Интимные стороны кармы

9 февраля 1912 г., Вена

Мне бы очень хотелось не быть ложно понятым в отношении одного пункта, о котором здесь говорилось вчера в наших вечерних рассмотрениях, а из одного разговора, который вели сегодня со мной, мне пока­залось, что здесь легко могло бы вкрасться недоразу­мение. Ведь, естественно, что вещи, связанные с ин­тимными сторонами нашей кармы, трудно формули­руемы в слова, и то или иное весьма легко может быть не совсем ясно понято с первого раза. Вчера обсуж­дался момент, связанный с тем, что в наших скорбях и страданиях нам следует видеть нечто, чего некто, более разумный в нас, ищет, чтобы преодолеть извест­ные несовершенства, и что именно благодаря тому, что мы невозмутимо переносим скорби, мы шествуем далее по нашему пути. То, что может быть ложно по­нято, не это, а другое — то, что в сравнении с тем радость и наслаждение мы должны принимать как неч­то, что приходит к нам без нашей заслуги, без того, чтобы мы могли отнести это к нашей индивидуаль­ной карме, чтобы мы рассматривали это скорее как своего рода милость, благодаря которой мы вотканы в парящий над всеми дух. Это я прошу вас воспри­нимать не так, как будто бы ударение приходилось на то, что радость и наслаждение приходят к нам в подарок от божественных, духовно правящих сил, но я прошу делать ударение на том, что сказано: желая понять нашу карму, мы должны считаться с тем, что эти вещи мы получили из милости. Человек, который захочет понимать радость и наслаждение в своей кар­ме так, как если бы боги хотели отличить его и пос­тавить его выше всех остальных, достигнет противопо­ложного. Мы никоим образом не смеем восприни­мать это так, как если бы они были предназначены нам в целях дать нам преимущество перед другими. Мы должны воспринимать их, как если бы они были предназначены нам как повод почувствовать себя в милости этих божественно-духовных существ. Итак, только это чувствование себя в милости означает шаг вперед, прочее же существенно отбросило бы нас на­зад в нашем развитии. Ты, человек, не должен думать, что благодаря особым преимуществам твоей кармы ты можешь приходить к чистому наслаждению и ра­дости, но должен думать, что можешь достигнуть их только благодаря тому, что у тебя нет никаких преи­муществ. — Тогда особенно мы должны творить дела милосердия, которые можем совершать тогда лучше, нежели когда терпим страдание и боль. Указание, что мы должны стать достойными милости, — вот то, что движет нас вперед. Следовательно, воззрение некото­рых людей, будто тот, кто живет в радости и богатст­ве, заслужил это, не оправданно; этого как раз следу­ет избегать. Я прошу принять это за указание во избежание недоразумения.

Попытаемся сегодня еще более свободно и несколь­ко далее продвинуть наши рассмотрения кармы и на­шего переживания в мире, дабы духовная наука мог­ла быть для нас своего рода жизненной силой. Наблю­дая нашу жизнь и то, что происходит с нами, мы будем иметь прежде всего переживания двоякого рода. Один род переживаний приблизительно таков, что мы ска­жем себе: здесь меня постигло несчастье,  или  здесь меня постигло то или иное. Допустим, меня постиг­ло несчастье. Быть может, направив мысли на нес­частье, постигшее меня, я скажу: не будь я небрежен или бездеятелен в отношении того или иного, это не­счастье не постигло бы меня. — Но подобным обра­зом с помощью обычных, нормальных средств наше­го сознания мы можем размышлять не всегда, в мно­гочисленных случаях мы увидим, что мы не в состоя­нии дать себе отчет в том, каким образом несчастье связано с событиями нашей настоящей жизни. Сред­ствами обычного сознания мы будем прямо-таки по­буждаемы сказать о многом, что касается нас: «здесь в нашу жизнь вторгся случай, никакой настоящей свя­зи мы не видим». — Это различие мы сможем прово­дить и в отношении тех вещей, которые мы в состоя­нии осуществить, которые нам, так сказать, удаются или не удаются. Во многих наших неудачах нам 6удет понятно, что эта неудача должна была наступить, потому что мы были ленивы или невнимательны и так далее. Но во многих мы со всеми нашими силами и способностями не сразу сможем увидеть такую взаи­мосвязь. Поэтому полезно как-нибудь произвести с этой точки зрения обзор своих собственных пережива­ний, отделяя веши, о которых можно сказать: они мне не удались, но так, как будто они и должны были мне неудасться безо всякой моей вины. О других вещах скажешь: удивляюсь, в сущности, что они удались. И именно к этим вещам мы присмотримся. И затем присмотримся к вещам, которые происходят в жизни подобно случаю, так что мы и представить себе не можем, чтобы они были связаны с вызвавшими их при­чинами, то есть присмотримся к вещам случайным и к тем, которые мы совершили без того, чтобы каза­лись нам соответствующими нашим способностям. Оты­щем все это и как следует погрузимся в него. 

Мы проделаем удивительные веши.  Попытаемся все, что нас постигло, представить себе в виде опыта так, будто мы этого сами хотели, будто мы прямо таки развивали волю к этому. Допустим, от крыши отвалилась черепица и упала нам на плечо. Попытаемся в виде опыта представить себе, что это постигло нас не случайно. Разовьем мысль: представь себе, что ты был на крыше, расшатал черепицу, так что она повисла, затем ты спустился, причем столь быстро, что подоспел внизу как раз тогда, когда сва­лившаяся черепица пролетала и настигла тебя! — Сделаем разок такое допущение. Или скажем, мы простудились, с виду — без причины. Как было бы, если бы мы это сделали сами? Скажем, какая-нибудь злосчастная дама, недовольная своей судьбой, пред­намеренно подвергла себя простуде, от последствий которой и умерла. То есть — вещи, которые мы обыч­но считаем случайными, мы выстраиваем мыслительно так, будто мы тщательно подготавливали их, так что затем они нас и постигли нас. Также проделаем это и с вещами, которые связаны с нашими способно­стями и качествами. Скажем, нам в чем-то не посчаст­ливилось. Например, если мы опоздали на поезд, мы не будем представлять себе, что виноваты в этом бы­ли всевозможные внешние обстоятельства, но пред­ставим, что опоздали из-за нашей безалаберности. Представим себе это в порядке опыта. Делая это, придешь к тому, что мысленно постепенно нафанта­зируешь себе своего рода человека. Нафантазиро­ванный нами, это был бы своеобразный человек, че­ловек, который сделал бы все это: то, что черепица упала нам на плечи, что мы заболели той или иной болезнью и так далее. Мы, конечно, увидим, что это не мы сами. Но мы рисуем себе такого человека и вполне отчетливо. Тогда мы переживем поистине свое­образный опыт на таком человеке. Через некоторое время мы заметим: хоть ты этого, конечно, не делал, а человек — нафантазирован, но мы уже от этого че­ловека отвязаться не можем. Мы уже не отвяжемся от этой мысли. Примечательно однако, что он не остается таким, каков есть. Он оживает в нас, преоб­разуется в нас. И когда он преобразится, мы получим впечатление, будто он застрял в нас, этот человек. И странным образом мы будем приобретать через это все больше и больше уверенности: определенным образом мы все-таки сами подготовили то, что мы себе здесь нарисовали. То есть, это отнюдь не чувство, что мы это действительно совершили однажды, но тем не менее это мысли, соответствующие тому, что мы оп­ределенным образом сделали. Тогда скажешь себе: там-то и там-то ты сделал что-то, за что расплачива­ешься теперь, это тебе за то или иное. Это очень хо­рошее упражнение, чтобы вызвать своего рода душев­ную память в отношении наших прежних инкарнаций. Благодаря этому на душу ложится нечто, исходя из чего мы можем почувствовать: ты был там и подго­товил себе это.

Вы сможете понять, что возникновение воспоми­нания о прежних инкарнациях совсем не легкое дело. Ибо подумайте лишь о том, сколько надо припоми­нать, чтобы вызвать в памяти даже недавно забытое. Вам надо проделать работу по воспоминанию. Чело­век основательно позабыл, что он пережил в прежних инкарнациях; он должен многое предпринять, чтобы память пришла на помощь. И в этом и заключается подобное упражнение. Сверх того, что было сказано в открытых лекциях, скажем здесь, что человек за­метит, что он определенным образом придет к памяти души: «ты сам подготовил себе это ранее!»

Не будем пренебрегать такими правилами, ибо мы будем все больше переживать при этом, как освеща­ется жизнь, а мы становимся благодаря этому все сильнее и сильнее в жизни. Мы узнаем тогда, что проделав это и приобретя чувство: «ты был там и сам совершил это», мы совсем иначе будем относиться тогда и к событиям, которые наступят в будущем. Весь строй нашей души изменится благодаря этому. В то время как раньше мы испытывали, быть может испуг и все другие чувства этого рода, когда нас что то постигало, то теперь мы получим нечто вроде чувства воспоминания. И если тогда что-нибудь случается с нами, у нас будет уже определенная направленность нашей души, которая скажет нам: «а, это тебе за то или за другое». — А это и есть воспоминание о прежней жизни. Благодаря этому жизнь становится уравновешеннее и спокойнее, и это — то, что было бы необходимо людям, не только тем, которые движимы стремлением к антропософии, но и тем, кто находится вне его. Следовательно, отговорка, которую делают многие люди, говоря: «что нам за дело да прежних инкарнаций, если мы не помним о них!», — эта отговорка недействительна. Если мы стремимся к сознательности в этом земном бытии, мы придем я такому переживанию, но только нам надо развивать не память представлений и понятий, а память души.

Для меня, особенно при этом пребывании (у вас) было важно обратить внимание на то, что со многим можно свыкнуться практически, что тот, кто практически осуществляет антропософию, может приобрести чувство и пережить ее.

Но для человека в ходе его кармы важно не только то, что он нажил себе в прежних инкарнациях; мы проходим также жизнь между смертью и новым рождением. Эта жизнь не лишена событий, мы проходим в ней через много событий, мы переживаем, узнаем в ней всевозможные вещи. А следствия переживаний, через которые мы прошли в духовном мире, выступают и в нашей земной жизни, но только столь своеобразно, что именно в отношении этих событий мы часто бываем склонны говорить о случайностях. Такие события мы можем возводить к важным фактам, пережитым нами там.

Мне хотелось бы привести вам сегодня кое-что, чти внешне лежит вдали от первой части наших рассмотрений. Вы увидите, сколь важными могут быть для многих людей такие вещи и как следует расценивать кажущиеся случайности в жизни, сколь знаменатель­ны и глубоки могут быть они в таинственных взаимо­связях жизни.

Я должен указать здесь на исторический факт, со­хранившийся не в исторических трудах, а в Хронике Акаша. Но прежде я должен обратить внимание, что наши души, которые сейчас находятся здесь, но кото­рые все снова и снова в различнейших условиях вопло­щались в земных телах, жили воплощенными в древней Индии, Персии, Египте, Греции. Мы видели всегда иные условия; всегда постигали иные условия, и есть смысл в том, что мы проходили инкарнацию за инкарнацией, и теперь мы бы не могли проводить на­шу жизнь так, если бы мы не пережили этих разных вещей. Нечто совсем особенное пережили души тех людей, которые жили в двенадцатом, тринадцатом столетии нашего летоисчисления. Именно тогда для всего человечества настали совсем особые условия. Следовательно, сегодня тому, если мы можем так сказать, неполные семьсот лет. Тогда для всего раз­вития человечества настали такие условия, что мы можем сказать, что души людей были тогда сильнее всего оторваны от духовного мира, была духовная тьма, и даже души продвинутых людей не могли при­водить себя в непосредственную связь с духовным миром. Люди, бывшие в своих прежних инкарнациях посвященными, в тринадцатом столетии не могли взи­рать в духовный мир. В этом столетии врата духовно­го мира были заперты сильнее всего, и люди, которые были посвящены раньше, хотя и могли вспоминать о своих прежних инкарнациях, когда они были посвяще­ны, но в тринадцатом столетии они не могли даже заглянуть в духовные миры. Люди должны были од­нажды пройти эту низшую точку, должны были найти врата духовного мира закрытыми. Конечно, тогда были духовно высокоразвитые люди, но и они должны были принять участие в том состоянии, какое установилось в середине тринадцатого столетия, состоянии помрачения. Это состояние прекратилось около середины тринадцатого столетия, и тогда нечто своеобразное развилось в одной области Европы. Место не может быть указано сейчас, но быть может о нем будет возможно сообщить в одной из лекций в ветви. В этом сумеречном состоянии ясновидческой жизни развилось двенадцать великих, выдающихся европейски мудрецов, развившихся духовно своеобразным способом. Рассматривая эти двенадцать величайших мудрецов Европы, мы должны отделить сперва семь и присмотреться к этим семи. Эти семей вспоминали в это время о своих прежних инкарнациях, своих посвящениях. Это воспоминание вместе с оставшимися познаниями было таково, что семеро мудрецов возобновили в себе состояние, которое пережили прежде, которое они пережили в период после атлантической катастрофы, че­рез которое они прошли в древней индийской культуре. То, чему учили семь великих риши индусов, восстало в душах семи мудрецов в Европе. Они представляли семь лучей священной мудрости, так что древняя священная атлантическая культура пребывала в сердцах этих семи мудрых мужей, ко­торых великая мировая карма собрала в определенном месте Европы, где они могли снова встретить друг друга. К этим семерым присоединилось четве­ро. Из этих четверых Первый развивал первый период* после атлантической катастрофы, древнюю индийскую культуру. Его душевная сущность опять таки вновь воссияла в душе Восьмого. Тот, кто нес в себе древнюю персидскую культуру, дал воссиять своему душевному существу в душе Девятого. Тре­тий дал воссиять культуре третьего периода, египет­ско-халдейской культуре в душе Десятого, а Четвер­тый, чье душевное существо несло в себе греко-ла­тинскую культуру, дал ей снова воссиять в душе Одиннадцатого. То же, что было тогда культурой настоящего времени, что можно было пережить в настоящем, что могли испытывать тогда люди, жило в Двенадцатом. Таким образом в двенадцати мужах, со­единившихся в особой миссии, наличествовало две­надцать различных аспектов человеческого духовного развития. Уже то составляет тайну, что все религии и все философии, какие только возможны, можно свести к двенадцати основным типам. И возьмете ли вы буддизм, брахманизм, Веданту, материализм, все это сведется к двенадцати точкам зрения, надо только совершенно точно подойти к делу. Так что, стало быть, в этой коллегии двенадцати мудрых му­жей объединилось, так сказать, все то, что в различ­ных человеческих аспектах, различных религиях, фи­лософиях и иных мировоззрениях было распростра­нено по всей Земле.

И вот, после того, как сумерки истекли и понем­ногу можно было снова работать спиритуально, к этим двенадцати мужам пришел Тринадцатый. Этот Тринадцатый пришел к ним примечательным образом. То, о чем я теперь рассказываю, относится к тем со­кровенным событиям в развитии человечества, кото­рые могут происходить лишь один раз. Они не могут повториться, и это рассказывается не по причине того, что кто-либо должен был бы подражать этому, а по совсем другой причине. Своеобразным способом был возвещен Тринадцатый двенадцати ясновидящим мудрецам, когда сумерки миновали и можно было равзвить первые лучи ясновидения, так что они зна­ли, что ныне должно было родиться дитя, имеющее позади себя весьма значительные и примечательные инкарнации. Они знали прежде всего, что одна инкарнация протекала в то время, когда происходив Мистерия Голгофы. Стало быть, знали, что должен снова вернуться современник событий в Палестине, и эта  следующая  теперь  инкарнация  родившегося тогда при столь своеобразных условиях в тринадцатом столетии ребенка была такова, что о нем нельзя было сказать, что родилась высоко стоящая индивидуальность. Вообще, это дурная манера, что когда говорится о предыдущей жизни, всегда хотят обра­титься  к значительным  историческим лицам, дурная привычка слишком распространена. Со мной часто бывало, что различные лица хотели указать на исторические личности и личности из евангелий как на свои инкарнации. Недавно приходила одна дама, которая уверяла, что она была Марией Магдалиной. Я сказал  ей,  что она двадцать  четвертая Мария Магдалина из виденных мною в жизни. — Необходимо прилагать величайшую осмотрительность, чтобы не вышло ничего фантастического!

История рассказывает нам также довольно мало о следующих одна за другой инкарнациях этой личности Тринадцатого. Он рождался снова и снова с выдающимися, замечательными душевными качест­вами. Было известно, что этот человек снова родится и что он избран значить для человечества нечто осо­бенное. Вот что узнали из своего ясновидения эти две­надцать мужей, сумевшие взять целиком на свое вос­питание это дитя и устроить так, что оно с самого начала было совершенно удалено от мира. Оно было полностью изъято из семьи и отдано на воспитание и под попечение двенадцати мужей. Они пеклись о нем со всей заботливостью, в соответствии с правилам их ясновидческой мудрости, так что все силы, которыми он был одарен из своих инкарнаций, могли пос­тепенно вновь выявиться в этом ребенке. Вы поймете, что своего рода  провидческое сознание оставалось об этом событии у тех, кто немного знал об ис­тории духовной жизни. Я уже давал повод исполнять отрывки из произведения, в котором живет это пред­чувствие. «Тайны» Гете неоднократно исполнялись у нас. Из глубокого предчувствия говорил Гете об этой коллегии двенадцати и воспроизвел их душевные состояния. Это был не брат Марк, а то дитя, о кото­ром я рассказал вам, что с первых дней своего рож­дения оно было взято на воспитание двенадцатью, пока не стало юношей. Удивительно развивалось это дитя. Двенадцать мужей не были фанатиками, но зрелыми, спокойными, внутренне гармоничными ду­хами. Что делает фанатик? Он хочет обращать лю­ден как можно скорее, а те обыкновенно не хотят это­го. Каждый должен тотчас уверовать в то, что хочет фанатик, и он сердится, когда ему не верят. Если в наше время кто-нибудь представляет то или иное, то люди даже не думают, что часто он хочет сделать понятным нечто иное, нежели думал или верил тот, о ком он говорит. Так меня годами считали ницшеан­цем, потому что я объективно написал книгу о Ниц­ше. Но люди совсем не могут понять, когда хочешь объективно воспроизвести что-либо,  а думают, что каждый должен быть фанатиком того, что он говорит. Двенадцать, конечно, не были фанатиками, и уче­ниями, облеченными в слова, они не донимали ребен­ка. Но они жили с ним вместе, и это вызывало то, что двенадцать различных лучей света входили от них в ребенка, и он воспринимал их так, что они скла­дывались во внутреннюю гармонию в его душе. Его нельзя было бы проэкзаменовать на школьный лад, но в его душе жило преображенным в чувство и ощу­щение то, что излучали в его душу носители двенад­цати различных типов религий. И вся конфигурация Души, все основное настроение и душевный строй со­ставляло гармоничное созвучие двенадцати различных исповеданий человечества, распространенных на Земле.

Благодаря этому, конечно, душа этого человека должна была многое понести в себе, и следствием этого было то, что эта душа своеобразно действовала на тело. И именно по той причине, что наступило то, о чем я теперь рассказываю, это не может повториться это могло произойти лишь в тот момент. И удивительным образом, чем больше, гармоничнее становилось душевное содержание этого ребенка, тем тоньше становилось его тело, все тоньше и тоньше. И в определенном возрасте оказалось, что тело сделалось столь тонким, что стало совершенно прозрачным, что можно было смотреть сквозь отдельные члены. И вся меньше и меньше ел этот юноша, пока, наконец, совсем не перестал есть. Тогда он на несколько дней впал в апатическое состояние; душа вышла из тела и снова вернулась в тело через несколько дней. Теперь юноша внутренне совершенно переменился. Двенадцать различных лучей человеческих мировоззрении соединились как бы в единый свет, и он излагал теперь чудеснейшие, могущественнейшие тайны. Он не говорил того, что сказали Первый, Второй, Третий; в совершенно новой форме и чудесным образом он говорил вещи, которые должны были бы сказать все (они) вместе, вещи, в которых было соединено все, что знали другие, и говорил это так, как если бы эта новая мудрость только что родилась в нем, как если бы в нем говорил более высокий Дух, так что теперь все эти двенадцать мужей могли научиться чему-то новому. И они все учились у него, бесконечно много было даровано им, каждому — более совершенной объяснение того, что он знал прежде.

Я описал вам первую школу Христиана Розенкрейца; ибо этот Тринадцатый — та самая индивидуальность, которую мы называем Христианом Розенкрейцем. В той инкарнации он умер очень скоро, у него была лишь краткая земная жизнь. Он снова родился в четырнадцатом столетии и прожил тогда жизнь, продолжавшуюся свыше ста лет. Тогда в нем снова проявились все те вещи, которые развились в нем в тринадцатом столетии. Тогда, в тринадцатом столе­тии, у него была короткая, затем, в четырнадцатом столетии, долгая жизнь. Первую половину последней он использовал для больших путешествий, чтобы отыскать различные культурные центры Европы, Африки, Азии и познакомиться с тем, что взошло в нем тогда, в тринадцатом столетии. Затем он снова вернулся на­зад в Европу. Некоторые из тех, кто опекал его в три­надцатом столетии, были перевоплощены, к ним при­соединились другие. Тогда, в частности, было нача­то то течение, которое именуют розенкрейцерским. И Христиан Розенкрейц постоянно возвращался в различных воплощениях.

Но он действует своей личностью вплоть до нас­тоящего времени также и в те короткие промежутки, когда он не инкарнирован; да, спиритуально он действует среди людей своими высшими телами так, что ему не нужно быть пространственно связанным с ними. Мы должны составить себе представление об этом таинственном действии.

Сперва мне хотелось бы привести вам один при­мер. Для тех, кто живет оккультной духовной жизнью, выявляется нечто весьма примечательное. Сопережив вещи, разыгрывавшиеся вокруг нас на духовном плане, например, в восьмидесятых и вплоть до девяностых годов прошлого столетия, можно было оккультно по­чувствовать определенные влияния примечательной личности, — я привожу лишь один случай из многих, — но они обнаруживались так, что ты чувствовал се­бя при этом не совсем хорошо. И все те, кто может чувствовать влияние современников, живущих в про­странственном отдалении, могли чувствовать тогда нечто, что исходило тогда от одной личности, но бы­ло не вполне гармоничным. Затем наступило новое столетие, и с ним пришел тот опыт, что влияния стали гармоничными. Что же происходило? Теперь я рас­скажу вам о причинах.

В 1900 году, 12 августа, умерла одна личность, оцениваемая недостаточно, — Соловьев. У него было такое эфирное тело, что оно далеко действовало своим излучением. Но голова, интеллект, хоть Соловь­ев и был великим философом, действовала не столь далеко, как душа. Его мышление значительно и прекрасно, но его сознательная философия была совсем не столь ценна, как то, что он нес в душе. Но этому вплоть до его смерти наносился ущерб со стороны головы, и таким образом как оккультное влияние они ощущалось негармоничным. А когда он был мертв и мозг отделился, а эфирное тело стало излучаться в эфирном мире, оно было освобождено от своего мышления, оно было уже не затронуто им и сияло совершенно чудесным образом.

О таких познаниях можно было бы сказать: что нам за дело, собственно, до этих вещей? — Говорить именно так и есть настоящая фантастика, ибо человек целиком является результатом духовных процессов, окружающих его, и если не­которые оккультисты замечают, что они разыгрываются и как, то это проистекает от того, что они их видят. Но духовные процессы разыгрываются и в других людях, которые не видят. Все, что происходит в духовной области, взаимодействует. То, что излучают, например, высокоразвитые французы или русские, чувствуется не только на сопринадлежащей части зем­ной поверхности, — то, что ими мыслится, чувству­ется таким образом, ощущается по всей Земле. Всё, что происходит в духовном мире, оказывает влияние на нас, и правильное чувство мы получаем только то­гда, когда знаем, что душа включена в духовный мир так же, как легкие в воздух.

В особенно высокой степени излучается и действует на других людей то, что находится в эфирном теле высокоразвитых индивидуальностей. Таково и эфирное тело Христиана Розенкрейца, действующее повсюду в мире. Но мы должны подчеркнуть здесь один весь­ма важный, для многих в высшей степени значитель­ный факт, и это есть нечто, что разыгрывается между смертью и рождением в духовном мире и что не мо­жет рассматриваться лишь как случайность, которую мы вызвали в прошлом.

Христиан Розенкрейц использовал краткие про­межутки времени между инкарнациями всегда для того, чтобы призвать души, относительно которых он знал, что они созрели, к основанному им духовному направлению. Он был, так сказать, занят между сво­ей смертью и рождением тем, чтобы определенным образом избирать зрелых духов для своего течения. Но и люди, если они учатся наблюдать, должны уметь распознавать, через что Христиан Розенкрейц дает им знак, так чтобы они могли причислить себя к его избранным. Этот знак входит в жизнь бесчис­ленного множества людей нашего времени, но только такой знак не замечают. Но среди с виду совсем слу­чайных событий есть такие, — собственно, одно для многих, которое прямо можно считать указывающим на то. что того, кому он дается, он нашел зрелым между смертью и рождением. Здесь, на физическом плане указывает он на это. Меткой Христиана Розен­крейца может быть названо это событие.

Допустим, что человек лежит в постели, — в дру­гих местах я рассказывал другие события и все они случались — и вдруг просыпается. Для него необъяс­нимо его пробуждение, и как бы направляемый ин­стинктом, он смотрит на стену, которая обычно сов­сем темна. Комната в полумраке, стена темна, и глядя на нее, он видит написанное на стене: «сейчас же встань!» Он встает. Странное происходит с ним. Он выходит из дома, и едва только он выходит  — дело происходит так, что никто другой не мог бы пострадать — как над его постелью обрушивается плафон, который бы его неизбежно убил. Он все обследует; на физическом плане не было никого, кто бы обратил его внимание на то, что он должен встать. Но останься он лежать, он был бы наверняка мертв.

Такое переживание можно было бы понять как галлюцинацию или что-либо подобное. Но можно пойти и глубже. Именно такие переживания, которые испытывали сотни, не случайны. Речь идет всегда о призвании Христианом Розенкрейцем, ибо карма этого призываемого складывается до этого момента всегда так, что можно сказать, что Христиан Розенкрейц сперва дарит жизнь, на которую он может претендовать. Я подчеркиваю, что такие переживания наступают в жизни множества современных людей, и дело состоит в том, чтобы быть внимательными. Не всегда это столь разительный случай, но подобное переживает множество современных людей. И видите ли если я повторно говорю что-либо за один вечер, то это происходит совершенно намеренно, ибо у меня есть опыт, что из вещей, которые напо­ловину или полностью забывают, делают своеобразные выводы. Я говорю это потому, что никому не стоит удручаться из-за того, что он не имеет такого переживания, — так быть не должно, он найдет что-то в своей жизни, надо только приступить к иссле­дованию. Естественно, я могу выхватить для вас только типическое событие. Мы имеем здесь, следовательно, факт нашей жизни, о котором мы можем сказать что он не имел причины в какой-либо инкарнации, — Христиана Розенкрейца мы могли встретить в духовном мире. Это выдающееся событие призвания я подчеркнул совсем особо. Можно было бы привести и другие, связанные непосредственно с духовным миром, события, которые надо искать в жизни между смертью и рождением, но в нашей духовной взаимо­связи именно это событие, столь тесно связанное с нашим духовным движением, должно значить для нас особенно много.

Таким образом из подобного события видно, нас­колько иное настроение должно распространиться в отношении жизни, если мы хотим видеть, что же, соб­ственно, происходит в жизни. Большинство людей всю жизнь торопятся и не бывают внимательны. Многие приходят и говорят, что надо не высиживать мысли, а вести деятельную жизнь. Если бы только не совершалось стольких незрелых действий и люди немного размышляли, они совершали бы более зрелые дейст­вия! Если бы только подаваемые им знаки принима­лись с невозмутимостью и внимательностью. Часто кажется, будто мы высиживаем мысли, но именно благодаря невозмутимости к нам придут силы, и тог­да, если карма позовет нас, мы сможем последовать ей, и поймем, что она зовет. Эти вещи, на которые мне хотелось обратить ваше внимание на этот раз, делают жизнь более понятной.

О событии тринадцатого столетия, которое мно­гим покажется странным, я рассказал вам чисто исторически, чтобы показать, что должны замечать люди, чтобы научиться включаться в жизнь и понимать знак, подаваемый Христианом Розенкрейцем. Для того, чтобы это могло происходить, име­ло место мероприятие двенадцати и присоединение к ним Тринадцатого. Только что описанное событие тринадцатого столетия было необходимо, чтобы такой или иной подобного рода знак мог быть понят и ему можно было последовать в нашем и последующих сто­летиях. Такой знак выработал Христиан Розенкрейц, чтобы пробудить внимание людей к новым требовани­ям времени, чтобы дать намек им на то, что они при­надлежат ему, что они могут посвятить ему жизнь в смысле поступательного движения человечества вперед.

__________

Лекция 8 февраля 1912 г. в Вене «Интимные стороны кармы», т. 130 ПСС.

...сохранившийся.. в хронике Акаши. — Хроника Акаши — сверхчувственная мировая па­мять, в которую вносятся «волевые импульсы, чув­ства, мысли» людей (28 мая 1907 г., т. 99). «Все. что делал и совершал человек, хотя бы это и не со­общалось в исторических книгах, остается вписан­ным в той непреходящей исторической книге на гра­нице Девахана, которую называют Хроникой Акаши. Всё, что бы ни совершалось сознательными сущест­вами в мире, можно узнать там». (23 августа 1906 г , т 95).

...можно свести к двенадцати основным типам. — Об этом — в цикле из 4-х лекций, прочитанных Ру­дольфом Штейнером в январе 1914 г. в Берлине. «Человеческая и космическая мысль», т. 151 ПСС.

 ...я объективно написал книгу о Ницше. — Книга Рудольфа Штейнера «Фридрих Ницше — бо­рец против своего времени» была выпущена в свет в Веймаре в 1895 г. (т. 5 ПСС).

К  личности и идеям Вл. С. Соловьева Рудольф Штейнер обращался в своих лекциях неодно­кратно. В частности, в лекциях 16 июня 1910 г. (т. 121 ПСС): 7 января 1922 г (т. 210); 19 сентября 1924 г  (т. 238)

* «Первый развивал первый период...» так в тексте оригинала. — Примеч. перев.

© Перевод Г.А.Кавтарадзе.
© Издательство «Дамаск», Санкт-Петербург, 1992.