подобно мгновенному дару божественного мира, вся космическая совокупность божественных мыслей, из которых вырос мир. Перед его эфирными органами предстояли прообразы всех вещей, как их помыслили боги, он созерцал это. Ему не нужно было мыслить логически. — Почему мы должны мыслить логически? Мы должны мыслить логически по той причине, что мы лишь через логическое мышление можем находить правду, но при этом мы можем заблуждаться, приводя в связь свои мысли. Если бы мы были устроены так, что верная мысль следовала бы за верной мыслью, тогда нам не нужно было бы никакой логики. Древнему индусу не нужна была логика, он созерцал мысли богов, а они были верны уже сами по себе. Он сплетал вокруг себя эфирно-космическую сеть, сплетал ее из мыслей богов. В то же время он видел в этой мысли, или ткани, являвшейся ему вместе с тем душевным светом, проникающим мир, предвечную мудрость. Очевидно, что с таким высоким совершенством, как я вам описал, это могли делать лишь святые Риши, и из этого созерцания они могли возвещать о великих мировых существах.

Итак, какое же ощущение имели они? Они имели то ощущение, что вместе с этой мировой тканью мудрости, куда все это было записано в живых прообразах, которая была вся пронизана, проникнута душою света, в них вливалось истинное знание. Как позднейший человек, вбирая в себя при вдохе воздух, чувствует, как в него нечто вливается, так древний индус чувствовал, что боги шлют навстречу ему мудрость, поглощаемую им, как мы поглощаем воздух для дыхания, высылаемый нам атмосферой. Душевный свет, одухотворенный душевный свет впитывали в себя святые Риши. Они могли учить тому, что они таким образом впитали, тех, кто становился их учениками. Но поэтому они и могли сказать: все, возвещаемое ими, есть выдыхание самого Брамы. Это глубокое и дословно верное выражение: «выдыхание Брамы стало вдыханием людей». Таково было отношение святых Риши к мировой мудрости, к тому, что они возвещали, что было тогда — можно сказать лишь в бледных образах — записано в различных частях Вед. Учение святых Риши было записано в Ведах именно лишь в слабых отображениях. И теперь, читая Веды, мы должны осознавать, что это бледное отображение первоначальной священной мудрости древних Риши. Но все же в Ведах мы должны видеть нечто совсем иное, чем то, что мы обычно находим в письменных источниках. В мире мы можем встретить самые различные произведения, мы можем стоять на той или иной точке зрения; мы можем сказать: внутренняя, душевная, пронизанная Христом жизнь выступает перед нами, например, в Евангелии от Иоанна, но если взять то выражение, в котором оно нам дано, внешнее выражение Евангелия от Иоанна, то оно дальше стоит от своего содержания, чем данное в Ведах от своего. Между выражением и содержанием Вед связь более тесная, ибо в словах Вед как бы непосредственно вливалось и передавалось то, что было принято как выдыхание, между тем как автор Евангелия от Иоанна изложил величайшее учение мудрости так, что сначала он воспринял их, а потом записал, поэтому здесь выражение дальше отстоит от содержания.

Мы должны уяснить себе эти вещи, если мы хотим действительно понять мировое развитие. Поэтому мы должны ощущать, как нечто вполне естественное, когда христианин говорит: «выше всего я ставлю Евангелие от Иоанна», — и когда он будет иметь потребность не останавливаться лишь на словах этого Евангелия, но проникнуть — как делает это теософия — к его духовному содержанию, говоря: «для меня оно будет тем, чем оно должно быть только тогда, когда я проникну к тому, что там дано во внешнем выражении». Но тот, кто хочет поставить себя в правильное отношение к Ведам, должен стать к ним, как древний индус, то есть он должен сказать: «то, что стоит в самих Ведах, не есть чья-то человеческая запись, выражающая божественную мудрость, но это непосредственный снимок, принятый как выдыхание мудрости». Это так. Поэтому слово Вед, поэтому части Вед (а именно Ригведа), поэтому эти писания не только возвещают о святом, но они сами святы для тех, которые ощущают эту связь. Отсюда бесконечное почитание в древние времена самих Вед, как некоего божественного существа. Это необходимо понять. И мы можем понять это из души древнего индуса. Мы можем здесь многому научиться и должны этому научиться, ибо ведь мы идем навстречу одному идеалу, идеалу вновь найти возвышенную первую культуру, то есть снова ее основать. Для этого нам надо научиться, научиться понимать нечто из того, например, когда в отношении понятия — Веды говорится, что Вараваджа изучал Веды в течение трехсот лет. Современный человек подумает, что если бы он триста лет изучал Веды, он знал бы страшно много, он подумает даже, что и так знает уже много, изучая их сравнительно короткое время. Тогда пришел — так рассказывается нам — однажды к Варавадже бог Индра и сказал ему: вот ты теперь триста лет уже изучал Веды, посмотри сюда, на эти три высокие горы, на эти могущественные высокие горы. Одна из них означает первую часть Вед — Ригведу, другая, — вторую часть Вед — Самаведу, третья гора обозначает третью часть Вед — Яджурведу. Ты изучал их, эти три части Вед, уже триста лет. Тогда Индра взял три маленькие горстки земли этих гор, как раз столько, сколько сможет удержать рука, и сказал: взгляни на это, ты теперь столько же знаешь из Вед, сколько значат эти кусочки земли перед великими, могущественными горами.

Переведите то, что здесь высказано, в чувство, и тогда это будет означать: приступая к высшей мудрости, будь это в той или иной форме, также и в той форме, как она является для нас теперь, когда мы призваны извлекать мудрость снова не из книг, а из того, что стоит в мире, через откровение розенкрейцерства, обратите это на то самое, что дается нам как теософическое содержание, чувствуйте так, и тогда поставьте себя правильным образом к этому. Едва ли хоть один может сказать о себе, что он слышал из теософии столько, сколько Вараваджа тогда из Вед, но каждый должен позволить сказать себе эту притчу о Варавадже, тогда в своем чувстве он встанет в верное отношение к всеобъемлющей мудрости мира, проникающей в человечество через Теософию. И это чувство будет такого рода: течет бесконечное, от которого мы можем всегда иметь лишь маленькие кусочки. Это будет для нас большой помощью, это поставит душу в правильное, гармоническое отношение к той мудрости, которая должна притекать к нам. С этим вместе мы получаем также желание правильным образом идти вперед, иметь терпение, пока снова не прибавится маленький кусочек и предчувствовать бесконечно. Предчувствие есть одно из самых благотворных чувств человеческой души. Многому можно научиться из весьма древней мудрости Востока, к наиболее ценному, чему можно научиться от света Востока, принадлежат те вещи, которые относятся к нашему чувству и ощущению, это и есть нечто из того, что бог Индра дал Варавадже как некое руководство, как правильным образом поставить себя по отношению к Ведам. Мы должны вновь обрести эти чувства священного страха, благоговения, если мы желаем идти навстречу той эпохе, когда мы снова сможем осмелиться видеть сквозь возвещение новых мистерий, видеть в том ковре мудрости, который соткан из божественных, а не из человеческих мыслей. Это и есть самое лучшее, чему мы научимся в чувствах. Но не будем думать, что мы уже имеем эти чувства, и уясним себе, что наиболее высоким мыслям путь идет именно через знание. И если хотят обойти мышление, если слишком склонны к собственному удобству, вместо того чтобы искать чувства сквозь эфирные высоты мысли, тогда придется оставаться при обыденных, тривиальных чувствах и лишь смешивать их с внутренним погружением души в божественность. Такие чувства, как мы их находим в древней Индии, составляя главную черту всей мудрости в первой послеатлантической эпохе, в то же время помогли человеку ставить себя в верное отношение к миру и ощущать единство духовных миров, находимых в поисках на внешнем и на внутреннем пути.

У всех последующих культур должно явиться нечто другое. В то время как в Древней Индии было соединение обоих путей, следующие эпохи, — древнеперсидская, халдео-египетская, греко-латинская, — идут в отношении внутреннего и внешнего откровения, идут путями, которые мы можем обозначить как раздвоение. С одной стороны мы имеем внешнее откровение, с другой стороны — внутреннее откровение. Это было так уже во вторую эпоху послеатлантических культур. Там мы имеем не только путь народа, но также путь мистерий и во внешнее (царство Аура-Маздао), и во внутренне. Что в древнеиндийском образе мыслей еще было живым созерцанием, — единым, стоящим за двумя духовными мирами, — это как бы исчезло уже для взора во втором послеатлантическом периоде, было уже в непроницаемых основах бытия, было тем, о чем еще имели предощущение, но что уже не могло жить в душе. Древний индус чувствовал: «Здесь я выхожу, с другой стороны я вхожу, и я прихожу к единому». — Перс шел внешним путем и, держась учения Заратустры, говорил: «Я прихожу к Аура-Маздао», — а если шел внутренним путем: «Я прихожу к некоему существу, — например, к Митре», — но оба эти пути уже не смыкались вместе. Он еще смутно чувствовал, что они должны где-то соединиться. Поэтому он говорил о неведомом во мраке существе, которое можно лишь предощущать, о неведомом боге. Это все же было еще такое первоначально-духовное существо, о котором знали, что оно вообще должно быть, но которое уже не могли найти. ЗЕРВАН-АКАРАНА было имя этого, живущего во мраке и уже не достижимого на обоих путях персидского бога — Зерван-Акарана. (Зерван-Акарана есть, в нашем понимании, Принцип Отца.) То, чего можно было достигнуть, лежало за ковром внешнего, чувственного мира. Там было прежде всего то, на что указывал Заратустра. Так что, как бы уже порождением Зервана-Акарана был Бог Аура-Маздао, повелитель царства солнечных духов, царства, откуда исходили благотворные воздействия, которые в противоположность физическим воздействиям Солнца могут быть названы духовными, — дух, от которого древний перс выводил, например, нравственные законы и обычаи, все приносимое посвященными. Посвященным был тот, кто благодаря посвящению поднимался к нравственным законам и правилам и приносил нравственные законы, законы человеческого поведения, человеческих дел и т.д. Таков был, следовательно, один путь, и на нем видели в высших областях царящего Духа Солнца, там видели его слуг — АМШАСПАНДОВ (Амеша Спента), — тех, которые как бы располагались вокруг его трона, которые были его послами. Между тем как он управлял всем царством, они руководили отдельными делами. Далее, подчиненные существа, стоящие еще ниже Амшаспандов — это те, которых обычно называют ЙЕЗЕДАМИ или Азатами. Так что, когда древний перс смотрел во внешнее, в царство за ковром чувственного мира, мы имеем высшее духовное существо Аура-Маздао, а внизу от него группу Амшаспандов, и далее еще более подчиненных существ Йезедов, еще дальше мы имеем такие существа, о которых мы можем сказать, что в духовном мире они суть то же, что мысли в душе человека. Ведь мысли в душе человека, — это только теневые образы своих действительностей, вовне, в духовном мире нашим мыслям соответствуют известные духовные сущности. Для древнеперсидского понимания эти существа, называющиеся ФРАВАШИ, были теми, кто стоял непосредственно над человеком. Потом пришли другие мысле-существа.

Так, следовательно, мыслили тогда, в персидском развитии царство за ковром чувственного мира с рядом ступеней духовных существ вверх до Ауро-Маздао. Но в то мгновение, когда уже не видели полного созвучия духовного царства, находимого на внешнем пути, и духовного царства, находимого на внутреннем пути, в высокой степени зависело от самого человека, как именно видит он внутреннее царство. Но и вся природа персидского человека стала иной, чем она была у древнеиндийского человека. Человечество Древней Персии уже не имело той особенности, когда эфирное тело находится еще далеко вне физического, тогда эфирное тело уже гораздо, гораздо больше вошло в физическое тело. Поэтому представители древнеперсидского народа уже не могли пользоваться органами эфирного тела, как это могли древние индусы. Органы, которыми пользовались древние персы, были первоначально вчленены человеку в то, что мы теперь называем телом ощущений. Вы ведь знаете, что, имея перед собой полного человека, мы должны различать: физическое тело, эфирное тело, астральное тело, душу ощущающую, душу рассудочную, душу сознательную, далее то, что мы называем Манас или Самодух, Будхи — Жизнедух и, наконец, собственно Духочеловек или Атма.

Духочеловек
Жизнедух
Самодух
Душа сознательная
Душа рассудочная
Душа ощущающая
Астральное тело
Эфирное тело
Физическое тело

Древнеиндийский человек, желая подняться к высшим познаниям, пользовался своим эфирным телом. Для перса это уже было невозможно, и он мог пользоваться своим астральным телом. Он поднимался к высшим познаниям через свое астральное тело. Так как он не мог больше созерцать эфирным телом, высшее единство закрылось для него. Он мог еще смотреть астральным телом и известным образом видеть астральное. Многие древние персы еще могли видеть астрально Аура-Маздао и его слуг, которых можно было еще познавать, сохранив возможность пользоваться астральным телом. Из описания в моей «Теософии» вы знаете, что астральное тело сковано уже с душой ощущающей, что она стоит в тесной связи с астральным телом. Следовательно, в то мгновение, когда древние персы пользовались астральным телом, при этом была и душа ощущающая, но человек еще не достиг возможности ею пользоваться, ибо она еще не была образована, сначала она должна была образоваться. Поэтому перс был в совсем особом положении. Он пользовался своим астральным телом. К этому всегда примешивалась душа ощущающая. Но вначале он должен был принять ее такой, какой она была в то время. Поэтому он должен был сказать: когда астральное тело, которое уже образовано теперь, поднимается к Аура-Маздао, тогда при этом бывает также душа ощущающая. Но она находится в известной опасности, и, приведя к особому применению свои древние способности, пересылает их именно астральному телу. Хотя она не обнаруживает, как таковых, присутствующих в ней люциферических искушений, но она пересылает в астральное тело их воздействия.

Так воспринимали в древней Персии воздействие души ощущающей на астральное тело, ощущения, представлявшие как бы отражения, как бы светившие уже из внешнего мира отражения того, что в древние времена действовало в душе ощущающей. Видимые изнутри, это суть так называемые воздействия Аримана, воздействия Мефистофеля. Отсюда чувствовали, что стоят перед двумя силами. Смотря на то, чего человек может достигнуть, направляя свой взор на внешнее, созерцали мистерии Аура-Маздао, опуская свой взор во внутренне, представали с помощью астрального тела, благодаря тому что сделал Люцифер, перед противником Аура-Маздао, перед Ариманом. Существовало лишь одно, что могло предохранить от искушения Аримана: это было, когда путем посвящения опережали человечество и образовывали душу ощущающую. Образовывая и очищая ее и таким образом опережая человечество, шли тогда внутренним путем, путем, ведшим не к царству Аура-Маздао, а к действительно светоносным царствам Люцифера. И то, что пронизывало человеческую душу на этом внутреннем пути, называли богом МИТРА. Поэтому персидские мистерии, воспитывавшие внутреннюю жизнь, назывались Мистериями Митры. Если человек шел внутренним путем, то он приходил к богу Митре, а то, что он находил на внешнем пути, это были царства Аура-Маздао.

Теперь мы переходим в следующий послеатлантический культурно-исторический период, — в халдео-египетскую эпоху. Это замечательная культурно-историческая эпоха. Не напрасно мы называем ее двумя главными именами. А именно, во время этой культуры мы имеем с одной стороны, в Передней Азии, представителей северного течения народов, — это халдейский элемент, а египетский элемент принадлежит к другому течению, к тому народному течению, которое прошло южным путем. В эту эпоху сталкиваются эти два потока народов. И если вы вспомните, что северное течение развивало преимущественно взгляд во внешнее, в поиски существ, стоящих за ковром чувственного мира, а египетский народ искал духов, находимых на внутреннем пути, то вы увидите, что здесь, в этом третьем периоде, столкнулись два течения. Следовательно, там столкнулись путь ко внешнему у халдеев и путь ко внутреннему у египтян. Древние греки имели правильное ощущение этого и совершенно верно приравнивали халдейских богов к своему аполлоническому царству. То, что приходило к ним от халдеев, греки искали своим способом в аполлонических мистериях. Когда же они говорили об Озирисе и том, что принадлежит его царству, они искали это в своих дионисийских мистериях.

Но человечество идет вперед во времени, и у человека образуются все новые и новые члены. В древнеиндийском периоде пользовались эфирным телом и его органами и образовывали их. В древнеперсидском периоде пользовались астральным телом и образовывали его. А в халдео-египетском периоде пользовались душой ощущающей, то есть образовывали преимущественно внутренний член. В то время, как астральное тело направлено еще сравнительно во внешнее, душа ощущающая обращена во внутрь. Таким образом, человек удаляется еще больше, чем прежде, от божественно-духовных миров. Он живет внутренней жизнью в душе и должен ограничить жизнь по отношению к тому, что не есть в человеке восприятием внешних чувств. Так, с одной стороны там все больше и больше выступал чувственный мир, а другой стороны душевная жизнь становилась все более и более самостоятельной. Культура души ощущающей есть культура третьего периода, люди учатся теперь пользоваться душой ощущающей. Но то, что образует душа ощущающая, не есть уже созерцаемая мудрость, которая как бы считывается с ковра окружающего мира. Это уже уподобляется тому, что современный человек измышляет, хотя оно, благодаря тому что современный человек уже проник до души сознательной, тогда было гораздо более живым, хотя это уже были мысли, но, так сказать, более полные, более живые мысли, чем теперь, мысли столь же живые, как теперь для нас ощущение типа «красный». Человек не ощущает теперь своих мыслей с той же силой, как какой-нибудь вкус или запах (как это было у ЯКОВА БЕМЕ). В то время, когда в египетскую эпоху образовывалась преимущественно душа ощущающая, мысли были таковы, что они жили в душе столь же живо, как теперь ощущение красного цвета, какого-нибудь вкуса или запаха. Теперь мысли побледнели, стали абстрактными. Тогда они были конкретными. Они все еще были более созерцаемыми мыслями, хотя и не такими, которые видимы протяженными вовне, как в физическом мире, но все же такими, относительно которых чувствовали: они не выдуманы, это мысли, которые поднялись в душе как вдохновения, которые были там и выплыли. Уже не говорили: человек вдыхает мудрость, — но говорили: человек пронизан мыслью, они возникают в душе, они вытесняются из духовного мира в наш. Так меняется все в ходе времен. Поэтому представитель халдео-египетской эпохи не сознавал больше мировой мудрости, как некоего светового ковра, вдыхаемого им, но он сознавал, что имеет мысли, без сомнения такие мысли, которые поднимались по вдохновению. И содержанием такого, поднимающегося в нем знания была халдейская астротеология и герметическая мудрость Египта. Они образовались на этом пути. Человек уже не мог считывать того, что жило в звездах, что пульсировало в вещах. Но оно возвещалось в его внутреннем, как древняя мудрость халдео-египетской эпохи. Поэтому в Халдее человек сознавал: «то, что мы здесь знаем, не есть только наше внутреннее, это есть отражение того, что происходит во внешнем». У египтян же было сознание: «то, что рождается здесь, есть отраженный образ невидимых богов, которых человек встречает не между рождением и смертью, а между смертью и новым рождением». Таким образом, различие между египтянами и халдеями состояло в том, что в своей мудрости халдеи воспринимали существующее за тем миром, где мы живем между рождением и смертью, а египтяне в своей вдохновенной мудрости воспринимали то, что живет между смертью и новым рождением. Но эти вдохновения внутреннего, эти поднимающиеся инспирированные мысленные массы стояли еще дальше от истинного изначального существа в его единстве. Можно сказать, что они уже не проникали столь глубоко, как проникали еще в астральном теле в древнеперсидское время. Все было уже более бледным, не заключало в себе так много от внешнего мира, стояло дальше от него. Мудрость внешнего мира переживали в себе, а не в самом внешнем мире. И все те, кто познавал эту мудрость с верными чувствами, имел перед ней глубочайшее уважение. Мудрость, в которой халдеи выразили видимое ими из духовного мира, лежащее в основе физического, представлена в халдейских изречениях. Собрание халдейских изречений образовало высокочтимое в древние времена сокровище мудрости. Бесконечно значительные тайны мира заключены в этих изречениях. Их ценили точно так же, как ценили откровения источников египетской мудрости, идущие от переживаний между смертью и новым рождением.

Но еще более мрачным и призрачным стало то существо, которое с такой полнотой присутствовало в познании древнеиндийской эпохи, которое теперь уже вошло вовнутрь — Атман-Браман — и в своей более глубокой сущности скрылось от взоров. Еще более призрачным, чем Зерван-Акарана, было это высшее единое существо халдео-египетской мудрости. Халдеи называли его АНУ, и оно обозначало единство обоих миров, лежащее, однако, далеко-далеко над тем, что можно познать. И в те области, куда смотрел еще человек времен Заратустры, не осмеливаются смотреть эти халдейские люди, они смотрят в области, стоящие ближе к человеческим мыслям. Там, однако, — говорят они, — находится все, ибо высшее находится в низшем, там они находят нечто, обозначаемое ими как существо, теневой образ высшего. Они называли его НЕРГАЛ. Далее они видели нечто, являвшееся им как теневой образ того, что теперь мы мыслили бы как субстанцию, стоящую ниже Атма-Духочеловека, что мыслили бы сформированным из Будхи. Они называли это приблизительно так, что, подражая их слову, мы говорим: ЭНЛИЛЬ. Далее они имели существо, называемое ими ЭЙЯ. Эйя было примерно то, что теософы теперь назвали бы существом, низший член которого — Самодух. Так познавали они троичность, стоящую над ними. Но они сознавали, что эта троичность открывает им свой истинный облик лишь в отношении своих низших членов, что высшие члены это лишь тени самого высокого, что скрылось от них. И как на потомка этого существа, или огневого существа, нужно смотреть на МАРДУКА, который для народа был богом, создавшим мир. Так мы видим, как в самом наименовании богов выразилось то, что выросло во всем народном существе.

Вступая на внутренний путь, представитель этого халдейского мира говорил тогда, что сквозь покров душевной жизни он приходит в мир подчеловеческих, или подземных богов. Существ, находимых на внутреннем пути, позднее стали называть АДОНИС. Этот путь доступен только для посвященных, ибо для непосвященных это было связано с большой опасностью. Но зато посвященный, развиваясь, переживал то, что с одной стороны он достигал мира, лежащего за чувственным ковром, а с другой стороны мира, лежащего под покровом душевной жизни. При этом посвященный переживал нечто, допускающее сравнение уже с переживаниями современного посвящения. Ибо мы приближаемся уже ко временам, когда все больше и больше слагались особенности нашего времени. Тот, кто становился посвященным в древней Халдее, проходил через оба переживания, причем заботились о том, чтобы эти два переживания по возможности совпадали. Чтобы, вступая на внешний путь к духовному миру и на внутренний путь к духовному миру, человек вступал на них по возможности в одно время так, чтобы он по крайней мере получал чувство общего бытия и жизни духовного во внешнем и во внутреннем. А тогда на внутреннем пути он переживал встречу с тем духовным существом, которое в Халдее называли ИШТАР и о котором знали, что оно принадлежит к благодетельным лунным божествам. Иштар стояла на пороге, замыкающем обычно от людей то духовное, что стоит за душевной жизнью, а с другой стороны, где стоят врата в духовный мир сквозь ковер внешнего, чувственного мира, стоял другой хранитель: ДУМУЗИ или ТАММУЗ. Иштар и Думузи были те, которые делали ясновидящим внутренне души и с двух сторон вводили человека в духовный мир. Поэтому в этой встрече человек переживал то, что и теперь еще символически называется: «человеку предлагается светлая чаша, из которой он пьет, и этим напитком в его душе зажигается ясновидение». Светлая чаша предлагалась Иштар и Думузи, то есть человек еще ощупью учился самому первоначальному употреблению своих цветков лотоса. Далее он постепенно шел вперед. Так вы видите, что в эту эпоху было уже необходимым переступить через известный порог. В Египте было нечто другое, но подобное. — Таким образом шло человечество вперед на своем пути к развитию вплоть до наших времен. Далее приближался тот момент, который должен был подготовить сошествие космического солнечного Духа на Землю. Дух, бывший прежде во внешнем, должен был теперь войти в человеческую душу, чтобы быть находимым во внутреннем, как прежде были находимы во внутреннем люциферические существа, как мы находим во внутреннем Озириса. Оба пути, ясно явившиеся в своей противоположности у халдеев и египтян, должны были взаимно оплодотворить друг друга. Это должно было совершиться. Каким же образом могло это совершиться? Это могло совершиться только путем создания связующего члена. Этот связующий член исходит из Ура Халдейского, — как об этом верно рассказывается в Библии, — праотец еврейского народа — Авраам — был родом из Ура Халдейского. Здесь он принимает те откровения, которые приходят извне. Далее еврейский народ идет в Египет, воспринимает то, что идет изнутри и соединяет оба течения таким образом, что первый раз в Яхве, предвозвещая грядущее, выступает предчувствие Христа, который и соединяет эти оба пути. Прежние боги возвещаются теперь человеку с двух сторон, наступает разделение. Как впоследствии Христос становится внутренним, так по крайней мере извне освещается то, что прежде было известными богами, — освещается извне. Так мы видим, что в Яхве, или Иегове, выступает божество, находимое уже на внутреннем пути, но еще не видимое, становящееся видимым только будучи освещенным извне. Иегова — отраженный свет Христа. Здесь мы видим ясно выступающими друг подле друга и взаимно оплодотворяющими друг друга оба направления, о которых мы говорили эти дни. Но, вместе с тем, появляется нечто совершенно особенное, новое в ходе развития человечества. Теперь начинается взаимное оплодотворение внешнего и внутреннего, теперь начинается то, что внутреннее становится внешним. То самое, что прежде жило только внутренне, во времени, оно вытесняется в пространство, для того чтобы быть подле другого. Исследуйте однажды свою душевную жизнь. Отдельные мысли и ощущения следуют друг за другом, душевная жизнь протекает во времени. — То, что находится во внешнем, имеет протяжение в пространстве, находится друг подле друга. — Поэтому теперь должно было наступить то, что называется излиянием в пространство для бытия друг подле друга того, что прежде жило только во времени. И это совершается, — нечто, жившее только во времени, живет в пространстве друг подле друга. Вместе с этим совершается нечто значительное, и это выражается особенно глубоким образом.

Все прежнее духовное развитие человека, все, что выводило за внешний, пространственный мир, выводило также и внешнее во время. Но все, что располагается во времени, определяется мерой и природой числа СЕМЬ. Мы овладеваем ходом становления мира, кладя в основу число семь и говоря: Сатурн, Солнце, Луна, Земля (Марс-Меркурий) Юпитер, Венера и Вулкан, — и здесь опять имея также семь периодов. Во всем, что подлежит времени, мы ориентируемся, применяя число семь, все что вводит во время, приводит к числу семь. Все коллегии и ложи, ведущие из пространства во временное, уводя к сверхмировому, подлежат именно числу семь. Числу семь подлежат святые Риши, ему подлежат и остальные святые учителя народов, вплоть до Семи греческих мудрецов. — Основное число пространства — ДВЕНАДЦАТЬ. И когда время выливается в пространство, оно становится двенадцатью. Поэтому число двенадцать господствует там, где время выливается в пространство. Мы имеем двенадцать колен в Израиле, двенадцать апостолов в то мгновение, когда Христос, который прежде открывался во времени, изливается в пространство. То, что во времени, — следует одно за другим. Отсюда то, что ведет в из пространства во время к богам люциферического царства, вводит в число Семь и вместе с тем в то, что следует одно за другим. Желая определить нечто по его сущности в этом царстве, мы находим эту сущность, указав отцовское начало исследуемого. Мы познаем то, что развивается во времени, восходя от позднейшего к более раннему, как от ребенка к отцу. Входя в мир времени, подчиненный числу Семь, мы говорим о детях и об их происхождении, о детях духовных существ, о детях Люцифера; выводя время в пространство, мы говорим о тех существах, которые стоят друг подле друга, у которых имеет значение их стояние друг подле друга (кто рядом с кем стоит) и излияние душевных импульсов от одного к другому в пространстве. Где число Семь, благодаря излиянию времени в пространство, превращается в Двенадцать, там понятие «дети» перестает иметь прежнее сверхчувственное значение, там выступает понятие «братства», живущие друг подле друга — это «братья».

Так мы поднимаемся в человеческом развитии, превращая значительное понятие Сынов Божиих в понятие Братьев, живущих друг подле друга. Братья и сестры живут друг подле друга. Что происходит одно от другого, живет одно подле другого. Мы видим здесь значительный момент перехода от сынов или детей люциферического царства и его сущности к братьям Христа, — переход, о котором мы поговорим еще немного завтра.