Антропософия - Антропософия

http://anthroposophy.ru/index.php?go=Pages&in=view&id=155
Распечатать

Расы и касты. Культ Осириса и Коперник. Сфинкс и загадка человека. Разделение веры и знания. Гармоническое созвучие египетской мудрости и импульса христианства в розенкрейцерстве (Штутгарт, 16 августа 1908 года).



Перед нами прошли величественные эпохи человеческого развития в связи с развитием всей вселенной. Мы видели таинственное повторение событий мировой эволюции в истории послеатлантических культур. Первый период земного развития отразился в индийской культуре; второй — разделение Земли и Солнца — в персидской; сложные события Лемурии — третьей эпохи нашей Земли, когда человек получил первые зачатки своего “Я” — отразились в египетской культуре. Мудрость посвященных древнего Египта была как бы воспоминанием Лемурии. Четвертая эпоха, эпоха полного, гармоничного сочетания духа с телом, являет себя нам в совершенных формах греческого искусства; эта эпоха была отражением тех переживаний, которые связывали человека с древними богами, с существами, которых мы называем ангелами. Таким образом, для нашей, пятой эпохи не осталось ничего для повторения из прошлого. Но отдельные культуры послеатлантического периода в свою очередь связаны между собой; на это уже указывалось в первой лекции. Мы уже упоминали о том, что привязанность современного человека к чувственному миру, эта его вера в материю, вера в исключительную реальность того, что пребывает в теле между рождением и смертью, все это должно быть в последней инстанции объяснено той особой заботливостью, с какой египтяне стремились сохранить трупы своих умерших. Обычай бальзамирования трупов не остался без последствий для души. Ибо пока этим способом сохраняется физическая форма, душа остается в известной мере связанной с ней и после смерти. В ней возникают мыслеобразы, связанные с этой чувственной оболочкой; и так как человек воплощается все снова и снова, так как душа спускается все в новые тела, то остаются эти мыслеобразы. В человеческой душе глубоко вкоренилось то, что она переживала, глядя из высот духовного мира на свой сохраненный в виде мумии труп. Поэтому она разучилась отвращать свой взор от физического, от плоти; и благодаря этому многочисленные души, проходившие свое воплощение в древнем Египте, воплотились теперь, принеся с собой, как плод продолжительного созерцания физического тела, веру в то, что одно только это тело реально существует. Тогда это было заложено в душу. Но все, что происходит в одну эпоху, никогда не остается без значения и для последующих эпох. Представьте себе в последовательном порядке все семь послеатлантических культур. Тогда вы увидите, что четвертая культура, стоящая посредине, занимает совершенно особое место. Достаточно рассмотреть это время внешне, экзотерически, чтобы увидеть, что уже и во внешней, экзотерической жизни человек путем гармонического развития достиг подчинения себе внешнего мира. Оглядываясь на египетские пирамиды, мы можем сказать: в этих пирамидах соблюдена особая геометрическая форма, символически указывающая на сокрытый смысл определенных явлений. Еще не произошло глубокого сочетания духа, формирующего человеческого духа, с физической формой. С особенной ясностью наблюдаем мы это на сфинксе, происхождение которого мы объяснили из воспоминания об эфирном облике атлантического человека. Нигде в физическом мире мы не найдем подобной формы; а между тем она представляет собою одну из глубочайших концепций человеческого духа; в ней воплотилась мысль о человеке, у которого одна лишь его эфирная голова имела человеческую форму, а остальная половина туловища сохраняла еще очертания животного. Но все, что может нам дать физический план, было облагорожено в созданиях пластического искусства греков; проблемы нравственной жизни и судьбы человека составляют содержание их трагической поэзии. Там мы видим, как внутренняя духовная жизнь с поразительным искусством перенесена на физический план; мы видим смысл земного развития, пока боги еще не отделились от него.

Пока Земля была связана с Солнцем, высокие солнечные духи были также связаны с человеческим родом. Но постепенно, вместе с Солнцем и боги стали уходить из сознания человека, вплоть до последних дней Атлантиды. Даже после смерти сознание человека не могло уже больше подниматься на те высоты, где ему было бы доступно непосредственное лицезрение солнечных богов. Боги Солнца могли сказать тогда: «Мы были прежде связаны с человечеством, но затем нам пришлось оставить его и удалиться; божественное Слово должно было на время исчезнуть из сознания человека, чтобы потом возродиться в нем в новом, очищенном виде через Импульс Христа». Человек греческого мира не мог еще знать, что даст Земле Христос. Но посвященный, знавший о Нем уже раньше, мог сказать: «Духовные образы, известные нам только под именем Осириса, должны на время исчезнуть от взоров человека; горизонт божественного сознания должен померкнуть; но в нас живет уверенность в том, что некогда божественная сила вновь вернется на Землю». Такое сознание было космическим; оно говорило о временном помрачении и о новом возрождении божественной силы, и это отразилось в греческих трагедиях, где человек является прообразом богов, где перед нами проходит его жизнь, его стремление и его трагическая смерть. Но этот трагизм заключает в себе и указание на то, что человек, опираясь на свою духовную силу, может победить. В греческой драме перед нами проходит судьба живущего и борющегося человека; в ней, как и во всех проявлениях греческой культуры, мы наблюдаем слияние материи и духа. Это был исключительный, совершенно особый момент послеатлантической культуры.

Замечательно, как словно подземными путями некоторые явления третьей эпохи связаны с нашей, пятой эпохой. Многое, существовавшее в зародыше в древнем Египте, дает теперь свои ростки. Точно так же в шестой культуре возродятся события древней Персии, а в седьмой эпохе — события древней, доведийской Индии. Все связано между собой великой, глубокой закономерностью, и предыдущее всегда указывает на последующее. Чтобы уяснить себе эту связь, возьмем две крайние точки: первую и седьмую культуру, и укажем, что связывает их между собой. Обращаясь к Индии, мы должны обратить внимание не на то, что нам известно из истории, но на более древние, доведийские времена. Тогда подготовлялось все то, что выступило позднее; подготовлялось особенно то, что мы называем делением на касты. Хотя европеец и может многое сказать против этого деления на касты, но оно имело свое глубокое оправдание в условиях того времени и стояло в непосредственной связи с кармою человека. Души, перешедшие из Атлантиды в Индию, имели очень мало общего между собой, сильно различаясь по своему внутреннему достоинству, и к ним вполне подходило деление на касты, согласно заранее заложенной в них карме. А так как в то древнее время человечество не было предоставлено самому себе, как в наше время, а управлялось мудростью Риши, индивидуальностей, достигших высшего совершенства и умевших определить ценность каждой души, принадлежность ее к той или иной категории, то деление на касты было произведено согласно глубоко обоснованному космическому закону. Хотя для позднейших времен это и кажется жестокостью, но тогда, во времена духовного водительства, это деление на касты вполне отвечало природе человека. И точно так же, как вполне справедливо, что, вступая в новую эпоху с определенной кармой, человек попадал в определенную касту, точно так же справедливо и то, что он освобождался от уз этой касты, как только вступал на путь посвящения. Только достигнув ступени, на которой начинается погашение кармы, только вступив на путь Йоги, человек становился выше кастовых различий. Вы должны всегда помнить основное положение Антропософии, что не критиковать пути эволюции следует нам, а стараться проникнуть в них и понять их. Какое бы отрицательное впечатление ни производила на нас кастовая организация, она являлась вполне обоснованной и связанной неразрывно с судьбами всего человечества.

Когда в наше время говорят о расах, то подразумевают под этим нечто совершенно неверное. Ошибки совершаются и в теософской литературе; там мы находим утверждения, что наше развитие совершается кругами, причем каждый круг представляет собой последовательную смену мировых тел, на каждом из которых происходит смена рас, так что деление на расы можно встретить в любой момент земной эволюции. На самом деле это не так. Уже по отношению к современному человечеству не имеет смысла говорить об эволюции с точки зрения расы. О таком исключительно расовом развитии мы можем говорить только в эпоху Атлантиды. Там, действительно, в семи различных периодах люди так резко отличались своим внешним обликом, что можно было говорить о фундаментальном различии. И хотя вполне верно, что тогда сложились отдельные расы, тем не менее о предшествующем периоде Лемурии нельзя сказать того же, и в наше время расы — только постепенно исчезающий пережиток прошлого, сложившегося в продолжение Атлантической эпохи. Понятие расы потеряло свое истинное значение. Какое же понятие теперь заменяет прежнее понятие расы?

Еще больше, чем в прошлом, человечество будет дифференцироваться в будущем; оно расчленится на отдельные категории, но не по внешнему принуждению, а совершенно свободно, так как путем внутреннего убеждения люди придут к сознанию необходимости совместной работы над одним общим социальным делом. Социальные категории и классы будут существовать, но исчезнет опустошительная классовая вражда. Ибо люди, свободные от эгоизма, проникнутые духовной силой, стремящиеся к добру, свободно сольются в единое человеческое целое. Они скажут себе: пусть один делает одно, а другой другое — ибо должно наступить полное разделение труда. Никому не нужно будет поддерживать свой авторитет или навязывать его другим, так как авторитет будет свободным признанием чужого превосходства. Таким образом, в седьмой эпохе в небольшой группе человечества возродится прежнее деление на касты, но так, что эти касты потеряют свой принудительный характер, и каждый скажет себе: «я должен взять на себя часть общечеловеческой работы, предоставив остальную другим, — но и та и другая одинаково необходимы». Человечество распадется на моральные и интеллектуальные группы и на этой основе повторит в одухотворенном виде кастовую организацию. Так таинственным путем, как бы подземным каналом, будет перенесено в седьмую эпоху все пророчески намеченное в первой. Точно так же и наше время связано с культурой древнего Египта. Хотя взору поверхностного наблюдателя это и остается сокрытым, в нашей эпохе поднимаются на поверхность культурного сознания импульсы, заложенные в Египте. Вспомните, что души живущих теперь людей были некогда воплощены в телах древних египтян, приняли в себя настроение той эпохи, и потом, после ряда промежуточных воплощений, явились снова среди нас и, в силу указанных выше законов повторения, бессознательно припоминают теперь то, что ими некогда переживалось. Снова выступает перед нами великая тайна непостижимых мировых законов, и, познавая взаимную связанность отдельных культур, вы знакомитесь с истинной действительностью, а не с теми легендарными и фантастическими выдумками, которые обычно предлагаются нам как история человеческого рода. Поверхностны широко распространенные представления о сущности духовного прогресса. Отмечая появление в определенный исторический момент Коперника, обычно говорят, что оно было вызвано ростом экспериментального знания, которое обусловило перемену во взглядах на сущность солнечной системы. Кто держится такого воззрения, тот никогда не изучал, вероятно, даже и экзотерически, каким образом Коперник пришел к своей теории. Кто изучает Коперника и, особенно, великие идеи Кеплера, тот изменит свое мнение, и данные оккультизма только подтвердят такое убеждение. Представим себе эти факты более конкретно. Перенесемся в душу Коперника. Она некогда жила в древнем Египте; пережила в одном выдающемся центре мистерий культ Осириса и видела, как в лице Осириса признавалось существо, равное высокому солнечному существу. В душевно-духовном отношении Солнце стояло в центре мышления и чувствования древнего Египта, но не внешнее, чувственное Солнце, в котором видели лишь телесное проявление духовного. Подобно тому, как глаз является выражением зрительной силы, так для египтянина Солнце было глазом Осириса, выражением, воплощением духа Солнца. Все это некогда пережила душа Коперника, и бессознательное воспоминание о прошлом побудило ее возродить эту идею, эту древнюю идею Осириса, имевшую тогда чисто духовный характер, но которую теперь ему пришлось облечь в единственно возможную для нашего материалистического века форму. Там, где человечество глубже спустилось на физический план, идея эта приняла форму материалистической теории Коперника. Для египтян Солнце было духовным центром; мировая карма Коперника состояла в том, чтобы припомнить и возродить эту древнюю идею; и это повело к учению Коперника о солнечной системе. То же самое можно сказать и о Кеплере, который в трех своих законах, кажущихся такими абстрактными, изобразил вращение планет вокруг Солнца. Особенно поражают нас следующие написанные им строки, при чтении которых нашу душу охватывает дрожь благоговейного трепета и которые особенно наглядно подтверждают только что нами сказанное: «Я углубился в эту солнечную систему, и она открыла мне свои тайны; я внесу в новый мир священные сосуды древнего Египта».

Мысли, заложенные в души еще в древнем Египте, выступают снова в наши дни; наши современные истины суть возрожденные мифы древнего Египта. Мы могли бы, если бы захотели, проследить это на многих примерах. Вспомним еще раз о сфинксе, об этом загадочном образе, который в Греции превратился в Сфинкса Эдипа, задававшего людям свою загадку. Мы знаем, что он отражал ту стадию развития человека, когда его физическое тело было аналогично животным формам, тогда как эфирное тело приняло уже человеческий облик. В древнеегипетскую эпоху человек был в состоянии, пройдя известные ступени посвящения, видеть сфинкса как эфирный образ. Особенно важно при этом заметить то, что истинные образы, являющиеся нам при ясновидении, не остаются бездейственными предметами созерцания, подобно деревянному истукану, но вызывают в зрителе совершенно определенные чувства. Человек с холодной, невосприимчивой душой пройдет мимо великих произведений искусства и при этом ничего не испытает; ясновидящее сознание не таково; в нем всегда возникает соответствующее впечатлению чувство. В греческих мифах верно выражено то ощущение, которое ясновидящий испытывал в мистериях Греции и Египта, когда он лицезрел Сфинкса. Что же видел он тогда перед собой? Нечто незаконченное, что находилось в периоде становления; он видел этот образ, который сохранил еще до известной степени животную форму; в эфирной голове он видел то, что должно было влиять на эту физическую форму, чтобы придать ей образ человека. Как должен был возникнуть этот человек, какую роль должно было играть человечество в мировой эволюции — этот вопрос, вопрос, в котором сливались ожидания и томления о далеком будущем, вставал перед ним; когда он видел перед собою сфинкса. Данные ясновидения могут подтвердить то греческое изречение, что вся человеческая философия и наука выросли из томления по неведомому. Человек имел перед собой образ, доступный только астральному восприятию, но образ этот мучил его, задавал ему загадку, загадку о будущем человеческой эволюции. Мало-помалу этот эфирной образ — действительное живое существо Атлантиды, продолжавшее жить в Египте, как воспоминание, — сливался с телесным существом человека и открывался в другой стороне человеческой природы, сказавшись в религиозных сомнениях, в бессилии нашей культурной эпохи перед вопросом: что такое человек? — во всех неразрешенных вопросах, во всех изречениях, в основе которых лежит «Ignorabimus»,- во всем этом на нас смотрит сфинкс. В прежние духовные времена человек мог подняться до личного созерцания сфинкса, теперь же сфинкс живет внутри его в виде многочисленных вопросов, остающихся без ответа. И тем труднее человеку убедиться в существовании духовных миров, что сфинкс, бывший раньше вне его, вошел в него после того, как в четвертую, греческую, эпоху нашелся человек, разгадавший загадку его и тем низвергший его в бездну, во внутрь самого человека.

После того, как греко-латинская эпоха изжила себя со всеми своими последствиями вплоть до 13 и 14 столетия, мы вступаем в новую, пятую эпоху. С тех пор спокойная уверенность древних времен все более уступала место сомнениям нового времени. Все больше и больше открывается нам это, и стоит только захотеть, чтобы во многих подробностях нового материалистического развития увидеть повторение представлений древнего Египта. Мы должны спросить себя, каким образом факты древнеегипетской культуры являются нам не в своем непосредственном виде, но претерпевают некоторое изменение. Все принимает более материалистическую окраску, даже связь человека с животным миром воскресает снова, перенесенная на эту материалистическую почву. В древнем Египте человек знал, что прежде его внешнее тело имело животную форму; он даже своих богов изображал в виде животных; это воскресает теперь, как такое мировоззрение, согласно которому человек материалистически ведет свое происхождение от животного; дарвинизм есть не что иное, как материализованное наследие древнего Египта,

Итак, мы наблюдаем не последовательное, прямое развитие, но раздвоение, разветвление эволюционного пути. Одна ветвь делается более материальной, другая — более духовной. Все, что раньше шло одним общим путем, распадается теперь на две части эволюции человечества. Вернемся к давно прошедшим временам, к египетской, персидской и индийской культурам: там не было отдельно существующих друг от друга знания и веры. Все, что знали о духовных основах мира, спускалось по прямой линии к знанию отдельных подробностей физического плана, и от познания материального мира можно было подняться до высочайших вершин духа, ибо там знание не противоречило вере. Атлантический мудрец, жрец Халдеи, не понял бы нас, если бы мы заговорили об этом противоречии между знанием и верой. Ни они, ни египтяне не знали еще о различии между тем, что нужно знать, и тем, чему нужно только верить. Это различие возникало по мере того, как человек глубже спускался в материю, по мере того, как крепла материальная культура человечества. Для этого понадобилось еще одно обстоятельство. Представим себе, что бы случилось, если бы не произошло этого падения человека? Вчера мы уже рассматривали подобное падение, которое было, впрочем, другого рода. Это новое падение совершается в иной области и наступает вместе с появлением самостоятельного знания наряду с восприятием духовного мира. Этот факт впервые имеет место в Греции, и до тех пор нигде не встречалось противоположения между наукой и религией; для египетского жреца такое деление не имело бы смысла. Углубитесь в то знание, которое Пифагор вынес с собою из Египта, в учение о числах; оно не было для него абстрактной математикой, — оно раскрывало ему звуковые тайны мира, вылившиеся в гармонию чисел; математике, которая современному человеку кажется такой сухой и абстрактной, была для него священной мудростью, проникнутой глубоким религиозным настроением. Но вместе со своей наукой человек должен был все больше спускаться в материальный физический мир, и мы видим, как даже то, что составляло раньше духовную мудрость древнего Египта, воскресает, как видоизмененное воспоминание, как миф материалистического мировоззрения. Для будущего все теории современного человека приобретут характер лишь временной ценности, к ним будут относиться так же, как теперь относятся к устарелым теориям прошлого. Можно, однако, надеяться, что люди того времени будут настолько умны, что не впадут в ошибку наших современников, которые говорят: «Вплоть до 19-го века человек был глупым невеждой в области научного знания; только в это время он сделался умнее; все, что говорилось раньше о человеческое теле, об анатомии, — все это бессмыслица, и истинно только то, что принесло с собой последнее столетие». Но человек будущего будет умнее. Он не отнесется с таким пренебрежительным отрицанием к сказкам нашей анатомии, философии и дарвинизма, как относится современный человек к старым истинам. На самом же деле то, что теперь считают прочно обоснованным, представляет собой лишь преходящие формы вечной истины: система Коперника — одна из таких преходящих форм, которая будет заменена другими учениями. — Таким образом, истина меняет свои формы, и это вызвано погружением человека в материальный мир. Но чтобы человек не оторвался окончательно от общего единства, ему должен был быть сообщен тем более сильный импульс; импульс к духовности. Мы охарактеризовали вчера этот великий импульс, как Импульс Христа.

Человечество должно было на время в области науки быть предоставлено самому себе, а религиозное начало должно было быть перенесено в другое русло с целью спасти его от возрастающего натиска со стороны науки. И действительно, мы видим, что происходит временное разделение науки, направившей все свои силы на внешнее, материальное, от духовной устремленности, которая продолжает развиваться самостоятельным путем. Оба эти потока: вера для духовного мира и знание для материального мира, протекают параллельно. В определенный момент средних веков, предшествовавший нашему времени, они сознательно противопоставляют себя друг другу, но при этом ищут точки соприкосновения. Посмотрите на схоластиков. Они говорят: «Христос даровал человеку сокровище веры, на которое мы не должны посягать, ибо оно непосредственно дано. Всякое же знание, возникшее уже после того, как произошел выше описанный раскол, может лишь послужить к тому, чтобы утвердить это сокровище веры». Итак, мы видим, что в схоластике господствует тенденция обратить всю науку на то, чтобы при ее помощи доказать истины откровения. В момент своего расцвета схоластика говорит: «Отсюда, снизу мы можем смотреть на сокровище веры, и до известной степени человечество может в него проникнуть. Но затем уже нужно отдаться во власть откровения». С течением времени, однако, сродство между знанием и верой исчезает, теряется всякая надежда на возможность их встречи; внешнее выражение этого критического пункта представляет собой философия Канта, в которой знание окончательно противополагается вере; где с одной стороны стоит категорический императив с его практическими постулатами разума, а с другой — чистый, теоретический разум, утративший сознание всякого единства и утверждающий, что для науки нет никакой возможности найти что-либо общее между собою и духовными истинами. Но уже созревает мощный импульс, представляющий собою воспоминание о духовной жизни древнего Египта. Снова находятся души, стремящиеся слить знание и веру, души, которые, углубляясь в науку, хотят в ней открыть божественное начало, хотят настолько ясно и отчетливо постичь все в Боге, чтобы это снова стало доступно формам научного мышления. Типом такого мыслителя и исследователя был Гете, в котором фактически слились религия, искусство и наука, который с одинаковым религиозным чувством рассматривает произведение греческого искусства и исследует какую-нибудь растительную форму, чтобы найти в них внешнее проявление великой божественной мысли.

Так прошло перед нами отражение египетской эпохи, начиная с ее исходного пункта. Можно проследить все отрасли современной культуры и найти в них воспоминание о переживаниях древнего Египта. Но описанное выше разделение современной культуры наступило не сразу; оно долго подготовлялось, и если мы хотим понять то, что случилось, то нам необходимо исследовать, каким образом зачатки послеатлантических культур коренятся уже в древней Атлантиде. Мы видели, что в ней наиболее прогрессивной являлась небольшая группа людей, собранных в местности близ нашей Ирландии. Она сохранила в себе способности, которые постепенно развивались во всех последующих культурных эпохах. Мы знаем, что зачатки “Я” стали развиваться, начиная с Лемурийской эпохи; и та ступень личного сознания, которая жила в этой небольшой группе людей, пославших культурные колонии с Запада на Восток, состояла в способности к логическому анализу, в способности суждения. До тех пор еще ничего подобного не существовало. Если мысль возникала, она тем самым уже была доказан. В эту небольшую группу людей были заложены семена критической мысли, и она перенесла эти семена с Запада на Восток, а с одною из своих колонизаторских волн, направившихся к югу, передала их Индии, сообщив ей первые зачатки деятельной мысли. Затем это комбинирующее мышление передалось персидской культуре и достигло еще большей интенсивности в третьей, египетско-халдейской культуре; греки же настолько подвинули его вперед, что смогли оставить нам чудесный памятник философии Аристотеля. Так продолжалось и дальше, и комбинирующее мышление все больше развивалось, но оно постоянно возвращалось к одному центральному пункту, оставляя за собой следы этого возвращения. Мы должны это представить себе так: когда культура с известного пункта перешла в определенную местность Азии, то один поток ее устремился в Индию. Этот первый поток был слабее всего проникнут логической мыслью. Второй поток, направившийся в Персию, был проникнут ею уже больше. Третий — египетский — еще больше; внутри его отделился тот народ Ветхого Завета, который обладал большой способностью комбинирующей мысли и сделал шаг вперед в области этой чистой логической формы. Но вместе с этим связано также и нечто иное, что мы уже рассматривали: — нисхождение на физический план. Чем ниже мы спускаемся в материю, тем более мысль принимает исключительно логический характер и должна опираться на внешнюю способность суждения. Вот почему это внешнее мышление, достигнув даже удивительной высоты, никогда само по себе не может понять, например, идеи перевоплощения. Ибо это логическое мышление применимо только к внешнему, к окружающему нас чувственному миру. Хотя логика применима ко всем мирам, но областью ее ближайшего и непосредственного применения является все же физический мир. Она неразрывно связана со своим орудием, с физическим мозгом; чистое мышление понятиями не могло бы возникнуть, если бы не было достаточно развитого мозга, основанного на беспрерывном проникновении в физический мир. Как вы видите, развитие логического мышления связано с потерей способности ясновидения; человек должен был искупить этой потерей приобретение способности логической мысли. Теперь он должен возвратить себе ясновидение и присоединить его к логической мысли. Для этого в будущем человек поднимется на ступень имагинации и сохранит свою логическую мысль. Но сначала необходимо было развиться его мозгу, и для этого человек сошел на физический план. Для того, чтобы этот мозг развивался, голова человека сначала должна была сформироваться по образу эфирной головы. Только тогда стало возможно для человека сойти в физический мир. Но для спасения духовности нужно было выбрать момент, пока еще не был дан последний импульс к чисто механическому, внешнему мышлению. Если бы Христос пришел на несколько столетий позднее, Он пришел бы уже слишком поздно. Человечество слишком глубоко спустилось бы вниз; оно слишком крепко запуталось бы в сетях своей мысли и не смогло бы уже понять Христа. Христос должен был прийти прежде этого последнего импульса, и тогда религиозно-духовное стремление могло быть спасено, как стремление веры. После этого мог быть уже дан последний импульс, столкнувший мысль человека в самую глубину, где она была окончательно прикована к физической жизни. Это было осуществлено арабами и магометанами; магометанство представляет собою лишь один из эпизодов арабизма. Своим появлением в Европе он дает последний толчок чисто логическому мышлению, которое не может подняться к высшему, духовному.

Духовное водительство, или Провидение, вело человека такими путями: сначала через христианство была спасена духовная жизнь; затем в Европу, предназначенную стать ареной для внешней культуры, переходят с юга арабы. Арабизм в состоянии охватить только внешнее. Разве мы не видим, что даже арабеска не может подняться до изображения жизни и остается в области бездушной формы? Это же мы видим и в форме мечети, из которой изъято все духовное. Человечество должно было сначала сойти в материю. На этом обходном пути, благодаря арабам, благодаря вторжению арабов, вызвавшему столкновение арабизма с культурой Европы, принявшей уже в себя христианство, возникают первые зачатки современного научного знания.

Итак, мы видим, что с одной стороны оживает древнеегипетское воспоминание. Что же придает ему материалистический характер? Что делает его мысль мертвой? Мы можем наглядно показать это. Если бы все шло совершенно гладко, то наше время было бы полным воспоминанием прошлого. Но мы видели, как духовное, чтобы спасти себя, укрылось в формы веры, мы видели, как одна ветвь человеческой эволюции была охвачена материализмом; мы видим, как у человека, вспоминающего времена древнего Египта, эти воспоминания принимают материалистическую окраску, подвергаясь по пути изменению со стороны арабизма. То, что Коперник вообще понял сущность солнечной системы, представляет собой египетское воспоминание. То, что он истолковал ее в материалистическом смысле, превратив ее в механическое мертвое вращение, зависит от того, что арабизм совлек это воспоминание вниз, в материальный мир. Таким образом, таинственные нити тянутся из третьей эпохи в пятую. Мы видим это даже на принципе посвящения. Ибо когда в розенкрейцерстве современная жизнь должна была удержать принцип посвящения, то что это означало? В современном знании мы видели сочетание египетского воспоминания и арабизма, направленного на мертвое. С другой стороны, мы наблюдаем, как происходит другое сочетание, как возникает связь между тем, чему учили египетские посвященные своих учеников, и духовным началом. Мы видим сочетание мудрости и того, что уцелело в истине веры: в розенкрейцерстве мы видим гармоничное созвучие египетского воспоминания мудрости и христианского импульса силы. Таким образом возрождается и прорастает древнее семя, заложенное в Египте; но оно возрождается не как простое повторение, а в дифференцированном, потенцированном виде.

Эти мысли не должны оставаться только мыслями, дающими нам знание о Мире, Земле и Человеке; они должны проникнуть в наши ощущения, в импульс нашей воли; они должны нас окрылять, ибо они указывают пути, по которым нам предстоит идти. Они указывают нам путь к духовному, научают нас, каким образом мы можем перенести в будущее то положительное и верное, что было достигнуто человеком на чисто материальном поле деятельности.

Мы видим, как пути разделяются и потом сходятся снова; и придет время, когда не только египетские воспоминания соединятся с истинной верой так, что мы будем иметь науку розенкрейцеров, которая есть в то же время и религия, а рядом с нею материальную науку, но воедино сольются и наука и розенкрейцерство. И на это также в наглядной форме указывают мифы третьей культурной эпохи, мифы древнего Вавилона. Там мы найдем указание на бога Мараду (Мардук), который выступает против злого материального начала, ветхозаветного змея (Тиамат), и раскалывает ему голову, так что враг разделен на две части. И мы действительно видим, что происшедшее тогда разделение того, что некогда пребывало в древних водных массах, дано нам в символе змеи; мы видим высшее в истинах веры, а низшее — в чисто материальном миропонимании. Но наука и духовность должны снова слиться воедино, и это случится в будущем; это случится после того, как углубленная мудростью розенкрейцеров духовность сама сделается наукой и встретится с завоеваниями современной науки; тогда снова воскреснет великое гармоническое целое. Различные потоки культуры сольются воедино. Разве мы не видим, как уже в наше время стремятся к этому единству? Если бы мы могли оглянуться назад, на мистерии древнего Египта, то увидели бы, что в них религия, наука и искусство были еще единым целым. В них, в мощной, драматической символике давалось наглядное изображение эволюции мира, как нисхождение Бога в материю. Кто погружался в созерцание этого замысла, тот имел перед собой науку, ибо в живом представлении он познавал, как человек постепенно погрузился, спустился в мир. Но он имеет также нечто иное перед собой; он имеет перед собой искусство, ибо в проходящих перед ним образах он видит символическое изображение того, что составляет содержание науки. Но перед ним встают не только наука и искусство, они становятся для него религией; ибо то, что являет себя в образах, исполнено религиозным чувством. Позднее наступает разделение: религия, знание и искусство направляются каждое своим путем. Но в наше время люди уже предчувствуют, что эти три отрасли духа должны слиться воедино. Чем были глубокие искания Вагнера, как не такими духовными стремлениями, великим чаянием нового культурного импульса? В Египте это было дано в наглядных образах, ибо так этого требовал внешний глаз. В наше время это повторяется; из отдельных потоков культуры должно возникнуть единое целое, но в форме такого произведения искусства, основным элементом которого будет певучесть, текучесть звука. Повсюду мы находим связь современной эпохи с Египтом, повсюду наблюдаем это отражение. И в нашей душе все больше растет сознание, что каждая эпоха представляет собой не одно только повторение прошлого, но восхождение, безостановочное развитие человечества.

Такому же развитию подлежит и глубочайшее стремление человечества — стремление к инициации. Принцип посвящения, действовавший в первую эпоху, не может оставаться принципом посвящения для изменившегося человечества наших дней. Для нас не может быть убедительным указание, что Египет уже в глубокой древности нашел известную истину и мудрость, что уже в древних религиях и в философии Востока мы можем почерпнуть глубочайшую мудрость, и что все, приходившие позднее, должны были переживать всегда одно и то же, когда они желали достичь наивысшей инициации. Нет! Об этом не может быть и речи. Каждая эпоха требует всегда особых сил. Иногда можно услышать утверждение, что хотя для нашей культурной эпохи и возможно западное посвящение, но оно есть позднейший продукт; истинное посвящение может быть получено только на Востоке; однако об этих вещах нельзя рассуждать так просто. Следует подойти к вопросу глубже, чем это обычно делают. Некоторые люди утверждают, что Будда поднялся до величайших высот и что Христос после него не принес ничего нового; но только на том позитивном, на что мы здесь наталкиваемся, можно узнать, о чем здесь идет речь. Спросим же у тех, кто стоит на почве западной инициации, отрицают ли они, отвергают ли они что-либо в восточном посвящении? Говорят ли они о Будде иначе, чем эти последние? Нет, все это они принимают. Но они понимают значение развития и отличаются от тех, кто отвергает западный принцип инициации, тем, что они признают то, что им дает Восток; кроме того, им известны те новые формы посвящения, которые сделались необходимы с течением времени. Они принимают целиком восточную инициацию. Как характеризует роль Будды человек, стоящий на точке зрения западной эзотерики? Его характеристика ни в чем не отличается от того, что говорит человек, стоящий на почве эзотерики восточной. Но первый умеет показать, что во Христе есть еще нечто иное, что превышает уже данное раньше в Будде. Этого сторонник восточного посвящения не говорит. Не тем добываем мы определенную истину, что утверждаем, будто роль Будды крупнее роли Христа, но тем позитивным, что содержится в нашем утверждении.

Ориенталисты плохо понимают жизнь Будды, если верят, что следует понимать буквально рассказ о том, что Будда погиб от чрезмерного пресыщения свиным мясом. С полным правом, с точки зрения христианского эзотерика, на это можно возразить, что всякий, дающий этим словам тривиальное толкование, их абсолютно не понимает; на самом же деле в них только изображается, в каком отношении стоял Будда к своим современникам. Он сообщил внешнему миру слишком многое из того, что составляло священные тайны Браманизма. Он погиб от того излишка оккультизма, который он дал миру. Он погиб, как погибает всякий, открывший то, что было сокрыто. Вот что говорится в этом странном образе. Следует особенно отметить то, что в восточной традиции нет противоречия и что нужно только научиться эзотерическому пониманию этих фактов. Если же нам возразят, что это эзотерическое толкование может иметь лишь второстепенное значение и что никто не станет издеваться над Апокалипсисом только потому, что он буквально принимает его начальные слова: «в грозе и буре», не видя в них никакого тайного значения, то на это можно ответить: «Жаль, что тот, кто так говорит, не знает, что значат слова, что Апокалипсис был сообщен Земле “в грозе и буре”».

Мы должны помнить, что на устах западной эзотерики нет отрицания и что многое, стоящее как загадка в начале антропософского движения, объясняется эзотерикой Запада. Тот, кто стоит на точке зрения западного эзотеризма, знает, что этот эзотеризм никогда ни в чем не противоречит тому, что сообщила Е.П. Блаватская о великих истинах мира. Если мы, например, припомним, что мы должны различать в Будде 1) Dhiani-Buddha, 2) Adi-Buddha и 3) человека Будду, то смысл этого вполне раскроется только в эзотерике Запада. Ибо мы знаем, что Dhiani- Buddha есть не что иное, как проникнутое божественным эфирное тело исторически реального Будды; это эфирное тело было проникнуто тем, кого мы вчера определили, как индивидуальность Вотана. Все это уже дано и должно быть только правильно истолковано эзотерикой Запада. Антропософское движение должно обратить особенное внимание на то, что все, вошедшее в душу после подобного размышления, должно претвориться в импульс сердца, что оно должно толкать нас, вызывая желание непрерывно развиваться и ни одной минуты не стоять на месте. Достоинство антропософского учения состоит не в древности его положений, а в том, что оно открывает все новые источники духовной жизни. Тогда оно сделается для человечества живым потоком жизни и поведет его к тому будущему, которое пока только в виде неясного намека встало перед нашей душой при исследовании событий далекого прошлого. Это самое лучшее, что мы можем принять, как импульс для своих чувств.

Речь идет не о том, чтобы сообщать теоретические истины, но чтобы укрепить наши чувства и ощущения, сделать их активными. Мы рассмотрели развитие Мира, Земли и Человека. То, что мы почерпнули из сказанного, мы можем определить как нашу готовность во всякую минуту войти в это развитие. То, что мы называем будущим, коренится в прошлом. Устремленность к будущему должна отвечать познанию прошлого. Но это познание не имеет никакой ценности, если оно не претворится в импульсирующие силы для будущего. То, что мы видели, дало нам образ таких импульсирующих сил, которые возбуждают в нас не только волю и энтузиазм, но и дают чувство уверенности и радости жизни. Когда мы видим перед собой такое слияние различных потоков, мы говорим себе: много семян покоится в лоне времен, и все они должны некогда созреть. Человек же, все больше углубляя свое познание, должен приобрести возможность сам содействовать прорастанию этих семян, лежащих в лоне времен. Познавать, чтобы действовать, чтобы получить уверенность в жизни — вот что должно, подобно живому импульсу, проникать всякое антропософское рассмотрение.

В заключение я хочу еще указать на то, что все антропософские теории только тогда приобретут истинную правдивость, если они претворятся в жизнь, в импульс для жизни души, в жизненную уверенность; мы должны не только отдаваться теории, но и сами вступить на путь эволюции.