О доверии, которое можно иметь к мышлению и о сущности мыслящей души. О медитировании

Человеческое мышление для бодрственного дневного сознания есть как бы остров среди потоков душевной жизни, протекающей во впечатлениях, ощущениях, чув­ствах и т.д. Человек до известной степени справился с впечатлением или ощущением, когда он их понял, т.е. когда он составил мысль, освещающую данное впечатле­ние или ощущение. Даже в буре страстей и аффектов может наступить известный покой, когда корабль души пробьется к острову мышления.

Душа имеет естественное доверие к мышлению. Она чувствует, что должна была бы утратить в жизни всякую уверенность, если бы не могла иметь этого доверия. Здо­ровая душевная жизнь прекращается, когда начинается сомнение в мышлении. Если относительно какого-нибудь предмета нельзя прийти к ясности в мышлении, то все же необходимо утешение, что эта ясность появилась бы, если бы мы только могли подняться до достаточной силы и остроты мышления. Со своей неспособностью уяснить себе что-либо мышлением можно примириться; но нельзя вынести мысли, что даже само мышление не могло бы дать удовлетворительного ответа, хотя бы мы и проникли в его область в данном жизненном случае так, как это необхо­димо для достижения полного света.

Это настроение души по отношению к мышлению лежит в основе всякого стремления человечества к познанию. Оно может быть заглушено некоторыми душевными со­стояниями; но в смутном чувствовании души его всегда можно найти. Мыслители, которые сомневаются в значи­тельности и силе самого мышления, ошибаются относи­тельно основного настроения своей души. Ибо часто сама острота их мышлений благодаря некоторой перенапря­женности своей и создает им сомнения и загадки. Если бы они действительно не доверяли мышлению, они не терза­ли бы себя этими сомнениями и загадками, которые сами ведь являются только результатами мышления.

Кто развивает в себе по отношению к мышлению ука­занное здесь чувство, тот ощущает в мышлении не только нечто такое, что он вырабатывает в себе как человеческую душевную способность, но также и нечто, в чем заключе­но совершенно независимо от него и от его души, некое мировое существо. Мировое существо, до которого он доложен доработаться, если он хочет жить в чем-то, что одновременно принадлежит и ему, и независимому от него миру.

Умение предаваться жизни мысли имеет в себе нечто глубоко успокоительное. Душа чувствует, что в этой жиз­ни она может освободиться от самой себя. Но это чувство так же необходимо душе, как и противоположное - чувст­во возможности быть всецело в самой себе. В обоих чув­ствах лежит необходимое для нее качание маятника ее здоровой жизни. В сущности, бодрствование и сон суть лишь самые крайние выражения этого качания маятника. В бодрствовании душа пребывает в себе, живет своей соб­ственной жизнью; во сне она утрачивает себя, отдаваясь всеобщему мировому переживанию, и таким образом как бы освобождается от самой себя. Оба качания душевного маятника проявляются и в различных других состояниях внутреннего переживания. Причем жизнь в мыслях есть освобождение души от самой себя, подобно тому как чув­ствование, ощущение, жизнь аффектов и т.д. суть пребы­вание ее в самой себе.

Рассматриваемое таким образом, мышление дает душе утешение, необходимое ей как противовес чувству поки­нутости миром. Можно правомерно прийти к ощущению: что я такое в потоке общего мирового свершения, бегущем от бесконечности, что я такое в нем с моим чувствованием, с моим желанием и волнением, имеющими значение ведь только для одного меня? Как только человек верно про­чувствует жизнь в мыслях, он этому ощущению противо­поставит другое: мышление, имеющее дело с этим ми­ровым свершением, принимает в свое лоно и тебя с твоей душой; ты живешь в этом свершении, когда, мысля, даешь существу его изливаться в тебя. Тогда можно почувство­вать себя принятым в мир, оправданным в нем. Из этого настроения душа черпает для себя затем укрепление, ощу­щаемое ею так, как если бы оно притекало к ней по мудрым законам от самих мировых властей.

От этого ощущения тогда уже недалеко до следующего шага, после которого душа говорит: не только я мыслю, но нечто мыслит во мне; становление мира высказывается во мне, и моя душа являет лишь арену, на которой мир изживает себя как мысль.

Это ощущение может быть отвергнуто той или иной философией. Путем самых разнообразных доводов мож­но, по-видимому, вполне убедительно показать, что толь­ко что высказанная мысль о "себя-мышлении мира в че­ловеческой душе" совершенно ошибочна. Но в ответ не­обходимо признать, что это - такая мысль, которая может быть выработана только путем внутреннего переживания. Только тот, кто выработал ее таким образом, вполне по­нимает ее значение и знает, что никакие "опровержения" не могут поколебать этого значения. Кто выработал ее себе, тот именно на ней совершенно ясно видит, какова настоящая ценность многих "опровержений" и "доказа­тельств". Они часто кажутся вполне верными лишь до тех пор, пока человек еще в состоянии держаться ошибочного представления о доказательной силе их содержания. Тогда трудно бывает сговориться с людьми, придающими для себя решающее значение подобным "доказательствам". Они принуждены думать, что заблуждается другой, так как они еще не совершили в себе той внутренней работы, которая привела этого другого к признанию того, что кажется им ошибочным или, может быть, даже вовсе без­рассудным.

Для желающего войти в духовную науку полезны по­добные медитации, как только что приведенная о мышле­нии. Для такого человека дело идет ведь о том, чтобы привести свою душу в такое состояние, которое раскры­вает ей доступ в духовный мир. Этот доступ может остать­ся закрытым для самого острого мышления, для самой со­вершенной научности, если душа ничего не приносит на­встречу духовным фактам, готовым нахлынуть на нее, или сообщению о них. Если часто отдаваться чувству той кре­пости, какая заключена в этом настроении души: "мысля, я ощущаю себя единым с потоком мирового свершения", - то это может быть хорошей подготовкой для достижения духовного познания. При этом вовсе не так важна абст­рактная познавательная ценность этой мысли, как то, что­бы часто ощущать в душе укрепляющее действие, которое переживают, когда такая мысль могущественно протекает через внутреннюю жизнь, когда она разливается в душев­ной жизни подобно духовному, живительному воздуху. Дело не в одном только познавании того, что заключено в такой мысли, но в переживании. Она познана, если она хоть раз с достаточной убедительностью предстояла в ду­ше; но чтобы она стала плодотворной для понимания ду­ховного мира, его существ и событий, для этого нужно, после того, как она была понята, все снова оживлять ее в душе. Все снова должна душа всецело наполняться ею, давать одной только этой мысли присутствовать в себе, исключив все другие мысли, ощущения, воспоминания и т.д. Такое повторное сосредоточение на мысли, вполне постигнутой нами, накопляет в душе силы, которые в обычной жизни бывают до известной степени рассеяны; она укрепляет их в самой себе. Эти собранные воедино силы становятся органами для восприятия духовного мира и его истин.

Из этих указаний можно понять правильный ход медитирования. Сначала надо доработаться до мысли, пости­жимой при помощи средств, доставляемых нам обычной жизнью и познанием. Затем повторно погружаются в эту мысль, совершенно сливаются с ней воедино. Благодаря жизни в подобной познанной мысли наступает укрепление души. Здесь для примера была выбрана мысль, взятая из природы самого мышления. Она была выбрана для приме­ра, так как она совсем особенно плодотворна для медити­рования. Но в смысле медитации сказанное здесь относится ко всякой мысли, добытой описанным образом. Но особенно плодотворно для медитирующего, когда ему знакомо это душевное настроение, вытекающее из упомя­нутого качания маятника душевной жизни. Таким путем он всего вернее приходит к чувству, что в медитации непосредственно его коснулся духовный мир.

И это чувство - здоровый результат медитации. Этому чувству надлежит излучать свою силу на содержание всей остальной бодрственной дневной жизни. Но не так, чтобы всегда сохранялось как бы постоянное впечатление от настроения медитации, а таким образом, чтобы всегда можно было сказать себе, что благодаря переживанию медитации во всю жизнь изливается некая крепость. Если настроение медитации проходит через дневную жизнь как постоянно присущее ей впечатление, то оно простирает над ней что-то, нарушающее свободу этой жизни. Тогда это настроение не сможет быть достаточно сильным и достаточно чистым во время самой медитации. Медитация приносит надлежащие плоды именно благодаря тому, что она настроением своим поднимается над остальной жиз­нью. И лучше всего действует она на эту жизнь, когда она ощущается, как нечто особенное, выделенное.