Кристоф Линденау. Встреча с солнцем

Восприятие жестов как исходный пункт медитативных исследований

Смысл земного развития заключается в том, что благодаря ему во всеобщее развитие будет включено нечто, что без него не могло бы проявиться: удивление, изумление, сочувствие и совесть.

Рудольф Штайнер, 14 мая 1912 года

Благодаря нашему констатирующему воспри­ятию и активным действиям окружающий нас зем­ной мир постоянно выступает перед нами как ре­альность. В его сопротивлении нашим деяниям, в его «противостоянии» мы замечаем, что и сами противостоим ему. Это противостояние взаимно. Мы наблюдаем его и используем для себя. Выхо­дит так, что этому «предметному миру», «миру сопротивления» мы обязаны значительной частью нашего собственного самосознания. Но благодар­ны ли мы ему за это? Каждый из нас, кто задает себе этот вопрос, видит его актуальность и обра­щенность к нашей совести.

Побуждаемые своей совестью, мы спраши­ваем себя, используем ли мы полученное «в подарок» сознание нашего Я, чтобы расширить свою ограниченность до понимания целого в ок­ружающем нас мире. Воздерживаясь на время от мышления, мы достигаем этого обычно благода­ря удивлению, сочувствию, а также совести. Та­ким образом, совесть, сочувствие и удивление принадлежат уже одному из таких расширений. Последующие рассуждения могли бы способст­вовать пониманию того, какое значение для на­шей жизни приобретают эти три способности, становясь исходным пунктом для духовного уче­ничества.

Прежде всего я хотел бы рассмотреть то, что называется удивлением. Мы должны прояснить для себя, что же происходит в нас благодаря удивлению. Не для того, чтобы «учиться» удивле­нию, но чтобы в переживании удивления открыть нечто, что создает исходный пункт для дальней­шего развития.

Часто ли мы удивляемся тому, что видим? До какой степени мы этому удивляемся? Что нас при этом удивляет? Новое? Это входит в противоре­чие с тем, что иногда мы удивляемся даже тому, что встречаем каждый день. Оценивая новизну предмета, которому мы удивляемся, мы не можем ответить на вопрос «почему?».

Пытаясь ответить на эти вопросы, мы замеча­ем то обстоятельство, что больше всего мы удив­ляемся тому, что можем воспринять лишь частич­но. Так, ночью мы изумляемся звездному небу, днем его голубизне, вечерней и утренней заре, радуге, зелени лугов, белизне снежного покрова. Мы смотрим на все это, но не охватываем полно­стью, как, например, камень или произведение архитектуры, которое можем обойти вокруг. Не проявляется ли способность удивляться тем больше, чем дальше отступает от нас характер воспринимаемого предмета? Здесь необходимо учесть и иное восприятие, как непосредственно относящееся к предмету. Ибо наше удивление выявляет не нечто новое, но то обстоятельство, что данный предмет мы переживаем окруженным чем-то, что в нашем ощущении позволяет ему быть «легким», его поэтизирует. Но чтобы это об­наружить, недостаточно обычного переживания удивления.

Возникают три вопроса: чем должно быть под­креплено наше обычное увлечение, чтобы сде­лать это открытие? Как можно описать то, что со­ставляет это открытие? Благодаря чему то, что обнаруживается в переживании удивления, так быстро исчезает?

Первый вопрос касается выработки того рода внимательности, которая не мешает отдаче нако­пленному переживанию, но усиливает его. Речь идет об обучении, которое может происходить только путем упражнений. Нам необходимо раз­вивать чувствующую внимательность. Как и лю­бое чувство, она принадлежит к области сердца. Пламя внимательности нужно разжигать не в го­лове, а в сердце. Чем энергичнее мы это делаем, тем больше мы способны благодаря удивлению воспринять нечто, постоянно имеющееся в нали­чии, но доселе нами не осознаваемое.

Как это можно описать? Сначала в своих уст­ных рассмотрениях я говорил о «жестах», которые приходят в «созвучие» при восприятии предмета и вызывают у нас способность к удивлению. Но в последующих беседах стало ясно, что слово «жест» не всегда правильно понимается. Разуме­ется, речь идет не о тех жестах, какие, к примеру, производит человек, подчеркивая свою речь, и уж, конечно, не о движениях предмета. Речь идет о чем-то таком, что можно охарактеризовать как различные «зародыши воли», которые предваря­ют каждый человеческий жест, даже тогда, когда человек подавляет свои проявления. (Эвритмические жесты выглядят тем прекраснее, чем больше удается сохранить нечто от субстанции этих заро­дышей вплоть до полного раскрытия относящихся к ним жестов.)

Зародыши воли подобного рода обнаружи­ваются не только в человеке, но и во всех явле­ниях природы и заставляют нас бессознательно им удивляться. Совершенно очевидно, что Гете к своему учению о цвете пришел через сознатель­ное восприятие подобных зародышей воли. Он говорил о «морально-чувственном» действии краски, описывал живые чувственные формы, ко­торые получаются из сознательного сращивания с зародышами воли, таящимися в отдельных красках.

Так как одновременно с обычным, предмет­ным способом восприятия мы развиваем «пред­метный образ мышления», нам грозит опасность упустить из виду само происхождение удивления. Ибо, исходя из этого образа мышления, мы ожи­даем, что мир сам подступит к нам в форме пред­метного восприятия. В связи с этим мы склонны такие переживания, как удивление, заменить про­стым восприятием предмета и благодаря такой интерпретации - и внушению, которое от нее ис­ходит - потерять эти переживания.

Для того, чтобы медитативное исследование, лишь схематически очерченное мной, было про­дуктивным, нужно воспитать в себе повышенную внимательность. Исходный пункт создают соот­ветственно найденные зародыши воли обозна­ченных жестов и, в зависимости от них, по-разному развитые чувственные формы. В после­дующем рассмотрении я буду меньше уделять внимания зародышам воли и чувственным фор­мам, но больше усилиям, благодаря которым чи­татель сам сможет их найти. К такому способу изысканий я был побужден изложением Ман-фреда фон Макензен в журнале «Искусство вос­питания».

Попробуем наблюдать ландшафт, освещен­ный солнцем, но таким образом, чтобы в полном покое смотреть против света. Зажженное в сердце пламя нашей внимательности поглощает все предвзятые головные представления. Пережива­ние, возникшее при таком наблюдении, сравним с тем переживанием, которое мы получим, когда повернувшись, соединим направление нашего взгляда с направлением солнечных лучей.

В первом случае мы наблюдаем резкие конту­ры, светлые и темные очертания, сужение поля зрения, связанное с неожиданным уменьшением расстояния до горизонта, и то ощущение, как буд­то мы должны выдержать сопротивление чего-то, что выражает тихую боль; мы наблюдаем, что между нами и увиденным ландшафтом открыва­ется нечто вроде пропасти, в которой спрятано смертоносное.

Другая ситуация позволяет нам прочувство­вать все многообразие цвета ландшафта и мяг­кость его переходов, расширение поля зрения, от­крытость далей горизонта, то, как наш взгляд без труда и с удовольствием проникает в ландшафт, делая нас мечтательными; мы чувствуем, что ос­вещенный ландшафт приветствует нас, готовый окружить нашу жизнь любовью.

Совсем иная картина возникает, когда мы на­блюдаем ландшафт не против солнца и не вместе с солнцем, но пересекая взглядом направление солнца. Поэтическое настроение, которое раньше охватывало нас, вдруг исчезает. Наступает от­резвление. Мы ощущаем душевную тяжесть при восприятии предметов. Предметы, освещенные с одной стороны и затененные с другой, активно возбуждают такой способ восприятия, при кото­ром нам навстречу выступает нечто, вытканное из света и тени, побуждая к действию головной рас­судок. Этому противостоянию мы обязаны первым возникновением нашего Я - сознания.

Из дальнейшей медитативной работы с соб­ранным материалом, полученным в первых двух наблюдениях, выявилось, что вторая ситуация, поначалу причисленная к «смертельной», привела к переживанию рождения (оба переживания отно­сятся, конечно, не к телесно-физическому, но к душевно-духовному процессу). Но речь не об этом. Главное в медитативной работе относится к вопросу «как». Важна душевная возможность че­ловека сочувствовать тому, что происходит вокруг него. Ибо то, каким образом может быть нечто найдено из удивления, как исходного пункта для душевного исследования, становится дальнейшим важнейшим элементом исследования в душевной области человеческого сочувствия.

Чтобы лучше это понять, важно значение сло­ва «сочувствие» не сузить до значения слова «со­страдание», несмотря на то, что сострадание, ра­зумеется, также имеет место, как и «со-радость». Оба значения слова «сочувствие» не должны за­ранее ограничиваться переживанием, которое от­носится к обычным «радостям и горестям» земной жизни. Наша «со-радость» может относиться, к примеру, к тому, что человек нашел задачу своей жизни, а «сострадание» - к тому, что он ее еще не нашел.

Медитативная практика, подразумеваемая здесь, показывает, что сочувствие распростра­няется намного дальше. Оно начинается от пред­ставления наблюдаемых зародышей воли (и развиваемых в них, к примеру, противоположных друг другу чувственных форм) посредством предварительно построенного образа жестов. Образ жестов характерным образом суммирует для воспоминания сделанные опыты. Сама ме­дитативная работа продолжается благодаря то­му, что медитирующий в своем углублении - «по­гружении» - в воображаемые таким образом жесты стремится к тому, чтобы их «повернуть», что называется, в направлении к их зародышу, и проследить за той сущностью, которая его в себе прячет. Для вышеописанного случая, упрощенно выражаясь можно сказать: не в том направлении, в котором солнце дарит свет, но в противопо­ложном; не в направлении нашего зрения, но в противоположном к нему.

Результатом повторяющегося последователь­ного медитативного размышления подобного рода оказывается то, что сам построенный до этого об­раз жестов душевно становится как бы «прозра­чен» для другого, не нами сделанного образа. В данном случае - как переживание смерти или ро­ждения. Разумеется, этот образ намного менее устойчивый, чем сделанный нами. Он ускользает, как дуновение воздуха, и поэтому, чтобы овладеть им, мы нуждаемся в гораздо более высокой сте­пени внимательности, чем при собирании опытов с жестами в упражнениях с солнцем.

Происходит так, что эта «прозрачность», осо­бенно в начале, не всегда достигается в самой медитативной работе, но, к примеру, выступает в процессе пробуждения на следующее утро. Таким образом, в переработке найденных нами образов жестов мы знакомимся с чем-то решающим в на­шем отношении к внеземному космосу. И хотя по-

лученный опыт подкрепляется многочисленными высказываниями Р.Штайнера, он ни в коем случае не может подменяться еще более «умными» интерпретациями этих высказываний. То, что мы уз­наем от Р.Штайнера, должно быть заново подкре­плено собственным опытом.

В заключение хочу сказать, что для меня са­мого в медитативной работе важно обратить вни­мание на обозначенную выше третью ситуацию наблюдения и на возникающее при этом опыты. Потому что наблюдаемые здесь жесты, ставя пределы для самих себя, ведут к предметности, становясь душевно прозрачными для совсем иных образов: для тех образов, которые связаны с хо­дом развития человечества, как это говорилось в начале данного исследования; они связаны с раз­витием человека до одной из своих сознательных сущностей. Это развитие началось в предметном восприятии.

Благодаря чему все же стал возможен этот важный шаг развития? Благодаря тому, что в раз­витии человечества произошло событие, которое изменило все, ранее произошедшее. В связи с этим событием по свидетельству Ветхого Завета «наши глаза открылись». Для чего? Для предмет­ного восприятия. Но ведь ничего не может «открыться», чего до этого еще не было. Таким обра­зом, глаза должны были быть уже в наличии. Од­нако, для чего они служили, если не было пред­метов для рассмотрения?

Для того, чтобы ориентироваться в мире жес­тов и ведущих к ним зародышей воли - не только солнца, но всей природы, - в которой человек то­же жил, как истинное «существо жестов». И «гре­хопадение», о котором говорит «Ветхий Завет», было «падением в разобщенность» с тем миром, в предметное восприятие. В своих лекциях о «Ми­ре чувств и мире духа» Р.Штайнер называет тот мир «миром струящейся, правящей воли». Да, сам мир предметов выпал из того «моря воли», как соль из морской воды. И то, что тем временем в противовес этому предметному миру укреплялось в человеке как Я-сознание, стоит сегодня перед задачей будущего преобразовать «падение в ра­зобщенность» в «поднятие» из нее. Взывает ли сегодня совесть каждого из нас, к нашей благо­дарности за это предметному миру?

Кристоф Линденау
Mitteilungen №3/2002
Перевод с нем. М.К