Инспирация и интуиция (Пенменмаур, 20 августа 1923 года).

Поставим еще раз перед своей душой вопрос: куда ведет новейшая наука инициации после того, как будут достигнуты первые результаты на пути к имагинативному познанию? Человек приходит к тому, что его прежний абстрактный, чисто идейный мир мыслей пронизывается жизнью. Благодаря этому перед ним стоят уже не те неживые мысли, какие приобретаются в пассивном познании, а мир внутренне живых сил, который он чувствует так, как обычно чувствуют в себе пульсацию крови или поток дыхания. Следовательно, дело в том, что идеальный элемент мышления переходит в реальный, внутренне переживаемый мир. И те образы, какими были прежде мысли, теперь уже не абстрактны, не призрачны, не суть только проекции внешнего мира, а полны внутренне живым бытием. Это суть истинные имагинации, которые, как я уже указывал, переживаются двухмерными, однако не так, например, как если бы мы стояли перед картиной, написанной в физическом мире. Кто переживает так, тот переживает видение, а не имагинации; но здесь переживают так, как если бы мы сами своим собственным существом, которое также утратило третье измерение, двигались в этой картине. Следовательно, переживаемое здесь видят совсем не так, как в физическом мире. Все, что предстает таким, каково оно в физическом мире, есть именно видение. Истинное высшее познание наступает только тогда, когда краски видятся уже не так, как в физическом мире, а переживаются. Как же переживаются краски? Но ведь когда вы воспринимаете краски в физическом мире, то разные краски пробуждают в вас разные переживания. Вы воспринимаете красный цвет как нечто нападающее на вас — как то, что хочет броситься на вас. Бык защищается от этого нападающего на него красного цвета, который он переживает гораздо сильнее, чем человек, у которого все это ослаблено. Когда вы переживаете зеленый цвет, то ощущаете в себе как бы некую уравновешенность, переживание, не причиняющее боли, но также и никакой особенной радости. Когда вы переживаете синий цвет, то имеете чувство отдачи себя, смирение. Можно действительно глубоко проникнуться этими различными переживаниями, получаемыми от красок в физическом мире, а потом знать, когда в духовном мире встретится нечто такое же нападающее, как нападает красный цвет в физическом мире, что это соответствует красному цвету. Когда встретится нечто, вызывающее настроение смирения, то это есть то же самое переживание, как в физическом мире переживание синего или сине-фиолетового, и тогда можно в сокращенной форме сказать, что пережил красный цвет, синий цвет в духовном мире.

Итак, если бы мы хотели говорить вполне точно, то нужно было бы каждый раз сказать: мы пережили нечто такое, что переживают, когда в физическом мире видят красный цвет или когда в физическом мире видят синий цвет.

Чтобы не повторять беспрестанно этого длинного оборота речи, его сокращают и говорят об аурическом видении, об аурическом созерцании, которое дифференцируется на красный цвет, зеленый, синий и т.д. Но при этом переходе в сверхчувственное, при этом отбрасывании всего чувственного, без сомнения, всегда можно заметить некоторое имеющееся здесь конкретное переживание. И в этом конкретном переживании чувствуют именно то, что я уже описал: мышление становится органом осязания, как бы наполняющим весь человеческий организм, так что человек чувствует себя духовно как бы ощупывающим вновь выступающий мир, который не есть еще, собственно, духовный мир, а есть то, что я хотел бы назвать миром образующих сил, или эфирным миром.

Кто хочет действительно познать эфир, тот должен понимать его таким образом.

Всякое спекулирование, всякое понятийное размышление об эфире не приводят к действительному познанию эфира. В этом, хотелось бы сказать, осуществленном мышлении живет тогда сам человек своим собственным силообразующим, или эфирным телом.

О том, как он живет в этом эфирном мире, я хотел бы сказать при помощи следующего сравнения: когда на своем организме вы рассматриваете палец, то он есть живая часть этого организма. Если вы его отрежете, он уже не будет тем, чем был прежде; и если бы палец имел сознание, то он сказал бы себе: я являюсь чем-то только в связи с организмом, я не являюсь самостоятельным существом. Но так именно должны сказать себе мы в то мгновение, когда в имагинативном познании мы стоим внутри эфирного мира. Тогда уже не чувствуешь себя отдельным, индивидуальным существом, но членом всего эфирного мира, всего эфирного Космоса, и затем знаешь, что индивидуальностью, личностью становишься только благодаря тому, что имеешь на себе физическое тело. Физическое тело есть то, что делает человека обособленным существом. Мы еще увидим, что мы можем быть индивидуализированы также и в духовном мире, но об этом после. Сначала, когда мы, как я это описывал, поднимаемся в духовный мир, мы главным образом должны почувствовать себя членом внутренне-эфирного Космоса. И если бы в отношении эфирного тела мы когда-либо были отрезаны от Космоса, то мы эфирно умерли бы. Это очень важно запомнить, чтобы потом уметь хорошо понять то, что должно быть сказано о прохождении человека через врата смерти, но это будет сказано позднее. Итак, я уже на это указывал: это образное переживание, которое становится жизненной картиной, охватывающей всю жизнь человека от рождения до настоящего момента в земном бытии, — все это переживание в эфире пронизано чрезвычайно сильным чувством счастья. Это есть первое и именно крайне приятное человеку высшее переживание, эта пронизанность всего мира образов внутренне переживаемым чувством счастья. Затем необходимо, как я уже указал, все эти достигнутые имагинации, всю эту картину собственной жизни опять своей собственной волей заставить исчезнуть из сознания. Нужно суметь сделать сознание пустым. И только когда мы будем иметь это пустое сознание, только тогда мы постигнем, как, собственно, обстоит дело с переживанием в духовном мире. Ибо тогда мы будем знать: все то, что ты видел до сих пор, это не был еще духовный мир, это была только имагинативная картина духовного мира. Только теперь, когда мы пришли к ступени, где сознание сделалось пустым, только теперь, как физический мир через чувства, так через осязающее мышление в нас вливается духовный мир. Только теперь мы начинаем приобретать действительное переживание, действительный опыт в отношении духовного мира, внешнего духовного мира. Ибо в картине нашей жизни мы имеем все еще только наш внутренний мир. Имагинативное познание дает только внутренний мир, который перед высшим познанием характеризуется как образный мир.

И он дает образы Космоса. Самый Космос и наше собственное, истинное существо, каким оно было до рождения, до земного бытия, — это выступает только в инспирации, когда духовный мир вливается в нас извне. Но когда мы приходим к установлению пустого сознания, то наша душа бывает наполнена сначала только бодрствованием, и мы должны уметь в этом чистом бодрствовании прийти к известной внутренней тишине, покою. Этот покой я могу охарактеризовать только следующим образом. Представим себе, что мы находимся в крайне шумном городе. Мы слышим вокруг себя грохот этого города. Ужасно, говорим мы себе, как вокруг нас все гремит и грохочет. Представим себя с достаточной силой в таком большом городе — в Лондоне, например. Но представим себе теперь, что мы оставили этот город. И по мере того, как мы шаг за шагом удаляемся от этого города, вокруг нас становится все тише и тише. Вдумаемся как следует в это убывание слышимого. Становится все тише и тише. Наконец мы приходим, скажем, в лес, где все совсем тихо, где мы больше ничего не слышим, где вокруг нас все молчит. Тогда мы достигли, так сказать, нулевой точки слышимого. Но это может пойти еще дальше. И здесь я позволю себе употребить тривиальное сравнение, чтобы показать вам, как это может еще дальше быть. Представим себе, что у нас в бумажнике есть деньги. Мы тратим их день изо дня, деньги все убывают, как убывает слышимость, когда мы удаляемся от города. И если мы ничего не добавляем в бумажник, то наступает день, когда в нем ничего уже не оказывается. Но что мы делаем, если хотим все-таки жить? Мы делаем долги. Конечно, я этого не советую, а беру только для сравнения. Сколько же мы имеем тогда в своем портмоне? Меньше, чем ноль. И чем более мы делаем долгов, тем меньше и меньше, чем ноль, мы имеем. Теперь представьте себе, что то же самое происходит с тишиной. Это будет тогда не только абсолютный покой, нулевая точка тишины, но это идет дальше — это будет негатив слышимого; тише, чем тишина, молчаливее, чем молчание. Это должно действительно наступить, когда мы, как было указано, благодаря окрепшей силе приходим к установлению внутреннего покоя и молчания. Но, когда мы приходим к этой негативной слышимости, к этому покою, который больше, чем покой нуля, тогда мы находимся в духовном мире так, что не только созерцаем его, но он звучит для нас. Тогда прежнее созерцание повышается благодаря звучанию до степени более живого мира. Тогда мы находимся внутри действительного духовного мира. Тогда мы перешли как бы на другой берег бытия на то время, когда мы пребываем там, вверху; на том берегу исчезает обычный чувственный мир; мы находимся в духовном мире. Но, разумеется, мы должны, как я покажу это позднее, быть настолько хорошо подготовлены, чтобы уметь во всякое время вернуться обратно. Однако выступает еще нечто. Выступает то опытное узнавание, которого человек никогда не мог иметь прежде. То, что я изобразил как переживаемое внутренне, всеобъемлюще, я хотел бы сказать, космическое чувство счастья, превращается в это мгновение, когда мы установим пустое сознание и покой, в такую же всеобъемлющую душевную боль, в такое же всеобъемлющее душевное страдание. И мы познаем, что мир построен на основе космической боли, то есть того космического элемента, который человеком может быть пережит только как боль. И мы познаем насквозь пронизывающую нас истину, которой так охотно пренебрегает человечество, ищущее только внешнего счастья, что, в конце концов, всякое бытие должно рождаться из боли. И мы смеем тогда, достигнув до такого рода переживания космической боли в посвятительном познании, сказать из действительного внутреннего знания следующее: мы рассматриваем наш глаз, который открывает нам в физическом мире все величие этого мира. Этот глаз, который имеет для нас такое значение, что благодаря ему мы вообще получаем 9/10 жизненного содержания в физическом бытии между рождением и смертью, — этот глаз вложен в тело, он есть телесная впадина, которая первоначально, при своем возникновении, представляет собой в действительности ранение тела. То, что теперь может получиться только, когда, нанося рану, выдалбливают тело, это привело к образованию глазных углублений. Внешняя история развития представляет себе слишком безразличным процесс возникновения глазных впадин, в которые затем, как это показывает теперь уже и физическая история развития, было вставлено глазное яблоко. Глазная впадина возникла в те времена, когда человек был еще бессознательным существом, в силу того процесса, который, если его поднять в сознание, означал бы болезненное ранение органа. Но также и весь человеческий организм вынесен из элемента, который, если бы он был пережит тем сознанием, какое имеет теперь человек, был бы переживанием боли. И на этой ступени познания именно глубоко ощущают, как все счастье, вся радость, все блаженство в мире восходят на почве элемента боли, подобно тому, как растение вырастает из почвы земли, которая всегда означает, собственно, боль.

Если бы мы, как люди, на мгновение могли превратиться в субстанцию земной почвы и сохранить наше сознание, то это имело бы своим последствием беспредельное повышение в нас чувства боли. Поверхностные люди скажут, когда им сообщат об этом факте, который есть откровение из духовного мира: но я представлял себе божество иначе, я полагал, что божество настолько всесильно, что оно может породить все из счастья, как этого хотели бы мы, люди. Но эти люди подобны именно тому испанскому королю, которому показали однажды пластическое изображение Вселенной с ходом звезд, — он должен был употребить все усилие, чтобы понять, как происходят эти движения, как все это устроено, в конце концов ничего не понял и сказал тогда: если бы Бог поручил это мне, я сделал бы мир более простым. Но таково, в сущности, познавательное и религиозное чувство многих людей. И они именно не сознают, как наивно они рассуждают. Но истинная наука инициации не может вести людей только к тому, что делает их счастливыми, а должна привести к тому, чтобы они могли понять свое существо и свое назначение в происхождении из мира, в прошлом, настоящем и будущем. Для этого нужны духовные факты, а не сообщения человеку того, что сразу же ему может понравиться. Но, в конце концов, это должны показать и настоящие лекции — именно благодаря переживанию, а также и мыслительному познанию этих фактов можно получить значительную внутреннюю помощь и для земной жизни. Без сомнения, таким образом можно получить то, что необходимо человеку в земной жизни для того, чтобы быть вполне человеком, так же, как ему необходимы его физические члены, чтобы он мог быть вполне человеком.

Мир, в который мы вступаем, когда выходим за пределы имагинации, в тишину бытия, откуда — как я указывал — в сияющих красках, звуча, возвещает о себе духовный мир, — этот мир существенно отличается от того, какой мы воспринимаем чувствами. И когда мы живем совместно с духовным миром, — а мы должны жить совместно с этим миром, чтобы он существовал для нас, — тогда мы убеждаемся, что все чувственно-физические вещи и все чувственно-физические процессы возникли в действительности из этого духовного мира. Следовательно, человек, как земной человек, видит, собственно, только одну половину мира, другая скрывается от него, остается оккультной. И она открывается — я хотел бы сказать, из всех мелочей и из всего свершения физического чувственного мира — как нечто духовное прежде всего в имагинации, затем в том, что может само творчески дать себя в инспирации. С этим миром инспирации можно освоиться. Тогда именно в нем мы находим начала всех земных вещей, всех земных созданий.

Мы находим в нем, как я уже указывал, свое предземное бытие. Этот мир — дело не в названиях, но все же нужна терминология, — этот мир, который лежит, следовательно, за пределами имагинативного, я назвал астральным. И то, что мы несем в себе от этого мира, что мы уже приносим с собой в физическое и эфирное тела, можно соответственно назвать астральным телом человека. И только уже в это астральное тело включена, так сказать, собственно организация “Я”.

Таким образом, для высшего познания человек является четырехчленным существом, состоящим из своего физического тела, своего эфирного, или силообразующего, тела, своего астрального тела и своей организации “Я”.

Но к этой организации “Я” поднимаются только при помощи дальнейшего шага в сверхчувственном познании, того шага, который в своих книгах и, в частности, в книге «Как достичь познания высших миров?» я назвал интуицией.

Можно очень легко неверно понять слово «интуиция», так как уже тот, кто обладает фантазией, кто имеет поэтический дар, называет также интуицией то восприятие мира через чувство, какое у него имеется. Но это есть только неясная, смутно чувствуемая интуиция. Хотя она все же родственна с тем, что я называю здесь интуицией. Ибо так же, как человек, в качестве земного человека, обладает в полной мере своими чувственными восприятиями, также имеет он и отблеск наивысшего рода познания — интуиции в своем земном чувстве и земной воле. Иначе он не мог бы быть нравственным существом. Ибо то, что неясно в предчувствии, возвещает о себе в человеке как совесть — это есть отблеск, как бы теневой образ высочайшего, которое появляется только в истинной интуиции, в наиболее высоком, возможном, прежде всего для земного человека, способе познания. Действительно, человек, как земной человек, имеет нечто от самого низшего, но имеет также и теневой образ от самого высокого, которое достижимо только в интуиции. Именно средние области сначала совершенно отсутствуют у него как у земного человека. Он должен их в себе развить: имагинацию и инспирацию. Также должен он развить в себе чистую, светлую интуицию, но он имеет в нравственном ощущении, в нравственном содержании совести, земной отблеск того именно, что выступает затем как интуиция. И поэтому можно также сказать: когда человек, как посвященный, познающий, поднимается до истинного интуитивного познания мира, тогда мир, который прежде он знал только в законах природы, становится для него настолько же внутренним, настолько же связанным с ним, каким прежде был для него — земного человека — только мир нравственных понятий. И в человеческом существе на Земле наиболее значительно именно то, что своим глубочайшим смутным предчувствием мы, так сказать, связаны с тем наивысшим, которое в своем истинном образе доступно только развитому познанию. Третий шаг к высшему познанию, который необходимо сделать для того, чтобы войти в область интуиции, может быть осуществлен только благодаря наивысшему развитию той внутренней способности, какую в настоящее время вообще не относят к числу познавательных сил. Только благодаря наивысшему развитию и одухотворению способности любви можно достичь того, что открывается в интуиции. Человек должен прийти к возможности сделать способность любви силой познания.

Мы уже хорошо подготовимся к этой одухотворенной способности любви, если некоторым образом оторвемся от некоторой привязанности к внешним вещам, делая, например, правильное упражнение в том, чтобы представлять себе наши переживания не так, как они протекали, а в обратном порядке. Ибо нашим пассивным мышлением мы совсем, хотел бы я сказать, как рабы, отдаемся событиям мира. Я говорил уже, что и в построениях мысли мы представляем себе более раннее — ранним, более позднее — поздним. Когда мы смотрим постановку драмы на сцене, то имеем сперва первый акт, потом — второй, третий, четвертый и т.д. Но если мы можем подняться до того, что представим себе сперва самый конец, потом — то, что было непосредственно раньше, потом — то, что было в начале пятого акта, потом придем в обратном порядке к четвертому, потом также в обратном порядке к третьему, ко второму, к первому акту, то мы совсем отрываем себя от той последовательности, какая имеется во внешнем мире. Мы представляем в обратном порядке. Во внешнем мире это протекает не так. Мы должны сделать значительное, чисто внутреннее усилие, чтобы представлять именно в обратном порядке. Благодаря этому мы отрываем внутреннюю деятельность нашей души от тех привязей, на которых мы постоянно влечемся. Таким образом, постепенно доводим это внутреннее душевно-духовное переживание, где это духовно-душевное действительно отрывается от телесного, и от эфирного также. Человек хорошо подготовит себя к этому отрыванию, если он сможет каждый вечер представлять себе в обратном порядке свои дневные переживания: сперва то, что было пережито, потом дальше, назад, по возможности представляя себе все подробности; так, например, если поднимаемся по лестнице, то нужно сначала представить себя вверху на последней ступени, потом — на предпоследней, на третьей и т.д. — вниз, до самого конца лестницы, и также обратно: пройти в обратном порядке то, что делал, когда поднимался вверх. Вы скажете: за день мы столько переживаем, что это продлится долго. Ну, тогда можно начать с того, чтобы делать эпизодически, — представим себе отдельно подъем и спускание по лестнице в обратном порядке: спускание и подъем; таким образом мы приобретаем такую внутреннюю подвижность, что мало-помалу сможем действительно в 3-4 минуты представить себе в обратном порядке все, что было пережито в течение дня. Но этим сделана, собственно, только половина, в сущности, только негатив того, что необходимо для повышения, для духовного развития способности любви. Ибо она должна достигнуть той точки, где с любовью переживается последовательно весь рост растения, так как в обычной жизни мы смотрим ведь только извне, как этот рост происходит в пространстве; мы не участвуем в нем, как участвуют, когда переживают вместе с растением все отдельные моменты произрастания, когда в него погружаются, когда своей душой сам становишься этим растением, когда сам растешь, цветешь, сам приносишь плоды, — следовательно, когда погружаешься до конца, когда растение становится таким же близким тебе, как ты сам; когда затем таким же образом поднимаешься к представлению о животном, нисходишь к представлению о минеральном, когда чувствуешь, как минеральное слагается в кристалл, когда можешь ощутить как бы внутреннее удовлетворение в этом образовании плоскостей, граней, углов; когда при восприятии этих плоскостей, граней, углов чувствуешь внутреннее довольство, а при разрушении, расщеплении кристалла ощущается нечто как боль, пронизывающая твое собственное существо, когда душевно сливаешься таким образом со всем, происходящим в природе, сливаешься не только в чувстве, но также и в воле. Но этому должна предшествовать действительная, распространяющаяся на всех людей способность любви. Мы никогда не сможем указанным образом истинно любить природу, если не приобретем сперва способность любви ко всем людям. Тогда, после того, как мы достигнем такого рода понимающей способности любви ко всем людям, тогда наступает момент, в который то, что прежде воспринималось — скажем мы — в аурических красках, в звучании сфер, теперь слагается, контурируется в действительные духовные существа (принимает очертания).

Но переживание этих духовных существ не таково, как переживание физических вещей. Когда я имею перед собой физическую вещь, например, эти часы, то я стою здесь, часы там; я могу пережить их только в созерцании, они находятся на расстоянии от меня. Я нахожусь с ними в определенных отношениях пространства. Так никогда нельзя действительно пережить духовное существо. Духовное существо нужно пережить, всецело погружаясь в него, то есть прилагая ту способность любви, какую развил сперва по отношению к природе. Духовная интуиция возможна только при применении в тишине, в том, что стало пустым в сознании, всей той способности любви, какую мы могли развить по отношению к природе. Представьте себе, что вы развили в себе эту способность любви на отношении к минералам, растениям, животным и людям. И вот вы стоите в полной пустоте сознания. Вас окружает тот негативный, ниже нуля лежащий покой. Вы ощущаете боль, которая лежит в основе всего мира, всего бытия. Это есть в то же время боль одиночества. Ничего еще нет. Но тогда вдруг вскипающая изнутри способность любви ведет вас к тому, что вы действительно пронизываете вашим собственным существом то, что выступает теперь в инспирации, то, что вы теперь созерцаете, слышите. Силой этой способности любви вы погружаетесь в одно существо, в другое существо. Те существа, которые я описал в моей книге «Тайноведение», теперь вами переживаются; они становятся реальным сущностным бытием мира. Конкретный духовный мир переживается теперь так же, как благодаря глазу, уху, благодаря чувству, благодаря теплу переживается конкретный физический мир. Но до этой ступени необходимо проникнуть, если мы хотим прийти к особенно существенному для человека переживанию (я говорил уже о том, как через инспирацию в нашу душу вступает предземное, чисто духовное бытие, о том, как через эту инспирацию мы впервые познаем то, чем мы были до того, как благодаря зачатию спустились в земное тело), когда мы можем ясновидяще — как я это сейчас описал — проникать силой способности любви в духовные существа; тогда нам открывается также и то, что впервые делает человеческое существо завершенным в его внутреннем переживании.

Открывается то, что во время теперешней жизни пребывает в духовном мире; открывается то, чем мы были прежде того, как поднялись к последней духовной жизни между смертью и новым рождением. Открывается прошлая земная жизнь и постепенно, одна за другой, еще более ранние земные жизни. Ибо это истинное “Я”, которое существует в повторных земных жизнях, может открыться только после того, как человек повысит способность любви до того, что сможет любить другое существо в природе или в духовном мире так же сильно, как он любит только себя в своем себялюбии. Но никогда для себялюбия не будет доступно истинное “Я”, которое идет через повторные рождения и смерти. Повторные земные жизни открываются человеку только, когда в мгновение познания он живет уже не в себялюбии, а в той любви, которая способна всецело забыть себялюбие и жить в объективном, внеличном существе так, как обычно в физическом бытии живут, любя себя, в себялюбии.

Ибо это “Я” прошлой земной жизни стало для теперешней земной жизни настолько же объективным, как объективен любой внешний камень или растение, когда они вовне перед нами в пространстве.

Мы должны научиться с субъективной любовью охватывать то, что для теперешней субъективной личности стало именно совершенно объективным, совершенно чуждым. Мы должны преодолеть себя в своем теперешнем земном существе, чтобы получить вообще какое-либо прозрение в прошлую земную жизнь. Но когда мы таким образом развиваем познание, то жизнь человека в ее совокупности представляется протекающей как бы взмахами воли через земные ступени бытия, от рождения или зачатия до смерти и затем — опять через чисто духовные ступени бытия — от смерти до нового рождения и снова назад, к Земле, и т.д. Земная жизнь в ее целом представляется как повторные прохождения через рождения и смерти и затем опять через чисто духовные ступени бытия — от смерти до нового рождения и снова назад, к Земле, и т.д.

Это есть познание, которое может быть приобретено только через интуицию, то есть реальное, опытное знание. Я мог представить вам — сперва в кратком очерке — путь, который необходимо пройти именно в наше время, в настоящий момент развития человечества, чтобы прийти к действительному духовному спиритуальному познанию существа мира и человека. Но наука инициации имелась всегда со времен существования человечества. В разные эпохи развития человечества она должна была принимать разные формы. Так как человек есть существо, которое иначе проходит своей душой через каждую следующую земную жизнь, то и все, выступающее в человечестве во время разных эпох мирового развития, также совершенно различается между собой. Некоторые из этих различий мы еще узнаем в ближайшие дни.

Сегодня я хотел бы сказать только следующее, именно в отношении того, что должно было даваться как наука инициации, — дело обстояло в древние времена человеческого развития совсем иначе, чем теперь. Если мы вернемся в прошлые тысячелетия — подробнее это выяснится позднее, — то задолго до Мистерии Голгофы мы найдем совсем другого рода, чем теперь, отношение человека к природному и духовному миру и, соответственно этому, также совсем другую науку инициации, чем та, которая является правильной для современного человека.

В наше время мы имеем широко развитое естествознание. Я не буду говорить сейчас о высших областях естествознания, а скажу только о том, что дается детям после 6-7 лет как всеобщая мировая мудрость. Так, уже в сравнительно раннем возрасте ребенок воспринимает теперь ту закономерность, которая, хотел бы я сказать, опирается на коперниканскую мировую систему; исходя из этой коперниканской системы, строят затем гипотезы о том, как может возникнуть Вселенная. Говорят о гипотезе Канта-Лапласа, которая, хотя и была пересмотрена, но в существенном и теперь еще стоит перед людьми. Усматривают некую первичную туманность и полагают, что из этой первичной туманности силой вращения образовались планеты с оставшимся в центре Солнцем. Далее полагают, что из особого кольца, которое стянулось затем в шар Земли, отколовшись от первичной туманности, развились путем дифференциации дальнейшие существа: минералы, растения, животные и, наконец, человек. Все это представляется именно в чисто естественнонаучном смысле. Чтобы сделать это понятным для детей, перед ними проводят род показательного эксперимента, который сразу все объясняет. Берут каплю масла, которая плавает на воде, помещают в область экватора кружочек картона, прокалывают сверху булавкой и вращают картон. Так можно показать, что сперва отделяется, продолжая вращаться, одна капля, потом другая и т.д. и образуется настоящая маленькая планетная система с Солнцем в центре.

Конечно, очень хорошо, когда в моральной области человек может забыть о себе; но при демонстрации явлений природы не следовало бы забывать о себе. Ибо вся эта история с каплей не могла бы состояться, если бы некто не стоял рядом и не вращал рукой булавку. Следовательно, это так же должно быть сюда причислено. Совершенно необходимо для того, чтобы эта гипотеза подтвердилась, поместить во Вселенной гигантского учителя, который начал бы и, в сущности, потом все время продолжал вращение; иначе эта мысль не будет проведена во всей ее первоначальной полноте. Но такова именно особенность материалистической эпохи, что мыслится только четверть, восьмая или даже еще более мелкая часть истины и с огромной внушающей силой входит в души людей. Так живем мы теперь в одностороннем рассмотрении природы и ее закономерности.

Я мог бы привести здесь многое, что показало бы вам, как человек подходит теперь к природе и, благодаря всему воспринятому им от современной цивилизации, рассматривает природу в так называемой каузальной (причинной) закономерности. Это пронизывает теперь все его бытие. Он может еще сохранить для себя духовный мир самое большее в религиозной традиции. Если мы хотим подняться к истинному духовному миру, то должны пройти указанный мною путь внутреннего развития через имагинацию, инспирацию и интуицию. Таким образом, наука инициации должна привести от понимания закономерности природного бытия или, по крайней мере, от веры в возможность охватить этим путем бытие природы к постижению духовного. Всякая современная наука инициации должна направляться к тому, чтобы перевести человека от естественного, природного восприятия Космоса к духовному восприятию Космоса. Совсем наоборот было в древней науке инициации несколько тысячелетий назад. Тогда мудрецов мистерий, руководителей мест инициации, которые одновременно были школой, храмом и обителью искусства, — этих мудрецов окружало человечество, собственно, ничего не знавшее о природе в том смысле, как знает о ней современное человечество со времен коперниканского мировоззрения, но это было человечество, которое внутренне инстинктивно переживало также и духовно-душевное как нечто космическое и передавало это духовно-душевно-космическое в мифах, в легендах, которые мы теперь уже не понимаем в нашей общей цивилизации. Об этом нам предстоит еще говорить более подробно. Но тогда переживание человека было еще инстинктивным душевно-духовным переживанием. И оно было для человечества тем, что во время его бодрствования наполняло его как бы сонными грезами, имагинациями. Непрерывно исходили тогда из глубин прачеловечества грезящие имагинации, которые слагались затем в легенды, в мифы, в сказания о богах. В этом жили. Смотрели вовне, в мир, и переживали свои грезящие имагинации. Переживали затем: когда живешь не в этих грезящих имагинациях, то живешь в бытии природы. Видишь радугу, облака, проходящее по небу Солнце, видишь реки, видишь горы в их образовании и существе, видишь минералы, растения, животных. И все это, что воспринимали тогда чувствами, становилось для древнего человечества именно великой загадкой. Ибо период, который я имею в виду, — были другие, более ранние или более поздние эпохи, когда цивилизация была иной, — но период, который я имею в виду, который лежит за несколько тысячелетий до Мистерии Голгофы, в этот период человечество чувствовало себя внутренне осчастливленным, когда имело свои грезящие имагинации. И внешний чувственный мир, где в радуге, в облаках, в передвигающемся Солнце, в минералах, растениях и животных видели то, что видел в них глаз, а также и в звездном мире видели только то, что было тогда запечатлено в докоперниканской, то есть в птоломеевой системе мира, этот внешний мир представал перед тогдашним человечеством так, что это человечество говорило себе: «Но своей душой я живу ведь в божественно-духовном мире. Там, вовне, простирается лишенная божественного природа. Источник, когда я смотрю на него, не имеет духовности, радуга не имеет духовности, минералы, растения, животные и физические люди не имеют никакой духовности, когда я смотрю на них внешними чувствами». И природа представала как отпавший от божественной духовности великий мир. Это ощущение жило в человечестве в те времена, когда весь видимый Космос рассматривался как нечто отпавшее от божественно-духовного. И людям нужно было не одно только абстрактное познание, чтобы соединить эти два переживания — внутреннее переживание Бога в себе и внешнее переживание отпавшего чувственного мира, — люди нуждались в познании, которое было бы одновременно утешением в том, что человек как таковой своим физическим, своим эфирным телом принадлежит именно к этому внешнему, отпавшему, чувственному миру.

Нуждались в утешении, которое показало бы, как этот отпавший, чувственный мир относится к тому, который переживается в инстинктивном имагинировании через грезящее смутное, но для тогдашних условий достаточное переживание духовного мира. Познание должно было быть утешением. И утешение искали те, которые устремлялись к мистериям, те, которые искали только того, что могло быть дано в мистериях более внешне как такое утешение, и те, которые хотели быть учениками этих мудрецов мистерий, чтобы стать посвященными в тайны бытия, в загадку, которая вставала перед человечеством. Эти древние мудрецы мистерий, бывшие одновременно жрецами, учителями и мастерами искусства, объясняли при помощи того, что будет еще описано ниже и что имелось в мистериях, — объясняли этому человечеству, что все же в отпавшем мире, в журчащем ручье, в цветущем дереве, в распустившемся цветке, в слагающемся кристалле, в выступающей радуге, в пробегающем облаке и в движущемся Солнце живут те же божественно-духовные силы, которые человек инстинктивно переживает в своей грезящей имагинации. Они показывали этому человечеству примирение отпавшего от божества мира с божественным миром, который человек воспринимал в своих инстинктивных имагинациях. Они предлагали ему утешающее познание, они несли этому человечеству освобождение через познание, которое делало природу снова наполненной божеством, так же и для человеческого созерцания, когда человек искал в мистериях именно этого утешающего познания. Поэтому мы находим, что об этих древних временах развития человечества сообщается — это сообщается даже еще в Греции — как именно то, что мы даем теперь детям в школе: что Солнце стоит неподвижно, а Земля вращается вокруг него, — это хранилось, как сокровенное знание, в мистериях. То, что для нас есть чисто внешнее знание, было тогда сокровенным познанием. Объяснение природы было тогда тайноведением. Теперь, как это может видеть каждый, воспринявший ход развития человечества, и это делает, в сущности, каждый мыслящий человек, в то время как его воспитывают и обучают, — теперь природа с ее законами есть то, во что вживается человек. Зато духовный мир отошел от него. Древние, грезящие имагинации прекратились. Человек ощущает природу как то, в чем он не находит полного удовлетворения, что предлагается ему как нечто нейтральное; это уже не греховная Вселенная, не отпавший Космос, а Космос, который, в силу своей внутренней необходимости, должен быть именно таким, каков он есть.

Затем человек развивает свое самосознание, затем учится познавать в каждой отдельной точке духовность, затем чувствует внутреннее стремление, которое хочет само это внутреннее снова связать с Богом. И затем ему нужно только, чтобы в дополнение к познанию природы он был в соответствии с этим познанием природы введен в духовный мир путем новой науки инициации. Из духа, которого человек переживал инстинктивно, которого воплощал в своих мифах, могла исходить древняя наука инициации, приводя затем к природе. Новая наука инициации должна исходить из того, что человек переживает теперь, прежде всего, когда познает свои законы природы, в которые он затем верит, — она должна исходить из его познания природы и указать обратный путь к духовному миру через имагинацию, инспирацию, интуицию. Так имеем мы в развитии человечества, за несколько тысячелетий до Мистерии Голгофы, этот важный момент, когда люди исходили из инстинктивного переживания духа, чтобы, как к предельному, сокровенному знанию, прийти к тем понятиям и идеям, которые выражают законы природы. Теперь, например, эти законы природы человек переживает уже ребенком. Перед этой трезвостью, перед этой прозрачностью жизни, перед этим натурализмом прежде всего отступил духовный мир во внутреннем существе человека. И наука инициации должна теперь показать обратный путь от природы к духовности. Для древнего человечества природа была во тьме, дух был в свете. Свет, почерпнутый в ясности духа, должна была ввести древняя инициация в природную тьму, чтобы и она тоже была озарена. Современная наука инициации должна исходить из того света, который внешне, натуралистически бросается Коперником, Джордано Бруно, Галилеем, Кеплером, Ньютоном и другими во внешнюю природу. И тогда этот свет должен быть взят из состояния мертвости, его надлежит оживить и путем, противоположным пути древней инициации, найти снова дух в его истинном свете.