Девятая лекция (Гамбург, 29 мая 1908 года).

Вы видели из предыдущих лекций, как мы относимся к Евангелию от Иоанна, если станем на точку зрения духоведения или теософии. Вы видели, что здесь речь идет не о том, чтобы извлечь из этого памятника какие-либо истины о духовных мирах, а о том, чтобы показать, что возможно проникнуть в духовный мир независимо от всех человеческих или каких-либо иных памятников, — точно так же, как в наше время можно приняться за изучение математики, независимо от книги, в которой впервые в ходе человеческого развития сообщались сведения по тому или иному отделу математики. Что знают те, которые теперь начинают проходить в школах элементарную геометрию, о Евклидовой геометрии? Но изучившие геометрию саму по себе — сумеют тем более впоследствии оценить по достоинству эту первую книгу. Это все более убеждает нас в том, что из самой духовной жизни можно черпать истины, которые касаются этой жизни. И когда, познав их, мы снова обращаемся к историческим документам, то в них мы вновь находим то, что нам уже известно. Так приходим мы к правильной оценке этих документов по достоинству. Мы видели из предыдущих лекций, что Евангелие от Иоанна не теряет ничего в своей ценности для того, кто стоит на точке зрения науки о духе. Такой человек относится к этим документам с таким же уважением, как и те, кто с самого начала основывается на этом документе. Мы видели даже, что глубочайшие учения о христианстве, которые также можно назвать общими учениями мудрости, раскрываются нам вновь в Евангелии от Иоанна. И мы видели, что если мы постигнем этот глубокий смысл христианского учения, то лишь тогда мы поймем, почему Христос должен был появиться на Земле в совершенно определенное время — в начале нашего летоисчисления. Мы видели, как мало-помалу развивалось человечество в послеатлантическую эпоху. Мы показали, как после атлантического потопа зародилась первая великая послеатлантическая культурная эпоха — древнеиндийская. Далее мы указали, как на характерную черту этой древней индийской культуры, на то, что в то время душами людей владели тоска и воспоминание, которые мы охарактеризовали в предыдущих лекциях. Воспоминания заключались в том, что сохранились живые предания из предшествовавшего атлантическому потопу периода человеческого развития. В то время человек находился еще в состоянии смутного ясновидения, благодаря которому ему был открыт духовный мир. Поэтому духовный мир был ему известен через переживания, через опыт точно так же, как современному человеку знакомы четыре царства природы — минеральное, растительное, животное и человеческое. Мы видели, что до атлантического потопа еще не существовало такой резкой границы между дневным и ночным состоянием сознания. Внутренние переживания человека того периода во время его сна не бывали так бессознательны и неопределенны, как в наше время. Когда ночью от него уплывали образы дневной жизни, то ему открывались образы духовного мира, и он находился среди вещей духовного мира. А когда он утром снова входил в свое физическое тело, то переживание и истины божественно-духовного мира погружались как во мрак и вокруг него восставали образы современной действительности — нынешнего минерального, животного и растительного царства. Резкая граница между ночной бессознательностью и дневным сознанием появилась только после атлантического потопа, в нашу послеатлантическую эпоху. Тогда человек чувствовал себя как бы отрезанным в смысле непосредственного восприятия и перемещенным из духовной реальности в чисто физическую. У него осталось лишь воспоминание о том, что существует другой мир духовных сущностей и явлений, и к этому воспоминанию присоединилась тоска душ и стремление вернуться при помощи какого-нибудь исключительного состояния в эти миры, из которых спустился человек. Эти исключительные состояния были присущи только немногим избранным — посвященным, внутренние чувства которых раскрывались в центрах мистерий, так что они тогда начинали видеть духовный мир. И они могли возвещать и свидетельствовать перед теми, кто не был в состоянии видеть в духовных мирах, что эти миры суть реальности. Процесс, посредством которого можно было погрузиться в прежнее состояние смутного ясновидения, назывался в древнеиндийской культуре Йога. Те избранные, которых посвящали, становились, тем самым, руководителями человечества и свидетелями духовного мира.

Под влиянием этой тоски и воспоминания создалось в эпоху древней индийской (доведической) культуры то настроение, которое во внешней действительности видело иллюзию или Майю. Люди говорили: «Подлинная действительность — это духовный мир. В него мы можем вернуться только через исключительное состояние — через Йогу. Только этот мир духовных существ и явлений действителен. То, что человек видит своими физическими глазами, — нереально, это иллюзия, Майя». Это было первое, основное религиозное чувство послеатлантической эпохи, а Йога — первая форма посвящения этой эпохи. Тогда не было еще и зачатков понимания собственной задачи послеатлантического периода, ибо миссия человечества заключалась не в том, чтобы на действительность, называемую нами чувственным миром, взирать как на «Майю», на иллюзию, бежать от нее и стать чуждым этому миру. У человечества послеатлантической эпохи была иная миссия: все больше и больше покорять физический мир и стать господином над миром физических явлений. Но вполне понятно, что человечество, впервые вступив на физический план, должно было воспринимать как иллюзию, как Майю то, что раньше едва лишь всплывало из духовной действительности, а теперь являлось единственным восприятием. Но это отношение к физической действительности, конечно, не могло оставаться, воззрение на физическую действительность как на иллюзию не могло оставаться жизненным нервом послеатлантической эпохи. И мы видели, как человечество послеатлантического периода, в течение различных культурных эпох, постепенно усваивает себе иное отношение к физической действительности. Во время той культуры, которую мы можем назвать древнеперсидской, ибо то, что известно в истории под именем персидской культуры, есть только последний отголосок того, о чем говорили мы здесь, — мы видели, как в эту вторую эпоху люди сделали первый шаг к тому, чтобы отрешиться от древнеиндийского взгляда и завоевать физическую действительность. Мы здесь еще не встречаемся ни с изучением этой действительности, ни со стремлением погрузиться в нее, ни с любовным к ней отношением. Но все-таки здесь уже сделан в этом направлении шаг вперед, по сравнению с древней индийской эпохой. Даже и то, что осталось до позднейшего времени от древнеиндийской культуры, приносит нам еще отголоски отношения к физическому миру, как к иллюзии. Поэтому-то наша современная культура никогда не могла родиться из индийской. В индийской культуре вся мудрость отворачивалась от физической действительности и направлялась в духовный мир, который остался как воспоминание. Изучение и обработка физической действительности казались ненужными. Поэтому принцип индийской мудрости никогда не мог создать науки, применимой к нашим земным условиям. Никогда бы он не мог дать той власти над законами природы, которая теперь составляет основу нашей культуры. Никогда бы не могло все это родиться из древней Индии, ибо «к чему изучать силы мира, если он лишь кажущийся?» Если в позднейший период этот взгляд изменился, то причины этого лежат не в индийской культуре, а во влиянии более позднего периода. Древнеперсидской культуре внешний физический мир, прежде всего, представлялся как бы пашней. На него смотрят как на проявление враждебного божества. Но уже зародилась надежда на то, что можно проникнуть это поле материальной действительности при помощи светлого божества и преобразовать его, пронизав его духовными силами и добрыми божествами. В такой форме ощущалась действительность физического мира современником персидской культуры. Правда, он представляется ему еще сферой темного божества, но он надеется, что сумеет внедрить в него силы светлых божеств.

Потом человечество вступает в культуру, нашедшую свое историческое выражение в вавилоно-ассиро-халдео-египетской культуре, и мы видели, как звездное небо стало для человека уже не Майей, а чем-то, чьи письмена можно было читать. Пути и блеск звезд были Майей для индуса. Люди же третьей культурной эпохи видят в них выражение предначертаний и намерений божественно-духовных сущностей. Постепенно создается убеждение, что внешняя действительность есть не обман, но откровение, проявление божественно-духовных сущностей. И во времена египетской культуры начинают применять к размежеванию земли то, что удается прочесть по небесным знакам. Почему египтяне стали первыми учителями геометрии? Потому, что они верили, что посредством той же мысли, которой им удалось размежевать землю, они смогут овладеть и материей, и что можно преобразовать материю, которую может постичь человеческий дух. Так, мало-помалу, позднейшее человечество пронизывало духом тот материальный мир, в котором оно видело прежде только Майю, тем духом, который все больше и больше раскрывался внутри человека. Мы видели, что лишь в конце атлантического периода люди были в состоянии почувствовать свое “Я” или «Я есмь». Ибо до тех пор, пока люди могли видеть образы из духовного мира, они ясно сознавали, что сами принадлежат этому миру, что они сами — образы среди образов. Тогда наступило постижение Духа внутри себя. Посмотрим теперь, в дополнение к тому, что мы сегодня повторили, как шло развитие внутреннего мира человека.

Пока в атлантическую эпоху человек смотрел на внешний мир в своего рода смутном состоянии ясновидения, до тех пор он, собственно, не обращал внимания на свой внутренний мир. В то время внутренний мир, охватываемый человеческими “Я” или «Я есмь» не был еще намечен в резких границах. Но, по мере того, как исчезал духовный мир, человек начал сознавать свою собственную духовность. В эпоху древней индийской культуры было странное ощущение в отношении к собственной духовности. Люди говорили себе: «Если мы хотим вступить в духовный мир, подняться над миром иллюзий, то мы сами должны потеряться в этом мире, погасить по возможности свое «Я есмь» и раствориться во всеобъемлющем духе, в Брахмане». Древнее посвящение особенно обусловливало исчезновение личного начала. Безличное растворение себя в духовном мире было характерной чертой древнейшей формы посвящения. В третью культурную эпоху этого уже не было, так как ко времени 3-ей культурной эпохи человеческое самосознание развивалось все больше и больше. Все больше сознавал человек внутри себя свое “Я”. По мере того, как развивалась любовь к окружающей материи, по мере того, как люди углублялись в законы природы, раскрываемые человеческим духом уже в состоянии смутного ясновидения, все больше развивалось сознание своего собственного “Я”, пока в древнем Египте это сознание собственной личности не достигло известной высоты. Но в этом было еще нечто такое, что заставляло относиться к этому сознанию личности, как к чему-то низшему, как к чему-то связанному и долженствующему раствориться во внешнем мире и не имеющему возможности вновь соединиться с тем, откуда родился человек. Мы должны представить себе два основных настроения, господствовавших в развитии человечества, если хотим понять весь ход этого развития.

Мы должны припомнить, как люди атлантического и древнеиндийского периода стремились к уничтожению своей личности. Атланты могли этого достигнуть, ибо они каждую ночь отделялись от своей личности и переходили в духовный мир. Индусы могли этого достигнуть, ибо их посвящение вводило их через Йогу в безличный мир; покоиться во всеобщем божественном лоне — таково было тогдашнее желание. Слияние с изначальным (общим) сохранялось в последующей ветви человечества — в сознании принадлежности к предыдущим поколениям, в сознании своей принадлежности к одному общему роду в своей кровной связи через поколение с прародителями.

Таково было настроение, развившееся из прежнего, из сознания своей духовной слиянности с духовно-божественным началом. Таким образом, люди третьего культурного периода, шедшие путем нормального развития, начали ощущать себя отдельными (независимыми) личностями. Но в то же время они знали, что принадлежат к одному целому, к божественно-духовному, что через кровное родство они примыкают ко всей линии предков и что их Бог живет в крови, текущей в жилах этих поколений. Мы видели, как это настроение достигло известной степени совершенства в том народе, который явился представителем Ветхого Завета. «Я и отец Авраам — одно», т.е. каждый отдельный человек чувствовал свою слиянность со всей цепью предыдущих поколений до праотца Авраама. Таково было приблизительно господствующее настроение всех нормально развившихся народов третьего культурного периода. Но только исповедывающим Ветхий Завет было пророчески возвещено, что существует нечто более глубоко духовное, чем божественное кровное родство поколения. И мы указали на тот великий момент эволюции человечества, в который это было пророчески возвещено. Когда Моисей услышал слова: «Когда ты будешь возвещать Мое Имя, скажи — тебе это сказал «Я есмь», — тогда в первый раз зазвучала весть и откровение Логоса-Христа. Тогда в первый раз пророчески было возвещено тем, которые могли понять это, что в Боге живет не только то, что есть в кровном родстве, но что в нем живет и чисто духовное начало. И как пророчество проходило это в Ветхом Завете.

Теперь мы подробнее остановимся на этом вопросе — кто же был Тот, Который тогда впервые возвестил Моисею свое Имя в пророчестве? Здесь мы снова наталкиваемся на одно место текста, которое совершенно поверхностно объясняется толкователями Евангелия от Иоанна, не желающими понять, что этот памятник требует самого основательного изучения. Кто был Тот, Кто пророчески возвестил свое Имя, кому следует дать имя «Я есмь»? Кто это был?

Мы узнаем это, если серьезно и глубоко займемся разбором одного места из Евангелия от Иоанна, а именно, начиная с 37-го стиха 12-ой главы. Там Иисус Христос указывает на осуществление одного изречения пророка Исайи: на предсказание с указанием того, что Иудеи не хотят верить в Иисуса Христа. Сам Христос указывает при этом на Исаию: «Народ сей ослепил глаза свои и окаменил сердце свое, да не видят глазами и не уразумеют сердцем и не обратятся, чтобы Я исцелил их. Сие сказал Исайя, когда увидел славу Его и говорил с Ним».

Исайя говорил с Ним! На это мы находим ответ в том месте (Исайя 6,1), где говорится: «В год смерти царя Озии видел я Господа, сидящего на престоле высоком и превознесенном, и края риз Его наполняли храм весь». Кого видел Исайя? На это нам дан ясный ответ в Евангелии от Иоанна: «Он видал Христа». В духовном мире Он постоянно был виден и вам теперь не покажется непонятным, если тайноведение вам скажет, что Тот, кого видел Моисей, кто возвестил Моисею, что имя его «Я есмь», что это та же сущность, которая потом явилась на Землю во Христе. «Дух Божий» древних времен — это, собственно, не кто иной, как Христос. Мы здесь остановились на таком месте текста, которое будет трудно понять тому, кто не займется им серьезно. Это место необходимо себе вполне уяснить, потому что слова «Отец», «Сын, «Святой Дух» были впоследствии самым странным образом перемешаны. Всегда бывало так, что эти слова употреблялись в экзотерических выражениях самым многоразличным образом именно для того, чтобы скрыть их действительный эзотерический смысл. Когда говорили об «Отце» в смысле иудейском, то, прежде всего, подразумевали того отца, который протекал в крови всех поколений, т.е. в материальном смысле. Когда же говорили так, как здесь Исайя говорил о Господе, который раскрывался духовно, то подразумевали Логоса, как мы это видели в Евангелии от Иоанна. И написавший Евангелие и хотел только сказать: «Тот, который был всегда видим в духовном мире, стал плотью и жил среди нас». Если мы, таким образом, уясним себе, что и в Ветхом Завете в известном отношении говорится о Христе, то поймем, какое место в нашем развитии следует отнести иудеям. Их важнейшие источники идут из египетского периода. Там иудейский народ отделяется от египетского. Затем мы видим, что нормальное развитие народов идет так, как мы это описали вчера. Первая культура послеатлантического периода — это древнеиндийская, вторая — древнеперсидская, третья — вавилоно-ассиро-халдео-египетская, затем следует четвертая — греко-латинская, а пятая — наша нынешняя культурная эпоха. Перед началом четвертой эпохи, подобно таинственной ветви, выходит тот народ со своими преданиями, который уступает место христианству. Когда мы теперь соединим все то, что узнали из этих лекций, то нам станет еще более ясно, что Христос должен был явиться на Землю именно в четвертую культурную эпоху.

Мы уже указали на то, что в 4-ю эпоху человек настолько развился, что сумел объективировать свою духовность, свое “Я” и внести их в мир. Мы видели, как постепенно человек пронизывает материю своим собственным духом, духом своего “Я”. Мы видим произведения греческих скульпторов, драматургов, в которых человек воплощает свой духовный мир. Мы видим далее, как в Риме человек начинает сознавать то, что он есть, и запечатлевает это для внешнего мира, в праве. Для более глубокого знатока юриспруденции вполне ясно то, что, собственно, право, рассматривающее человека, как правового субъекта, могло родиться только в эту четвертую культурную эпоху. Тогда человек настолько сознавал свою собственную личность, что чувствовал себя отдельным гражданином. В Греции человек чувствовал себя еще только членом целого города-государства. Для него было важнее быть семьянином, чем отдельным человеком. Совершенно различен смысл в словах: «Я римлянин» и «Я афинянин». Когда говорится «Я римлянин», то этим указывается на то, что отдельный человек имеет значение, имеет свою волю, как гражданин государства. Можно было бы доказать, что, например, понятие «завещание» могло возникнуть только в эту эпоху, ибо это есть чисто римское понятие. Лишь тогда человек сделал свою волю настолько личной, настолько индивидуализированной, что хотел действовать в своей воле и после смерти. Факты, сообщаемые наукой о духе, до мелочей соответствуют фактам действительности.

Так человек дошел до все большего внедрения своего духа в материю. Но впоследствии это развивается все больше и больше. В четвертую эпоху человек целиком воплощает в материю то, что он постигает своим духом. Вы видите, как в египетской пирамиде борются дух с материей, как постигнутое духом еще не вполне выявляется в материи. В греческом храме выражен весь поворотный момент послеатлантического периода. Для знатока не существует более значительной, более законченной архитектуры, чем греческая, которая есть чистейшее выражение внутренних законов пространства. Колонна задумана всецело как «опора», а то, что лежит на колонне, воспринимается как то, что должно опираться, должно давить. Здесь, в греческом храме, проведен главный принцип закона пространства, проведен во всей своей чистоте и последовательности. Впоследствии редко кому дано было в такой форме чувствовать этот принцип. Такие люди, правда, были, но они чувствовали его в живописи. Исследуйте пространство в Сикстинской часовне. Станьте у задней стены, на которой находится большая картина суда, и взгляните вверх. Вы увидите, что задняя стена косо поднимается кверху. Это потому, что художник чувствовал закон пространства и мыслил не так абстрактно, как другие люди. Поэтому-то эта стена образует такой (удивительный) угол. Здесь ощущение закона пространства не греческое, а живописное. Существует художественное чувство, воспринимающее скрытые в пространстве массы. Воспринимать архитектонически — значит воспринимать не глазом, а чем-то иным. В наше время люди легко думают: справа то же, что и слева, вверху то же, что и внизу, а спереди то же, что и сзади. Представим себе следующее; на некоторых картинах мы видим изображение трех, четырех или пяти носящихся в вышине ангелов. Иногда их пишут так, что можно подумать — вот-вот они упадут. Но если их напишет художник, развивший в себе подлинное ощущение пространства, то нам такая мысль не придет. Они не могут упасть, ибо взаимно поддерживают друг друга. Когда художник писал их, то он видел перед собой в красках динамические соотношения пространства. Грек видел их архитектонически. Он не только ощущал горизонтальную линию, как линию, но воспринимал ее и как силу тяжести. Он не только ощущал колонну как столб, но чувствовал ее опорную силу. Чувствовать же все это в линиях пространства — значит чувствовать живой дух, заключая его в геометрические линии. Это именно подразумевал Платон, когда говорил: «Бог беспрерывно геометризирует». Эти линии существуют в пространстве, и по этим линиям грек строил свой храм. Это совсем иное, чем наша нынешняя церковь, являющаяся местом для проповедей. В греческом храме жил сам Бог. Люди бывали там только случайно, когда они хотели быть у Бога. Кто понимает формы греческого храма, тот чувствует таинственную связь с обитающим в храме Богом. Тот видит в колоннах и во всем там находящемся не фантазию человека, а нечто такое, что сделал бы сам Бог, если бы он хотел создать для себя обитель. Это было самое высокое в смысле проникновения материи духом.

Сравните греческий храм с готической церковью. Мы отнюдь ничего не имеем против готики, ибо во многих отношениях она стоит на еще большей высоте. Вы видите, как то, что выражено в линиях готической церкви, не может быть ни мыслимо, ни прочувствовано без благоговейной толпы. В сводах готического храма заключено для того, кто это может воспринимать нечто такое, что нельзя почувствовать иначе, как сказав себе: «Если в этом храме не будет благоговейной толпы с руками, сложенными подобно этим сводам, то в нем не будет цельности». Готический храм есть не только обитель Бога, но в то же время и сборное место молящейся Богу толпы. Таким образом, человек делает еще шаг в своем развитии. Мы видим, как то, что люди в греческом чувстве пространства чувствовали так удивительно в линиях пространства, в колоннах (и архитраве), впоследствии приходит в упадок. Колонна, не поддерживающая тяжести и являющаяся лишь декоративным мотивом, перестает быть колонной для грека. Все это вполне соответствует эволюции человечества. Греческая культура была самым дивным слиянием раскрывшегося в себе сознания человечества и того, что вовне, в пространстве, было ощущаемо как божественное начало. В этот культурный период человек совершенно сросся с чувственным физическим миром. Совершенно бессмысленно, когда современные ученые хотят затемнить то, что чувствовали люди прежних времен. С точки зрения науки о духе, четвертая эпоха послеатлантического периода является для нас такой эпохой, в которой человек находится в полной гармонии с окружающим его миром. Эта эпоха, в которую человек почувствовал себя как бы сросшимся с внешней действительностью, была больше всех других приспособлена к тому, чтобы понять, что божественное начало может быть выявлено в отдельном человеке. Люди более раннего периода могли бы все иное понять скорее, чем это. До этого они считали, что божественное начало слишком возвышено для того, чтобы проявиться в физическом человеческом образе. Люди хотели оградить божественное начало как раз от проявления в физическом образе: «Не сотвори себе кумира» — эти слова должны были быть сказаны именно тому народу, который хотел постигнуть идею Бога в его духовном образе. Из таких воззрений развился этот народ, и из его недр выросла идея Христа — идея, заключавшаяся в том, что духовное должно явиться во плоти. К этому был предназначен этот народ. И явление Христа должно было произойти именно здесь, в эту четвертую эпоху послеатлантического периода.

Поэтому для христианского сознания все становление человечества распадается на до- и послехристианскую эпоху. Богочеловек мог быть постигнут человеком только в определенную эпоху. И таким образом мы видим, как Евангелие от Иоанна, в полном смысле этого слова, примыкает сознанием и направлением мысли к тому, что, выражаясь грубо, было современно, к тому, что непосредственно вытекает из сознания того времени. Поэтому вполне понятно, так сказать, из внутреннего родства проистекает то, что мыслеобразы, посредством которых автор Евангелия от Иоанна хотел постичь величайшее событие мировой истории, явились ему выраженными лучше всего в греческих формах мысли. И мало-помалу все христианское восприятие вросло в эти формы мысли. Мы увидим, как вместе с дальнейшим развитием должна была зародиться готика, ибо христианство было, несомненно, призвано к тому, чтобы вновь поднять дух над материей.

Но христианство могло возникнуть только тогда, когда люди еще не дошли до чрезмерной оценки материи, не погрузились в нее еще так глубоко, как в наше время, — но могли проодухотворить и постичь ее.

Таким образом, мы видим, что появление христианства необходимо вытекает из всего духовного развития человечества. Если же мы хотим понять, какую форму должно было мало-помалу принять христианство, какую форму ему пророчески предсказывает такая индивидуальность, как автор Евангелия от Иоанна, то мы должны будем в следующей лекции остановиться на некоторых существенных и важных понятиях. Было уже указано на то, что текст писания необходимо понимать точно и буквально, но для этого надо действительно понимать букву. Не безразлично, что нигде не встречается имя «Иоанн», а говорится об ученике, «которого любил Господь». Мы видели, какая тайна за этим скрыта, и что это имеет глубокое значение. Теперь обратим внимание еще на одно выражение, посредством которого мы сумеем непосредственно связаться с последующими периодами развития христианства.

Обыкновенно не замечают, как в Евангелии от Иоанна говорится о «Матери Христа». Если спросить любого среднего христианина: «Кто мать Иисуса?», он ответит: «Мария». А некоторые даже будут того мнения, что в Евангелии от Иоанна написано, что мать Иисуса называется Марией. Но нигде в Евангелии от Иоанна нет ни слова, что мать Иисуса зовется Марией. Всюду, где об этом идет речь, там с совершенно определенной целью, значение которой мы узнаем впоследствии, написано только: «Мать Иисуса». В главе о браке в Кане Галилейской написано: «И Матерь Иисуса была там», а далее говорится: «Матерь его сказала служителям». Нигде не упоминается имени Мария. И в том месте, где Она снова появляется, где говорится о Спасителе, распятом на кресте, мы читаем в Евангелии от Иоанна:

«При кресте стояла Матерь Его и сестра Матери Его, Мария Клеопова и Мария Магдалина». (19.25. Иоанн).

Итак, здесь ясно сказано, кто стоял у креста: Мать Его, затем ее сестра, жена Клеопа по имени Мария и Мария Магдалина. Если немного над этим призадуматься, то явится мысль: «Странно, что обеих сестер зовут Марией. Этого теперь не бывает». Но и в те времена этого не бывало. И так как автор Евангелия от Иоанна называет сестру Марией, то ясно, что имя Матери Иисуса не могло быть Мария. В греческом тексте ясно написано: «Внизу стояла Матерь Иисуса, сестра Его Матери — жена Клеопа Мария и Мария Магдалина». Если мы захотим глубже понять эти слова, у нас возникнет вопрос: «Кто же мать Иисуса?» И здесь мы подходим к одному из величайших вопросов Евангелия от Иоанна: «Кто, собственно, Отец Иисуса? Кто Его Мать?»

Кто Отец? Возможен ли вообще такой вопрос? Он возможен не только в смысле Евангелия от Иоанна, но и в смысле Евангелия от Луки, так как требуется исключительное отсутствие мысли, чтобы не заметить, как при благовещении было сказано: «Дух Святой найдет на Тебя и сила Всевышнего осенит Тебя; посему и рождаемое Святое наречется Сыном Божиим». Даже в Евангелии от Луки указывается на то, что Отец Иисуса — Святой Дух. Это надо понимать буквально, а те теологи, которые этого не признают, не умеют читать Евангелия. Итак, мы должны поставить важный вопрос: как согласовать со всем тем, что мы слышали, слова: «Я и Отец — одно», «Я и Авраам — одно» и «Прежде, нежели Авраам был, — Я есмь»? Как согласовать со всем этим несомненный факт, что Евангелия видят в Святом Духе отцовское начало? Что мы должны думать о материнском начале, придерживаясь Евангелия от Иоанна? Чтобы завтра вы могли бы вполне подготовленными придти к формулировке этого вопроса, укажем еще здесь на то, что в Евангелии от Луки дается в некотором роде родословная, что там говорится, что Иисус был крещен Иоанном, что Он начал учить на 30 году, и сказано, что Он был «Сын Иосифов, Илиев» и т.д. И затем следует перечисление всех поколений. Проследите их и вы увидите, что оно идет до Адама. Далее следует нечто замечательное — в конце стоят слова: «Сын Адамов, Божий». (3.38 Лука).

Точно так же, как указывается от Сына к Отцу, так в Евангелии от Луки указывается от Адама к Богу. К этому месту текста мы должны особенно серьезно отнестись. Тогда и у нас будут собраны почти все вопросы, которые нас завтра введут в самую сущность Евангелия от Иоанна.