Пасхальный курс. Лекция вторая (Дорнах, 22 апреля 1924 года).

Мои дорогие друзья!

Сегодня мне хотелось бы, чтобы вы высказались о тех реаль­ных проблемах, которые вас заботят, и, ориентируясь на них, мы сможем продолжить беседу.

Одна из участниц: Вопрос, который беспокоит нас всех: как нам следует обращаться со всеми полученными медитациями? В какое время их нужно исполнять, и не следует ли при их исполнении придерживаться определенного ритма? Или все медитации, полученные нами на Рождество, мы должны исполнять единовременно? Большинство из нас ощущает даже какую-то подавленность от такого обширного материала, и мы пока не знаем, как правильно включить все это в нашу жизнь.

В том-то и дело, что по этому поводу не может быть дано строгих указаний, ибо это было бы грубейшим вторжением в человеческую свободу. При правильном взгляде на эти вещи душа не может испытывать никакой подавленности. К медита­циям, предложенным на Рождество, всегда прилагались ука­зания, в которых говорилось о том, в каком направлении они могут подвинуть душу. Это сообщалось при всякой медитации подобного рода. Разумеется, это касается и медитаций того рода, которые сейчас даются первому классу. Эти медитации отличаются тем, что никто не может прийти и попросить ее персонально для себя. Когда же кто-то желает получить персо­нальную медитацию, то разъяснения ему, разумеется, необхо­димы: делать ли соответствующую медитацию утром или вечером, как вести себя в духе данной медитации в остальное время, и так далее. Назначение таких медитаций именно в том, чтобы вмешаться в эзотерическую жизнь отдельного человека сообразно его способностям и его карме. Затем они сами поведут человека к тому, что он перестанет держаться особняком и разовьет в себе стремление к знакомству с теми, кто несет в себе аналогичный импульс. Подобные медитации нам следует рассматривать как персональные. Но все, что дается иным способом, когда не отмечается ничего из того, о чем здесь шла речь (например, не говорится, что хорошо было бы выполнять эту медитацию в определенное время, или при особых обстоятельствах, или же в сопровождении особых явле­ний), так вот, все медитации, подобные тем, что даются в эзотерических рекомендациях к Рождеству, предлагаются, собственно, таким образом, что в точности можно видеть какое воздействие они должны оказать. В этом случае речь идет о том, чтобы человек для исполнения подобных медитаций использовал свои жизненные обстоятельства, то есть именно то, что он имеет как особенность своей жизненной ситуации. Подобные медитации, согласитесь, можно выполнять всякий раз, как только выдастся свободное время. И чем чаще, тем лучше. Они всегда оказывают нужное воздействие. Именно о таких медитациях следует сказать, что они способствуют личному развитию. Путей объединения с другими людьми следует искать потом, исходя из того, что именно отдается духу в подобной медитации. И такие пути непременно найдут­ся. Жесткий регламент для единовременного, как вы говорите, исполнения этих медитаций — будь то в одиночку или же целой группой — действовал бы в высшей степени угнетающе и привел бы к тому, что медитация, несомненно, утратила бы что-то из того, чем она, собственно, должна обладать по самой своей природе. Видите ли, любую медитацию можно испор­тить, исполняя ее по обязанности. Это вам следует знать. Всякая медитация, исполненная из чувства долга, ущербна. Поэтому в случае персональной медитации совершенно необ­ходимо, чтобы она постепенно стала в человеке чем-то таким, что он будет ощущать в душе как жажду медитации. Правиль­нее всего свои утренние и вечерние медитации исполняет тот человек, который жаждет их: так ест человек, когда он голо­ден. Когда без медитации уже невозможно обойтись, когда она ощущается как нечто неотъемлемое от всей жизни души в целом, тогда она усваивается правильно.

Применительно к медитациям другого рода следует отме­тить, что если человек действительно, в самой глубине души, желает стать медиком, он должен сказать себе: мне указан путь, и я буду приступать к медитации всякий раз, как мне представится возможность. Исполняя ту или иную медитацию, я должен осознавать, на что она направлена. Таким образом, здесь всегда необходимо стремление, исходящее из свободно волящего внутреннего существа человека и ведущее к исполнению именно этой медитации. И невозможно пред­ставить, как при этом может возникнуть чувство подавленно­сти. Почему то, что вызывает внутреннюю жажду, должно еще и угнетать? Значит, это уже стало чем-то, совершаемым в силу обязанности. А этого быть не должно. Медитация никогда не должна становиться обязанностью. Когда речь идет о при­обретении профессии врача, следовало бы глубочайшим обра­зом вдуматься в смысл слов «стать врачом». Это выражение не следует понимать в том же смысле, в каком сегодня говорится о приобретении любой другой профессии. Врачом можно стать только по внутреннему призванию, только развив в себе внутреннюю готовность жертвовать собой ради исцеления больного. И когда человек ощутит, что это стремление лечить других завладевает всем его существом, тогда он обретет ключ к этим медитациям и приблизится к цели. В профессии врача, как ни в какой другой, особенно губительно, когда она воспри­нимается как внешняя обязанность. Без любви к человечеству и без подлинного призвания профессия врача немыслима. Если и в обычной медицине, в медицинском обучении не слишком много проку от людей, ставших врачами только из желания приобрести хоть какую-нибудь профессию или из соображений иного рода, то еще меньше проку от того, кто стремится стать врачом через медитирование, не ощущая при этом той жажды, о которой я говорил. Ибо эти средства, эти древнейшие эзотерические средства способствуют продвиже­нию лишь в том случае, если намерения человека верны. Тогда эти последние ведут его вперед, действуя намного сильнее, чем какое-либо из принятых им внешних решений. И те же средства, если они не проистекают из правильного душевного настроя, наносят вред гораздо больший, чем внешние жизнен­ные обстоятельства.

Однако вам следует правильно понимать и то, что я обозна­чаю здесь как душевный настрой. Обычно к тому, что имену­ется кармой, относятся не очень серьезно. Ясно, что и внутрен­нее призвание должно восприниматься как нечто, я бы сказал, предначертанное, поскольку карма отвела каждому человеку определенное место, и поэтому необходимо понять, что про­стое исполнение внешних обязательств наносит вред, в то время как следование карме способствует полному раскрытию человека. Именно ваша карма поместила вас в мир таким образом, чтобы вы могли действовать в нем как медики. Вам нужно только вглядеться в себя достаточно глубоко, и вы обнаружите, что вы действительно испытываете жажду. И тогда вы найдете те мгновения, те часы, когда жажда медита­ции будет наибольшей.

Видите ли, если человек достаточно серьезен для такой профессии, то с ним не может случиться того, что стало происходить со многими прямо после Рождественского собра­ния. Это не имеет прямого отношения к области медицины, но самым непосредственным образом связано со сферой общече­ловеческого в той мере, в какой это общечеловеческое лежит в основе всего антропософского движения. Значит, это важно и для вас. Я уже говорил об этом явлении в другом месте, но повторю и для вас — ведь вас это касается в первую очередь. На Рождественском собрании было сказано о том*, что в антро­пософском движении должно появиться новое течение, кото­рое будет действовать более глубинным образом. И вот неко­торые сделали из этого странные выводы. Есть люди, занимающие в антропософском движении определенное место и имеющие в нем свои обязанности. И вот они, эти люди, у которых есть обязанности, пишут: «Я понимаю, что в антропо­софском движении появляется что-то новое. Прекрасно, я полностью предоставляю себя в распоряжение этого нового течения и не желаю больше оставаться в старой должности. Прошу располагать мною».

Подобное отношение к вещам никогда ни к чему не приве­дет. Это может привести к чему-то лишь в том случае, если лицо, о котором идет речь, знает, что ему следует развиваться на том самом месте, которое он занимает в действительности. Это справедливо и в отношении тех сил, которые он применяет. Дело обстоит подобным же образом, когда вы начинаете свою врачебную деятельность. Вы должны рассматривать это как карму и знать, что в будущем вы сможете действовать с гораздо большей силой. И, во-вторых, жажда, о которой я вам говорил, стремление путем медитации прийти к внутренней готовности быть врачом, всегда может быть обнаружена в человеческом характере.

Вот все, что я хотел вам сказать о том, как вам следует обращаться с медитациями. Все они должны действовать та­ким образом, чтобы одна медитация освещала и поддерживала другую, чтобы свет от одной падал на другую. Это может быть и так: медитация, которую вы исполняете, оказала на вас сильное воздействие. Теперь вам следует перейти к другой, чтобы с ее помощью ярче высветить для себя действие первой. Одну медитацию вы выполняете один или два раза, другую — двенадцать раз. Это происходит, когда вы правильно доводите до своей души то, что дается вам как медитация, когда вы переживаете ее внутренне и до самой глубины души восприни­маете то, что говорилось о цели медитации. Здесь мы восполь­зовались случаем, чтобы развить тему, затронутую на Рожде­ство.

Та же участница: Я и не имела в виду, что медитации следует проделывать в определенное время. И тем не менее я испытала некоторую подавленность, потому что относилась к исполнению этих медитаций как к обязанности, часто не находя в себе душевных сил, чтобы воспринимать их правильно, как потребность. И происходит это, видимо, потому, что еще не возник тот настрой (во всяком случае, у меня), которым должен обладать врач: речь идет о воле к целению. Я полагаю, что с подобной проблемой сталкиваются многие. Иные становятся медиками не для того, чтобы лечить (так, по крайней мере, обстоит дело со многими из нас), но из большой любознательности: они стремятся к тому, чтобы изучить человека — как больного, так и здорового, — и подходят к медицине только с познавательной стороны. И то, что говорилось на Рождество о воле к целению, было для меня совершенно чуждым, и в моей нынешней работе сначала мне многое не удавалось, ведь работать приходилось много и, приступая к медитации, я была уже усталой. Но благодаря этой работе мне довелось больше общаться с пациентами, и теперь, когда я уже имею некоторое представление о воле к целению, мне кажется, что я, пожалуй, смогу выполнять медитации, ведь они уже исходят из действитель­ной потребности и указывают мне путь к цели. Способность приносить себя в дар судьбе человечества, сочувствие ко всему своему окружению, которое необходимо врачу, и воля к целению, — на все это не указывалось во время обучения; к медицине подходили скорее с познавательной стороны. Это обстоятельство еще до недавнего времени причиняло многим из нас затруднения.

Давайте подумаем о следующем: если в области медицины вы разделяете эти две вещи — познавательную сторону и волю к целению — то, в сущности, вы входите в противоречие с действительностью, с реальным положением вещей. Это очень важно — разобраться в том, что происходит именно в этой области. Видите ли, о необходимости познавать человека сле­дует говорить в самых различных областях человеческой дея­тельности. Познание человека следует, к примеру, сделать исходной точкой педагогики, равным образом и медицины. О познании человека следует говорить и во многих других обла­стях. Оно необходимо каждому, кто видит реальное положе­ние вещей и хотел бы выйти из подмастерьев. Познание человека необходимо каждому. Отсутствие стремления к человекопознанию в различных областях есть следствие заблуж­дений, которым подпала современная цивилизация. Хотя по­иски такого познания в некотором смысле и ведутся, но это ни к чему не приводит, поскольку сегодня оно возможно только на путях антропософии. К нему стремятся теологи, я имею в виду «внешних» теологов, его ищут и «внешние» педагоги. Самые разные люди стремятся к человекопознанию. Единст­венно кто его не ищет — это юристы, ведь о юриспруденции сегодня никак не скажешь, что она имеет отношение к реаль­ному миру.

Так вот, главное здесь в том, чтобы человекопознание в различных областях жизни стало специализированным. Врач нуждается в несколько — но лишь в несколько ином человекопознании, чем педагог. Педагогика, насколько это возможно, должна быть пронизана медициной, а медицина, в свою оче­редь — педагогикой. Подобные переходы между видами дея­тельности, основанными на человекопознании, непременно должны быть созданы. Занимаясь же человекопознанием кон­кретно в нашей области, мы должны задать себе следующий вопрос: вот вы говорите — изучить болезненные состояния человека. Это уже предрассудок, присущий материализму. Ведь что значит — конкретно изучить болезненные состояния того или иного человека? Как мне распознать болезни, лока­лизованные, скажем, в печени, в селезенке, в легких, в сердце? Как мне их распознать? Только через знание о том, каким целительным процессом может быть преодолена болезнь. В действительности болезненное состояние — это всего лишь вопрос, и тот, кто желает изучать только патологии, на вопро­се и застрянет. Ответом же на него будет целительный про­цесс. Мы ничего не знаем о процессе заболевания до тех пор, пока нам не известно, как его лечить. В данном случае позна­ние заключается именно в понимании того, как избавиться от процесса заболевания. И поэтому медицинское обучение без воли к целению совершенно невозможно и выражение «позна­вать болезненные состояния» просто лишено смысла. Многие воображают, что, занимаясь одной только патологией и не переходя к терапии, они изучают человека. Они думают, что точно так же можно описать больной орган. Но подобное описание ни к чему не пригодно, оно не имеет ни малейшей ценности. Ибо для чисто описательного, абстрактного позна­ния, которое сегодня именуется естествознанием, совершенно безразлично — идет ли речь о здоровой или о больной печени. С точки зрения естествознания здоровая и больная печень ничем не отличаются друг от друга, разве что тем, что здоро­вая печень встречается чаще, чем больная. Но это чисто внешнее наблюдение. Если вы хотите изучить больную пе­чень, то вы должны заняться тем, что может принести ей исцеление. И тогда речь пойдет о следующем.

На чем, собственно, основывается лечение? На том, что я знаю, какие субстанции, какие силы я должен применить к человеку, чтобы процесс болезни перешел в процесс выздоров­ления. Такое познание выражается в том, что мне, к примеру, известно: хвощ в человеке, в человеческом организме берет на себя функцию почек. Итак, если астральное тело недостаточ­но заботится о деятельности почек, то эту заботу о них я предоставлю хвощу. Я поддержу астральное тело при помощи Equisetum arvense. И этим будет дан ответ на вопрос о том, что, собственно, здесь происходит. Тот же процесс, который во внешнем мире приводит к образованию хвоща, происходит и в человеческой почке, и хвощ как процесс я должен рассматри­вать в связи с человеческой почкой. А это значит, что я уже занимаюсь собственно лечением. Поэтому и речи не может быть о том, чтобы чисто абстрактным образом заниматься патологией, описанием болезненных состояний, потому что в действительности это ничего не дает. Человеку следовало бы заниматься болезненными состояниями, собственно, лишь в том случае, если он знает, что целебное средство действует таким-то и таким-то образом. Чувство, побуждающее к позна­нию, должно всюду, во всех областях жизни, вести к реально­сти, а вовсе не к формальному пониманию вещей. Поэтому всякое знание раньше было мистериальным; его следовало утаивать от тех, кто просто искал знаний, и сообщать его лишь тем, кто обладал волей, необходимой для претворения этих знаний в реальность.

Я ответил на Ваш вопрос?

Та же участница: Я, наверно, неточно выразилась, когда говорила только о здоровье и болезни. Я, собственно, причисляю к познавательной области и то, как лечить людей. Я же имела в виду другое: даже обладая знанием о том, как лечить человека, можно не иметь воли к тому, чтобы лечить его. До сих пор я не испытывала внутреннего побуждения познавать человека и изучать методы врачевания только для того, чтобы лечить. Такого внутреннего побуж­дения — «Я должна лечить людей», которое пронизало бы всю мою работу, мою учебу и всякое усвоенное мною знание, у меня не было.

Это гипертрофия познания.

Та же участница: Но у меня это именно так, и я хотела бы указать на этот факт, поскольку он все же существует, хотя и может показаться необычным.

Может быть, это вам покажется тривиальным, но хорошо еще, что так не могут вести себя часы. Ведь иначе появились бы часы, которые не желают ходить, хотя заведены и отлаже­ны по всем правилам часовщицкого искусства. Если человек позволяет своей воле гипертрофироваться в ту или иную сторону, то тем самым он может развить в себе то или иное свойство, но это едва ли будет способствовать здоровому раз­витию человеческой натуры. Собственно говоря, никакого знания о лечении без воли к целению быть не может, и Вам, собственно, следовало бы говорить сегодня о чем-то совершен­но другом. Вам следовало бы сказать так: «Я изучала медицину лишь очень короткое время, но в меня уже заложена непрео­долимая воля к целению. Мне следует сдерживать себя, чтобы эта воля, проистекающая из знания, не вышла из под моей власти и я не стала бы лечить даже тех, кто здоров». В том, что я сказал, нет никакой иронии. Здесь, собственно, говорит ваша пассивность. Совершенно невозможно, чтобы кто-то мог ска­зать: «Я стремлюсь к знанию о целении, но не к воле, направ­ленной на целение». Ибо знание, если оно реально, не может быть отделено от воли — это совершенно невозможно.

Другой участник: Я думаю, что все сказанное госпожой N скорее всего объясняется тем настроением, которое прямо-таки внушается университет­ским способом обучения. Мне кажется, что это результат, к которому приходят в конце десятого или двенадцатого учебного семестра. Фактически вся меди­цинская наука настроена только на приобретение знаний и не имеет выхода в терапию. Мы слушаем лекции даже во время клинической практики. В них вскользь говорится и о диагнозе; и только в самом конце занятия, когда больного уже увезли и профессор в ожидании нового пациента не знает, чем бы ему заняться, он роняет пару слов о терапии, с которыми не знаешь как быть. Об этом же рассказывал мне один приват-доцент. Дело было во время гинекологического курса, и заведующий отделением больницы завел речь о практической деятельности врача: «А вы заметили, господа, как мало, в сущности, было сказано о терапии? Вы почувствуете это тогда, когда перейде­те к практике. Со мной это было так: моя голова была забита знаниями, и тут до меня впервые дошло, что о терапии я так ничего и не услышал...». И еще он обратил наше внимание на то, что о терапии говорилось пять минут, а о диагнозе — сорок. Ни одному из медиков и не пришло в голову, что за все время обучения о терапии он так ничего и не услышал. Для меня это тоже проблема: ведь я, молодой врач, искал в научной медицине чего-то совершен­но иного, и такая установка сегодняшней науки становится причиной внутрен­него конфликта. Из-за этой поверхностной установки, обнаруживающей себя буквально во всем, часто при определении диагноза происходят вещи, которые едва ли кому-нибудь придутся по душе, а то и покажутся просто чудовищны­ми.

Я бы хотел пояснить это примером. Как-то ко мне пришла пациентка и спросила, не могу ли я ей помочь. У нее было рецидивное воспаление лобных пазух, и она долго лечилась у одного специалиста. Ей была сделана носовая перфорация, ну и тому подобное. Она сказала, что все это уже непереносимо: она чувствует, что к ней подходят как к чему-то исключительно физическому. Едва ли она все это выдержит. Ее интересовало, не могу ли я помочь ей как-нибудь иначе. Эта установка, так тонко уловленная пациенткой, распро­странена повсеместно: люди шарят по поверхности, а это ни к чему привести не может. Такую установку можно охарактеризовать только как цинизм. И тот, кто придерживается подобной установки, в результате останется на поверхности и не сможет добраться до сути. И поэтому я часто спрашивал себя: правильно ли это и нужно ли так старательно осваивать эти методы в том виде, как они были даны в процессе обучения? В гинекологии эти методы обследования чудовищны, они не имеют ни малейшего отношения к реальному положению вещей. Есть ли необходимость в изучении всех этих методов? У меня такое чувство, что если и есть в человеке какой-то инстинкт врачевания, то от такой практики он полностью подавляется.

Вот что рассказывал мне один пожилой коллега. Он говорил не о враче, а о сельском знахаре, который жил в Баварских горах и с удивительной легкостью совершал всевозможные ортопедические чудеса и этим приобрел известность. О его искусстве стало известно одному мюнхенскому ортопеду, который нашел его и пригласил посетить свою клинику. Тот пришел, осмотрел оборудование в клинике, и профессор предложил показать ему все это в действии. Увидел это знахарь и с того самого дня никогда уже не лечил.

Итак, нужно ли нам практиковать все то, что предлагает нам научная медицина в качестве методов, научных методов, или же по возможности следует от них отказаться?

При таком подходе этот вопрос имеет чрезвычайную важ­ность. Вы совершенно правы, у меня и в мыслях не было говорить о личных особенностях госпожи N. Я лишь собирался охарактеризовать тот образ мысли, который с неизбежностью вытекает из сегодняшнего метода обучения. Нормальное, ес­тественное медицинское обучение никогда не привело бы к стремлению познавать человека с точки зрения его болезней или к стремлению приобретать знания о целительных процес­сах без участия в том воли к целению. Такое обучение ни к чему подобному ни привело бы, к этому приводит лишь установка сегодняшних медицинских штудий. С одной сторо­ны, нужно отметить, что почти все, что изучает медик во время своих семестров, не имеет ничего общего с врачеванием. Для человеческой души это, в сущности, балласт из совершен­но невозможных вещей.

Видите ли, современное медицинское обучение выглядит так, как если бы мы, желая заказать статую, первым делом стали бы изучать природные свойства мрамора и дерева. А ведь это, собственно, не имеет никакого отношения к делу. Многое из того, что написано в учебниках или изучается в клиниках, с медициной нисколько не соприкасается. В тот момент, когда от физического описания (это и ощутила дама, о которой Вы рассказывали, — что в ней видят только тело) вы переходите к эфирному телу, вы забываете почти все, что написано в медицинских книгах, оно просто теряет смысл. Ибо в тот момент, когда вы переходите к эфирному телу, вы начинаете совершенно по-иному подходить к органам. В тот момент, когда вы переходите от физического тела к эфирному, вы уже не можете обойтись одним только интеллектуальным позна­нием. Вы научитесь гораздо большему, если освоите навыки ваяния, его приемы и приобретете чувство пространства, необ­ходимое ваятелю. Об астральном теле вы узнаете гораздо больше, если научитесь применять то, что содержится в музы­ке. Вы невероятно много узнаете о формах человеческого организма, о том, как эти формы образуются из астрального тела. Становясь реальным существом, человек выстраивает себя, собственно говоря, наподобие музыкального ряда. Здесь, на спине, начинается прима, переходит в секунду, затем в терцию — в предплечье; там, где звучат две терции, у челове­ка две кости. И то, к чему вы приходите, не имеет уже ничего общего с тем, что выдается сегодня за человекопознание. Начинающему медику необходимо совершенно иное обуче­ние. Сегодняшний метод обучения (как об этом говорила госпожа N) возник из нигилизма, к которому пришла терапия. Дело не только в Венской школе медиков-нигилистов — ниги­листические настроения проникли повсеместно. Хотя я дол­жен сказать, что среди медиков, профессоров и доцентов, представляющих научные дисциплины, все же встречаются серьезные люди, которые при всей своей ограниченности име­ют какое-то отношение к науке. Там, по крайней мере, есть эта серьезность. Но когда имеешь дело с преподавателями фармакологии, от этого ничего не остается. Доцент сам уже не верит тому, что преподает. Именно там, где, казалось бы, начинается самое серьезное — терапия, там кончается всякая серьезность. Так откуда же взяться воле к целению? Я отвечу: из медицинского обучения. Однако оно должно быть таким, чтобы подлежащие изучению медицинские дисциплины есте­ственным образом вытекали друг из друга, как это и было обрисовано мною в заключение Рождественского курса. И это, конечно, совершенно отлично от того, чем люди заняты сегодня, ибо современное обучение не ведет к искусству врачева­ния. Практикующему врачу часто стоит больших трудов осво­ить что-то новое, уже выйдя из стен университета. Это совсем не просто, потому что все, что он знал до сих пор, оказывается не только бесполезным, но зачастую и вредным. Он не может видеть самого процесса болезни, потому что его голова, его память забиты всем, чем угодно. Это одна сторона вопроса.

Но посмотрите и с другой стороны: вот вы собрались здесь — группа молодых медиков. Вы хотите стать не только духов­но действующими врачами, чего вы с наибольшим успехом могли бы достичь, если бы вам сказали: «Не нужно никакого медицинского обучения. Вы сегодня не найдете ни одного медицинского факультета, где бы вы смогли изучить медици­ну. Приходите сюда и здесь учитесь всему, что вам необходи­мо». Ведь можно было бы выразиться и таким радикальным образом. Но что бы стал делать этот молодой врач потом? Его бы не приняли, его не признали бы за врача. Молодому врачу не остается ничего другого, как идти обычным путем, чтобы уже потом исцелиться благодаря тем медицинским знаниям, которые можно приобрести в Гетеануме. Но прийти к этому он должен через соответствующее систематическое обучение, даже если оно вызывает в нем отвращение. Иного пути нет — такова необходимость. Это и есть другая сторона дела. Но многие из вас, те, кто знаком с таким обучением и теперь знают, каким оно не должно быть (правда, магнетизеры и дилетанты тоже ругают университет на все лады, но этому грош цена), придут к настоящему знанию из собственного опыта и станут поистине первопроходцами в области разумно­го медицинского обучения. Вы должны стремиться к тому, чтобы по возможности привлечь общественное мнение к наше­му начинанию.

В сущности, дело обстоит так: Вам, конечно, известно, что об этом говорите не только Вы. Многие врачи говорят то же самое, но им еще не хватает того, что предлагаем мы. Конечно, разумный человек, став врачом и пройдя университетское обучение, может критиковать официальную медицину. Чело­век прошел через нее, он знает, чего он не получил. Но такая критика оправданна и действенна лишь в том случае, если он знает, чем заменить эту медицину. И это другая сторона. Поэтому не поймите все сказанное мною так, будто я хочу Удержать кого-нибудь из молодых медиков от завершения учебы. Пусть это и неприятно, но сегодня еще приходится глотать эту горькую пилюлю. Только основательно зная то, чего не должно быть, можно рассчитывать на постепенное улучшение.

Видите ли, для этого еще многое надо сделать. Помнится, я уже рассказывал о том, как однажды в Цюрихе мне пришлось коснуться медицинской темы в присутствии группы медиков. Среди них был профессор гинекологии. Я заметил, что он пришел с намерением послушать эту чушь, чтобы потом выставить ее на потеху, рассказывая, чему он был свидетелем. Он действительно был настроен повеселиться, ведь он пришел слушать чушь. Но потом он стал прислушиваться, и прислу­шиваться со все возрастающим удивлением. То, что никакой чуши не было, то есть не было ничего такого, что можно было назвать бессмыслицей, было для него полной неожиданно­стью. Мне это доставило особое удовольствие. Я спросил его: «Господин профессор, вы удивлены?», на что он ответил: «Да, о чем речь, это совершенно другая точка зрения». Это, знаете ли, уже прогресс, когда люди думают хотя бы так: «Это другая точка зрения». Но что, кроме научной медицины, может вознестись над медициной дилетантской на недосягаемую высоту? Я знаю, что дилетанты совершали важные открытия, способствующие прогрессу, но это не меняет сути дела. Регу­лятор к паровой машине придумал маленький мальчик, кото­рому нечего было делать. Но нельзя же сказать, что раз он его изобрел, то мог бы конструировать и машины. Вся эта публи­ка, которая только и знает, что ругать научную медицину, не имеет на это никакого права, потому что говорит о том, что ей неизвестно. Это право они приобретут только тогда, когда перестанут путать антропософское в медицине с остальным ее содержанием. И мы добьемся того, чтобы эти вещи восприни­мались всерьез, когда люди, представляющие это течение, сумеют показать, насколько все это серьезно для них самих. Тогда наступит ощутимый прогресс.

И в особенности я хотел бы пожелать вам, чтобы все, что вы усваиваете в эзотерике, увенчалось вашей способностью дей­ствовать в мире, чтобы вы на самом деле развили в себе надлежащую волю к целению. И речи не может быть о том, чтобы эгоистично запираться в каморке своего сердца, — напротив, следует приложить все усилия к преуспеянию меди­цины подобно педагогам, которые трудятся для преуспеяния педагогики.

Я не могу сейчас детально разъяснять вам, почему то множество предметов, которое приходится сегодня осваивать во время медицинского обучения, совершенно бесполезно для понимания здорового и больного человека и того, как эти состояния соотносятся друг с другом; но если вы обратитесь к тому, что сообщалось мною в различных курсах и циклах, вы сами придете к этому. Представьте себе, что родился ребенок и его надо кормить, и тут кто-то спрашивает: «Разве можно кормить ребенка, не сообщив ему предварительно теоретиче­ских знаний о питательных веществах?». Во многом дело обстоит именно так. Я имею в виду не физическое, но духовное понимание процесса — интуицию. Поэтому часто при уста­новлении диагноза куда важнее бывает исходить не из обще­принятых методов диагностики, а дойти до первопричины заболевания, часто отделенной от настоящего момента опре­деленным отрезком времени. Для того, чтобы установить, болен или здоров организм пациента в момент, когда он обращается к врачу, существуют методы, и этим методам обучают. Но такого образа мысли, который позволил бы ска­зать пациенту: «Пятьдесят лет назад ты сделал то-то и то-то, и в этом первопричина твоего заболевания», — подобного образа мысли ни у кого нет. Здесь приходится полагаться на сообще­ния самого пациента, точность которых сомнительна. А ведь первопричина болезни — это всегда внешняя причина, она приходит извне.

В Христиании один врач привел ко мне человека лет шестидесяти. Он был весь покрыт сыпью, и это легко поддава­лось диагностированию. Но ни одно из применяемых средств не помогало. И вот этот врач привел его ко мне — я упоминаю лишь один случай из сотен подобных, — и мне сразу же стало ясно, что для того, чтобы вмешаться, необходимо сперва узнать, с чего все это началось. Сделать это было не так сложно. Очень скоро я выяснил, что тридцать-тридцать пять лет тому назад этот человек перенес сильное отравление, что и оставило на нем свой отпечаток. Я попросил его вспомнить, что с ним было тридцать пять лет назад. Он сказал мне: «Об этом меня еще никто не спрашивал! Я был в школе. Возле нашей классной комнаты располагалась химическая лабора­тория. Там я увидел стакан, наполненный жидкостью. Мне хотелось пить, и я выпил. Отравление было страшным, потому что это была соляная кислота».

Знать такие вещи чрезвычайно важно, это позволяет нам подняться над сиюминутным. Насколько же иногда, скажем, при некоторых истерических состояниях, важно знать, не испытал ли человек шока в результате того, что ему приходи­лось тонуть. Такими вещами следует заниматься непременно. Ясно, однако, что вникнуть во все это сможет лишь тот, кто будет в состоянии проявить участие к человеку, которого он намерен лечить. Вот из чего должна исходить вся медицина — из участия к человеку. Если нет этого участия, значит забыто самое главное. На это стоит обратить особое внимание.

Собираетесь ли вы прийти сюда завтра? Если да, то мы продолжим разговор об избранном нами методе. Я хотел бы, разумеется, без объяснений (сейчас я не могу их дать, но я намерен начать с этого завтра) предложить вам несколько строк для дальнейших размышлений. Они как раз и могут стать своего рода центральной медитацией в том направлении, которое обозначилось здесь вчера. Уделив ей достаточно вни­мания, вы поймете, что в человеке построено из Космоса, что — из околоземного пространства и что в нем создано земными силами. Если вы спросите себя о форме глаза: как она образо­валась силами Космоса? — или о легких: как они были сфор­мированы силами околоземных сфер, из того, что сохраняет планетарный характер движения также в водной и воздушной стихиях? — как то, что формирует в человеке органы обмена веществ, связывает его с земной сферой? — если вы будете задавать эти вопросы и медитировать, руководствуясь следую­щими указаниями, вы научитесь прозревать в человека.

Смотри: что слагается Космосом?
Ты ощутишь, как формируется человек.

— это связано с Луной —

Смотри: что движется в тебе подобно воздуху .

— например, в дыхании или циркуляции крови —

Ты переживешь, как одушевляется человек.

— это связано с Солнцем —

Смотри: что изменяется по-земному?

— соответственно, то, что несет человеку смерть —

Ты постигнешь, как одухотворяется человек.

— это связано с Сатурном.

**

Schau, was kosmisch sich fügt:
Du empfindest Menschengestaltung.

Schau, was luftig dich bewegt:
Du erlebest Menschenbeseelung.

Schau, was irdisch sich wandelt:
Du erfassest Menschendurchgeistung.

Смотри: что слагается Космосом?
Ты ощутишь, как формируется человек.

Смотри: что движется в тебе подобно воздуху?
Ты переживешь, как одушевляется человек.

Смотри: что изменяется по-земному?
Ты постигнешь, как одухотворяется человек.

__________

* На Рождественском собрании было сказано о том... — см. Библ. 260а «Конституция Всеобщего Антропософского общества и Высшей школы духовной науки. Возрождение Гетеанума 1924-1925».

** Рядом с тремя изречениями ставятся связанные с ними знаки — Луны, Солнца и Сатурна.