Наталья Бонецкая. Символ русского духа

Архитектурный образ человека

Итак, храм тела, по Витбергу (иначе - храм Рождества), должен был служить основанием всей постройки и иметь форму параллелепипе­да. Он виделся архитектору находящимся в ос­новном в горе, так что снаружи оказывалась лишь одна его - восточная стена. На этой стене следовало поместить прозрачное - на стекле -изображение Рождества, через которое свет бы поступал в пространство храма; других све­тильников там не предполагалось. Этот мрач­ный, катакомбный храм не только содержал в своих формах намек на могилу (собственно те­ло, без души, мертво), но был призван стать ею: Витберг считал, что в телесном храме надо рас­положить усыпальницы героев Отечественной войны и постоянно служить по ним панихиды.

На телесном храме, согласно проекту Витберга, располагался храм душевный, куда из нижнего храма вели внутренние лестницы. Формой этого храма был избран крест - символ тела живого и одновременно - эмблема земной жизни христиа­нина. Алтарь душевного храма должен освящать­ся, по замыслу Витберга, в честь Преображения Господня. Полусвет в храме указывал бы на сме­шение добра и зла в жизни человека; барельефы по его стенам с изображением евангельских эпи­зодов указывали бы на жизненный идеал.

Верхний храм - храм духа - базировался в витберговском проекте на крестообразном храме души и имел в плане круг. Эта линия, считал Вит­берг, лучше всех прочих обозначает мысль о бес­конечности. Духовный храм должен быть ярко ос­вещен, и свет отсюда должен проникать в храм душевный. Храм духа - он же храм Воскресения Христова; барельефы его должны были передавать события после Воскресения, завершающиеся эпизодом Вознесения Господа в духовном теле на небо. Снаружи верхний храм должны были окружать фигуры ангелов; вокруг среднего храма пла­нировалось разместить статуи ветхозаветных пророков; внизу же Витберг думал расположить барельефы с изображением побед 1812 года - чисто исторические картины. Витберговский храм венчался куполом, окруженным чугунной колонна­дой. Вдоль колоннады предполагалось расставить скульптурные изображения пяти главных масон­ских добродетелей. «Для того, чтоб войти в ис­тинный храм Христов, в самого себя, - глубоко­мысленно замечал Витберг в пояснение этого элемента своего проекта, - надлежит усвоить главнейшие добродетели» - веру, надежду, лю­бовь, чистоту и смирение.

В деталях своего храма Витберг намеревал­ся выразить множество как чисто масонских, так и общехристианских смыслов; эстетика всей по­стройки - это эстетика символа и аллегории. Интересно, что центральная тема храма - тема Христа Спасителя - присутствовала у Витберга лишь своей исторической стороной (через посвящение престолов трех «малых» храмов главным событиям жизни Христа): «В храме вы­ражалась и изображалась вся история Спасите­ля, имени коего он посвящался»¹⁴.

Воплотить свою идею в камне Витберг на­меревался, очень вольно используя типичный для тогдашней эпохи стиль классицизма. В сво­их «Записках» он рассказывает о том, как коле­бался между формами «готическими» и «греческими», остановившись в конце концов на по­следних; повлиял на него также и облик храма св. Петра. Впрочем, замысел Александра I предполагал постройку еще более грандиозную: «Храм должен быть величествен и колоссален, (должен был) перевесить наконец славу храма Петра в Риме»¹⁵. Откуда такой размах замыслов у русского царя? В те годы Россия видела себя во главе коалиции европейских государств, сложившейся ради противостояния Наполеону и повсеместно шедшему революционному броже­нию. В объединении Европы Александр видел религиозную глубину: для него вопрос стоял от­нюдь не об одном политическом союзе (1813-1815 годы были временем заграничных походов русских войск, временем Венского конгресса и Священного союза). Инициатива великого рели­гиозного синтеза, по мысли Александра (и, по-видимому, вдохновлявших его европейских ма­сонов), была за Россией. Символом духовного единства всех христиан и должен был стать храм Христа Спасителя.

Сам Александр I был для своей эпохи типич­нейшей фигурой. Утонченный мистик по душев­ному складу, он вполне сознательно исповедовал «сердечное» христианство и был близок к масон­ским кругам. Не обладая сильной политической волей, Александр - наследственный монарх - ощущал себя тем не менее носителем священной идеи, которую, полагал он, следовало осуществить в теократическом государственном строе. Проект храма христианского во вселенском смыс­ле, предложенный Витбергом, оказался в полном созвучии с позицией Александра.

В конце декабря 1815 года в Петербурге, во дверце видного деятеля того времени князя А. Голицына, состоялась встреча монарха с мо­лодым архитектором. Это центральное событие в своей жизни Витберг запомнил до мельчайших деталей. Ему удалось претворить страшное волнение в пламенный рассказ царю о проекте храма; вдохновение художника растрогало императора, он прослезился. «Вы отгадали мое желание, удовлетворили моей мысли об этом храме, - сказал Александр Витбергу. - Вы за­ставили камни говорить» . Александр хотел, чтобы храм Христа выражал идею христианст­ва, во-первых, вселенского, а во-вторых, внут­реннего, сердечного; Витберг эту идею «уга­дал», - что, впрочем, нас не должно слишком удивлять, поскольку он принадлежал к тем же самым идеологическим кругам, что и Александр.

Феноменология русского духа

Чисто теоретически, в плане, так сказать, феноменологии, манифестации русского духа распространение «внутреннего» христианства в 1810-х годах в среде русских интеллектуалов (зримым свидетельством чего стал проект Витберга и поддержка его царем) означало, на наш взгляд, две вещи. Во-первых, это было обрете­ние русским человеком своего «я»: в живом ду­ховном опыте пришло переживание того, что бытие человеческого «я» укоренено в Божестве - в «Я» Богочеловека. Здесь не было одного влияния масонских идей: буквально к тому же -к встрече со Христом в сердце - русский дух пришел, следуя православному пути. Об этом свидетельствуют: «открытие» аскетической тра­диции православия в кругу преподобного Паисия Величковского, личность святого Серафима, зарождение «старчества» (центром которого позже сделалась Оптина Пустынь); закреплен этот возврат к глубинам церковности был свя­тым Феофаном Затворником, суть учения и ду­ховной практики которого выражалась в понятии молитвенного «внутрь - пребывания». Достиг­ший в своем развитии ступени самосознания, русский дух пришел к себе самому; символом этого возвратившегося к себе из рационалисти­ческого «инобытия» русского духа сделался витберговский храм Христа.

Во-вторых же, этот храм оказался символом русского духа, не только осознавшего свою связь с Христом, но и открывшего для себя соб­ственное вселенское призвание. России всегда словно были тесны границы национальной жиз­ни, и начиная с XVI в. (идея «Москвы - третьего Рима») в разных обличьях здесь всё вновь и вновь возрождался мессианизм. Как Витберг, так и Александр I вселенскую задачу России ви­дели в общехристианском синтезе - создании универсального христианства, которому надле­жало стать духовным фундаментом объединен­ной Европы. При этом речь шла не о внешнем искусственном сближении конфессий, но о единстве всех христиан на основе общего для всех глубинно-сердечного почитания Христа. Мистика, как мы видим, в ту эпоху делалась в конце концов политикой.

Похожие идеи возродились в России в конце XIX в. в связи с жизнью и сочинениями В. Со­ловьева. Путь к Богочеловеку, как полагал Со­ловьев, был ему открыт самой Софией Премуд­ростью Божией. И именно София, трансцендентный прообраз вселенской Церкви, должна стать примирительницей христианского Запада и Востока. В теократическом замысле Соловье­ва единая христианская Европа должна иметь два центра: религиозный, воплощенный в лице Римского папы, и политико-государственный, представленный личностью русского царя («Россия и вселенская Церковь», 1889). Со­ловьев отнюдь не призывал к окатоличиванию России. Для него вопрос стоял о принципиально новом способе богопочитания¹⁷, и разница его взглядов с идеологией александровской эпохи в том лишь, что Соловьев видел европейский ре­лигиозный центр в Риме, тогда как Александру I на волне национального воодушевления таким центром представлялась Москва.

Судьба витберговского проекта

Проект Витберга весьма уязвим для разного рода критики. Прежде всего следует отметить, что центральная для храма идея Христа присут­ствует в витберговской концепции (подробно изложенной в его «Записках») с одной лишь ис­торической стороны - как троица главных эпи­зодов земной жизни Спасателя. Трудно сказать, почему Витберга как бы не занимала метафизи­ка боговоплощения: нам не известна в деталях тайная христология масонства. Однако при­знающие авторитет Священного Писания рус­ские масоны, по-видимому, должны были испо­ведовать новозаветное учение о Церкви как Те­ле Христовом. Но данный экклезиологический момент упущен не только в архитектурной сим­волике храма Витберга, но даже и в концепту­альном ее обосновании. Здесь сказалась изна­чально протестантская установка архитектора. Храм, замысленный им - не более чем протес­тантский молитвенней дом; о литургическом со­брании верующих Витберг, кажется, мыслил не как о мистическом Теле Богочеловека, но как о толпе разрозненных индивидов. Да, Витберг разработал сложную и философски красивую концепцию; но, думается, идея, воплощенная в формах типичного древнерусского храма - бо­лее глубокая и точнее соответствует Св. Писа­нию: ведь однокупольная русская церковь XII в. - как раз символ Церкви как Тела Христова. Ко­нечно, вселенско-христианский - как сейчас бы сказали, «экуменический» храм не мог проекти­роваться в традициях древнерусской архитекту­ры. Но вряд ли помпезный храм Витберга впи­сался бы органично в скромный подмосковный пейзаж... Ныне на этом месте (теперь здесь район Москвы) высится здание Московского университета (построено в начале 1950-х го­дов). И если вглядеться в облик этого здания, то не уловит ли внимательный взгляд его сходства с храмом Витберга?..

Судьба в общем-то замечательного витбер­говского проекта, равно как и участь самого ар­хитектора оказались печальными: проект остал­ся на бумаге, Витберг оказался в ссылке и умер в нищете и безвестности. Общество в целом оказалось не готовым поддержать витбергов­ской идеи; смерть Александра I в 1825 г. поло­жила конец эпохе мистических исканий.

Внешние события, связанные с постройкой витберговского храма, разворачивались так. 12 октября 1817 г. состоялась торжественная за­кладка здания на Воробьевых горах: в крестном ходе участвовали император с семьей, высшее духовенство, толпы народа; в окружении леса хоругвей несли великие святыни России - чудо­творные иконы Владимирскую и Иверскую; не умолкал колокольный звон всех московских церквей и пушечная пальба... На постройку храма Витбергу было отпущено 8 лет, сам архи­тектор возглавил строительные работы. Утон­ченный художник и богоискатель не учел типич­ных для России нравов. Начались воровство, с одной стороны, и клевета завистников, с другой. Лишенный практического опыта Витберг стал жертвой интриг. Когда обнаружилась денежная растрата, во всем обвинили Витберга. Кончина Александра I лишила его покровительства; в 1826 г. работы остановились, и власти присту­пили к следствию. Оно тянулось много лет; ме­жду тем, одно за другим на архитектора сыпа­лись несчастья, умерли любимая жена и отец. В 1835 г. расследование завершилось, Витберг был арестован и сослан на север в Вятку. Здесь протекала его дружба с ссыльным А.Герценом, благодаря которому до нас дошли «Записки» Витберга и вообще, была сохранена память об этом замечательном человеке.

Витберг пытался в ссылке продолжать рабо­ту над архитектурными проектами, и ему даже удалось построить собор в Вятке. В 1839 г. Ни­колай I разрешил Витбергу вернуться в Петер­бург, где в 1855 г. он скончался в отчаянии и крайней бедности... В николаевскую эпоху за­мыслы Витберга и сама его личность оказались ненужными.

Духовно-политическая реакция

Время правления императора Николая I (1825-1855) было временем реакции на запад­нический либерализм александровской эпохи. При Александре I русский дух в своем станов­лении ушел слишком далеко, отказавшись от национальной ограниченности и подойдя к все-ленскс—христианскому идеалу: развитие «души» и «тела» России не поспевало за ним. Наступ­ление охранительной реакции внешне было вы­звано страхом перед тем, что революционное брожение с Запада перекинется в Россию. Главным проводником духа реакции стал архи­мандрит Фотий (1792-1838) - «изуверный обли­читель мистических происков», - по словам Г.Флоровского. Фотий считал мистицизм и ма­сонские учения духовным фундаментом полити­ческой революции; мистические сочинения, все без разбору, рассматривались им как бесовские, антихристовы. Уже в конце правления Алексан­дра Фотий приобрел влияние в высших кругах; вместе с адмиралом А.Шишковым, назначенным в 1824 г. министром народного просвещения, ярым противником использования в Церкви рус­ского языка, Фотий добился того, что русский перевод Библии, осуществленный Библейским обществом, был публично сожжен; в начале царствования Николая последовал и запрет Библейского общества, отождествляемого ре­акционерами со штабом революции.

Реакция, начавшись при Александре, резко обострилась после выступления декабристов (1825 г.), требовавших конституционного ограничения абсолютной монархии. Достаточно примитивный в духовном отношении Николай I взял курс на «опрощение» русской души, кото­рой ныне надлежало избегать каких бы то ни было чужеродных влияний и вместо этого сле­довать канонам самобытно-русского строя жиз­ни. Европейские революции 1830 г. еще сильнее встревожили Николая. Именно в 1830-1840-е годы охранительные тенденции в его политике получили идеологически отчетливые очертания. Идеология эта была разработана графом С.Уваровым и выражалась, например, в таком уваровском тезисе: «Истинно русские охрани­тельные начала православия, самодержавия и народности составляют последний якорь наше­го спасения (от революционного мятежа. - Н.Б.) и вернейший залог силы и величия нашего оте­чества»¹⁸. Конечно, натиск казенщины и прими­тивизма в николаевскую эпоху не имел столь тотального характера, каким обладало анало­гичное давление сверху на русскую душу в со­ветские годи. Однако охранительная идеология сильно повлияла на общий стиль эпохи и, что нам сейчас важно, отразилась в стиле архитек­туры - самого монументального из искусств.

Символ русской истории

Хотя второй храм Христа Спасителя строил­ся с 1838 по 1883 год и за период постройки на российском троне сменилось несколько импера­торов¹⁹, разработка его проекта пришлась на ни­колаевское время и не могла избежать его идей­ного влияния. Порожденный мистическими иска­ниями александровской эпохи проект Витберга не был созвучен изменившемуся духу времени; в 1829 г. Николай I объявил новый конкурс проек­тов. Практически вне конкуренции оказалась вер­сия придворного архитектора Константина Тона (1794-1883), работавшего в так называемом «но­ворусском» стиле; сам Тон называл этот стиль «византийским, сроднившимся с давних времен с элементами нашей народности». Тону принад­лежали проекты ряда зданий в московском Кремле, множества официальных строений в обеих столицах России (в частности, парных во­кзальных комплексов), а также церквей. Тон не просто культивировал в архитектурном стиле на­циональное начало: разработанные им образцы изб, жилых домов, храмов и т.д. директивно вне­дрялись в тогдашнее строительство. На языке архитектуры Тон пропагандировал господствую­щую идеологию «православия, самодержавия и народности».

Николай I пытался в своем правлении ори­ентироваться на традиции допетровской Руси, свободной, по его мнению, от влияния Запада. Носительницей национальных традиций в гла­зах русского человека всегда была Москва, то­гда как веяние западного духа ощущалось в первую очередь в Петербурге. В 1830-е годы в северной столице России шло строительство Исаакиевского собора по проекту Французского архитектора А. Р. Монферрана; собор этот был символом европеизированной России - России Петра I²⁰, прорубившего, по словам А. Пушкина, «окно в Европу». И московский храм Христа Спасителя - такой же гигант, как и Исаакиевский собор - был призван сыграть роль его антипода: в основе тоновской концепции храма Христа было представление о российской истории, имеющей истоки в Византии и древней Руси. Храм Тона был задуман как национальный храм-памятник; как мы помним, данный аспект в храме Витберга играл незначительную роль. Храм Витберга был зримым явлением русского духа, осознавшего свою бытийственную связь с Богочеловеком в недрах человеческого «я»; в формах храма Тона дух символически опозна­вал себя в своем национально-историческом и при этом соборном качестве.

Даже сейчас, в многоэтажной Москве, вос­становленный храм Христа (тоновский храм был выстроен неподалеку от Кремля) доминирует своей громадой над московским центром. Пяти­главый гигант вмещает в себя 10 тысяч человек и фактически является площадью, крытой церков­ным сводом. Красив ли этот собор? Здесь очень уместно вспомнить поговорку «о вкусах не спо­рят». Вот две оценки, принадлежащие одному и тому же историческому моменту. «Чудный храм Спасителя, родная красота, словно солнышком обогревающая и благословляющая сердце Рос­сии - Москву»: это слова из путеводителя по храму (1918). «Как бы огромный самовар, вокруг которого благодушно собралась патриархальная Москва»: так о храме Христа пишет философ Е.Трубецкой в статье «Два мира в древнерусской иконописи» (1916). Как бы ни относиться к эсте­тике храма, необходимо сознавать, что обраще­ние Тона к древнерусским архитектурным фор­мам имело искусственный и чисто рациональный характер, и поэтому в облике собора не чувству­ешь того духовного порыва, который присущ древним церквам. Храм Христа - образец импер­ского академизма и никак не плод органического творчества.

И вот еще одно замечание по поводу стиля тоновского храма. Как ни в одном другом мону­ментальном церковном здании Москвы, в храме Христа ощущается присутствие азиатского на­чала: быть может, Тон вполне сознательно ввел его в свой проект - как антитезис подчеркнутому европеизму Исаакия. Отнюдь не кремлевские соборы - «с их итальянскою и русскою душой» (О.Мандельштам)²¹ - имел в виду С.Есенин, ко­гда в 1922 г. писал о Москве, а как раз храм Христа Спасителя:

Я люблю этот город вязевый,
Пусть обрюзг он и пусть одрях.
Золотая дремотная Азия
Опочила на куполах22...

Не был ли особо проницателен Герцен, ко­гда назвал стиль храма Тона «индо-византийским»²³? И не присутствовал ли в твор­ческой памяти придворного архитектора, разра­батывавшего проект храма-усыпальницы, вели­чественный образ знаменитой усыпальницы Востока - Тадж-Махала? «Азия», отразившаяся в золотых куполах храма Христа - это не только Византия - Турция, но еще и Индия, и Персия.

Наталья Бонецкая

 Примечания

¹⁴ Записки А.Л.Витберга. С.388.

¹⁵ Там же. С.381.

¹⁶ Там же. С.401.

¹⁷ Конечно, сопоставление духовного пути русских масонов с религиозной практикой Соловьева в си­лу ряда причин наталкивается на непреодолимыетрудности.

¹⁸ Цит. по: Корнилов А. Курс истории России XIX ве­ка. М.,1918. С.76.

¹⁹ Николай I правил по 1855 г.; Александр II был царем до 1881 г.: в марте он был убит заговорщиками; коронация Александра III в 1883 г. почти совпала с освящением храма Христа.

²⁰ Петр I родился в день празднования памяти св. Исаакия Далматского, в честь которого создавался Исаакиевский собор.

²¹ «В разноголосице девического хора...» (1916).

²² «Да! Теперь решено...»

²³ Герцен А.И. Былое и думы, С.280.

(Окончание в следующем номере)