ПСИХОСОФИЯ. У врат чувств; чувство; эстетическое суждение (Берлин, 3 ноября 1910 года).

Эту лекцию мы опять-таки начнем с рецитации одного поэтического сочинения, которое послужит нам для иллюстрации некоторых вещей, которые я буду излагать сегодня и завтра.

На этот раз речь идет о стихотворении одного «непоэта», ибо по отношению к другой духовной деятельности данной личности это стихотворение представляет собой побочный повод для ее духовной деятельности. Это, таким образом, тот случай, когда мы имеем дело с некоторым душевным откровением, которое не проистекает непосредственно из интимных импульсов этой души. Как раз этот факт позволяет особенно хорошо рассмотреть все относящееся к нашей теме. Стихотворение принадлежит философу Гегелю и касается вопросов посвящения человечества. 

ЭЛЕВСИН*

Вокруг меня, во мне живет покой. У занятых людей
Никогда не спит усталая забота. Она дает свободу
И должное мне. Благодарю тебя, моя освободительница,
О, ночь! Белым флером тумана
Окружает луна неясные границы дальнего холма.
Дружелюбно блестит светлый дозор моря.
Удаляются в воспоминание скучные тревоги дня,
Словно пролегли между тогда и теперь.
Твой образ, возлюбленный, проходит предо мной,
И отлетает тяжесть дня. И все же вскоре приглушает она
Нового свидания сладкие надежды.
Уже рисуется мне сцена взаимного разглядывания,
Полного загадочного вопрошания,
Что там изменилось в осанке, выражении, чувствовании друга.
Уверенность блаженства, верность старого союза
Найти более прочной, зрелой,
Союза, не отмеченного присягой.
Жить только свободной истиной
И никогда не пытаться регулировать
Миролюбие, мнения и ощущения никаким уставом!
Ведь от всякой действительности, над горами, реками
Легко несет меня к тебе чувство.
О его распрях возвещает стон и с ним
Отлетает сладких фантазий сон.
 
Мой взгляд возносится к вечному небосклону,
К тебе, о сияющее светило ночи!
И всех желаний, всех надежд
Забвение струится из твоей вечности.
Чувство теряется в созерцании,
Исчезает то, что я называл моим.
Я предаю себя бесконечности.
Я есмь в ней, есть все, есмь только это.
Разум чуждается возвращающихся мыслей,
Его пугает бесконечность, и он в удивлении
Не постигает глубины созерцания.
Фантазия приближает ему вечное,
Обретающее облик. — Пожалуйте, вы,
Возвышенные духи, высокие тени,
Чело которых излучает совершенство,
Не пугайтесь. Я чувствую, это также и моя Отчизна,
Блеск, серьезность, облекающие Вас.
Ага, распахнулись врата твоего святилища,
О Церера**, коронованная в Элевсине!
Я чувствую себя в упоении воодушевления,
Созерцая твою близость
И внимая твоим откровениям.

Я постигаю высокий смысл образов, воспринимаю
Гимны на трапезе Богов,
Высокие речения твоего совета.
И все же опустели твои залы, о Богиня!
Спешно воротились Боги на Олимп
Прочь от оскверненных алтарей.
Прочь от оскверненной могилы человечества
Невинность Гения, зачарованного там.
Молчит мудрость твоих священников,
И не поможет нам никакая церковная служба.
Напрасно за любопытством хотят увидеть
Любовь к мудрости. Ею обладают искатели и презирают тебя.
Чтобы овладеть ею, они прячут ее в словах,
В которых был запечатлен твой высокий разум!
Напрасно! Лишь пепел и тлен схватывают они,
Куда твоя жизнь не возвращается никогда.
Среди праха бездушия можно найти
Вечно мертвое, самодостаточное. Напрасно пребывают
Лишенные знаков твоей прочности, следов твоего образа.
Полнота учения сына посвящения,
Глубина неизреченного чувства много целительнее
Сухих знаков и выражений.
Уже не захватывает душу мысль,
Которая вне пространства и времени, в предчувствие Бесконечного
Погружена, забывает себя и вновь пробуждается
К сознанию. Кто хотел бы об этом с другим говорить,
Должен был бы говорить ангельским языком, чувствуя
Бедность слов. Ему боязно помыслить священное
Столь скромным, приуменьшить его словами, так что речь
Ввергает его в грех. И он трепетно
Замыкает себе рот. То, что посвященный запрещает
Себе, запрещает мудрый закон
Бедному духом, который и сообщает о том,
Что он видел, слышал, чувствовал священной ночью.
Он не допускает, чтобы словесный хлам
Вредил его благочестию и чтобы возмущал его
Шум нечестивости...

Может показаться, что рассмотрение душевной жизни в ходе двух предшествующих лекций характеризовало ее границы по отношению к суждению и переживанию любви и ненависти, которое связано с желанием, может показаться, что в рассмотрении было упущено как раз самое главное, а именно то, в чем в своем внутреннем переживают себя в наибольшей глубине и богатстве: чувствование. Итак, могло казаться, что душевная жизнь характеризовалась тем, что ей не свойственно, то есть безо всякого внимания к тому, что, волнуясь там и здесь, поднимаясь и ниспадая, придает душевной жизни соответствующий ей характер: жизнь чувств.

Мы далее увидим, что именно драматическое содержание душевной жизни мы сумеем понять в том случае, если будем приближаться к чувству, исходя из обоих рассмотренных выше элементов душевной жизни. Мы должны опять-таки начинать с простых фактов душевной жизни. Это — полученные через врата наших органов чувств чувственные переживания, которые внедряются в нашу душевную жизнь и ведут там собственное бытие. Сравните тот факт, что наша душевная жизнь обрушивает свои волны к вратам чувств и затем от этих врат чувств воспринимает в себя результаты чувственных восприятий, которые далее ведут самостоятельную жизнь в душе, — сравните этот факт с другим, что также все то, что заключается в переживании любви и ненависти, которое проистекает из желания, поднимается как бы из внутреннего самой душевной жизни. Как бы из сосредоточия душевной жизни поднимаются для поверхностного наблюдения желания, которые поверхностному наблюдателю представляются причиной любви и ненависти.

Но не сами желания следует искать сначала в душе. Там их найти нельзя.

Они поднимаются к вратам чувств! Обратите внимание сначала на это. Посмотрите на вашу повседневную душевную жизнь и вы вскоре заметите, как поднимается в вас проявление желания к внешнему миру! Итак, вы можете сказать: гораздо больший объем нашей душевной жизни образуется на границе чувственного, во вратах чувств. При этом мы сможем более основательно понять себя, если мы графически изобразим то, что познали как факт. Мы сможем хорошо охарактеризовать душевную жизнь в ее внутреннем, если будем рассматривать ее расположенной внутри круга (см. рисунок). Итак, подумаем о том, что внутреннее некоего круга представляет содержание нашей душевной жизни. Подумаем далее о том, что органы чувств представляют собой некоторое подобие врат, отверстия наружу, — как вы могли это узнать из лекций об Антропософии. Рассмотрим то самое, что наблюдается только в нашей душе, если мы это внутренне хотим изобразить графически: тогда из средоточия и во все стороны душевной жизни мы даем стекать потоку, который изживается в любви и ненависти. Мы видим, как душа переполняется желаниями и как этот поток обрушивается во врата чувств. Теперь мы можем спросить себя: что переживается там, куда вмешивается чувственное переживание? Что происходит при переживании звука посредством уха? Что имеет место при переживании запаха через нос?

Сначала мы оставим без внимания внешний мир по отношению к содержанию. Схватите еще раз, с одной стороны, то мгновение, в котором происходит чувственное восприятие, то есть возьмите это взаимоотношение с внешним миром. Живо перенеситесь в то мгновение, в которое, так сказать, душа внутренне переживает себя, через врата чувств во внешнем мире имеет переживание цвета или звука. А с другой стороны, подумайте о том, что душа ведь живет дальше во времени и как представления в воспоминании сохраняет за собой то, что она как бы захватила в чувственном переживании.

Таким образом, мы должны строго различать то, что душа несет дальше, в представлениях воспоминания как продолжающееся переживание, и переживание деятельности чувственного переживания; иначе мы попадем в русло мышления Шопенгауэра.

Теперь спросим себя: что происходило в тот момент, когда душа была временно предоставлена внешнему миру через врата чувств? Если вы задумаетесь о том, что наша душа действительно, как свидетельствует непосредственный опыт, затоплена потоком желаний и спросите: что же тогда, собственно, ударяет во врата чувств, в то время как душа дает своему внутреннему достичь врат чувств? — это сами желания. Это объявляется желание, и физически оно соприкасается с внешним миром в это мгновение. И это желание удерживает с другой стороны как бы отпечаток! Если я в сургучной массе делаю оттиск печати с фамилией Мюллер, то что же останется от печати в сургуче? Не что иное, как фамилия Мюллер. Вы не можете сказать, что запечатлевшееся в сургуче не согласуется с тем, что действует во внешнем мире. Иначе это было бы не непредвзятое наблюдение, а кантианство. Если вы не хотите смотреть (только)*** на внешне материальное, то вы не можете сказать (не должны говорить), что сама печать не входит в сургуч, но вы должны смотреть на то, что здесь важно, а именно на то, что в сургуче присутствует фамилия Мюллер. Важно то, что таким образом противится фамилии Мюллер на печати и в чем запечатлевается слово Мюллер, именно так (же), как печать не утрачивает из себя ничего, как только фамилию (кроме фамилии) Мюллер, так и внешний мир не отдает ничего иного, как только запечатление. Но чтобы могло произойти запечатление, необходимо нечто, оказывающее сопротивление. Итак, вы можете сказать: в том, что противостоит чувственному переживанию, извне образуется впечатление и затем схватывается то, что как отпечаток возникло в собственной душевной жизни. Схватываются не сами цвет или звук, но то, что имеется как переживание любви или ненависти, самого желания.

Является ли это также правильным? Имеется ли в непосредственном чувственном переживании нечто такое, что как разновидность желания должно стремиться вовне? Да, если бы этого не было, то вы не могли (бы) взять чувственное переживание в дальнейшую душевную жизнь и затем никогда не могло бы возникнуть представления в воспоминании. Имеется именно душевный факт, являющийся непосредственным доказательством того, что желание из души всегда стучится наружу через врата чувств при восприятии цвета, звука, запаха и т.д.

Это факт внимательности. Различие, имеющееся между таким чувственным впечатлением, когда мы едва касаемся вещи рассеянным взглядом, и таким впечатлением, когда мы со всем вниманием обращаемся к вещи, показывает нам, что впечатление от поверхностного взгляда не переносится в дальнейшую душевную жизнь. Необходимо изнутри направить навстречу вещи силу внимания, и чем больше это внимание, тем легче душа несет вспоминаемое представление в дальнейшую жизнь.

Таким образом, через врата чувств душа вступает в такую взаимосвязь с внешним миром, при которой душа дает своему субстанциональному содержанию обрушиваться на внешние границы, и это проявляется в факте внимания.

Другой элемент душевной жизни, суждение, исключается как раз в момент непосредственного чувственного переживания.

Чувственное впечатление характеризуется тем, что способность суждения исключается как таковая. Тогда желание делает себя единственным действующим лицом, чувственное впечатление красного не то же самое, что чувственное восприятие красного. В звуке, в восприятии цвета, в запахе лежит только засвидетельствованное вниманием желание: суждение в этом случае подавлено. Надо только иметь ясность в том, что между чувственным восприятием и тем, что дальше происходит в душе, лежит совершенно точная граница.

Если вы остановитесь на цветовом впечатлении, то вы будете иметь дело лишь с простым цветовым впечатлением, которому еще не сопутствует суждение. Чувственное впечатление характеризуется тем, что само расположение внимания исключает возможность суждения как таковую, так что желание становится единственным действующим лицом. Если вы отдаетесь воздействию цвета или звука, то в этом воздействии остается только желание, тогда как суждение подавлено. Чувственное впечатление красного не то же самое, что чувственное восприятие красного. В звуке, во впечатлении некоего цвета, в запахе лежит только желание, засвидетельствованное вниманием. Внимание представляет собой особую форму желания. Но в то мгновение, когда вы говорите: «(Это) есть красное», вы уже произвели акт суждения, суждение в вашей душе уже вступило в силу. Надо только ясно сознавать необходимость проводить совершенно точную границу между чувственным восприятием и чувственным ощущением. Только если вы останавливаетесь на цветовом впечатлении, вы имеете дело с простой корреспонденцией желания души с внешним миром.

Что же происходит тогда при этой встрече желания в душе с внешним миром?

Мы различаем чувство восприятия и чувство ощущения. Одно мы назвали переживанием, которое происходит при прямом воздействии, а другое есть то, что остается. Что мы, таким образом, имеем в чувственном ощущении? С чувством ощущения мы привносим то, что плещется и бушует как модификация желания, а именно — вожделенное.

Где возникает чувство ощущения? Как мы уже видели, оно возникает на границе душевной жизни с внешним миром, во вратах чувств.

(Если суждение и желание внутри души сами хотят прийти к покою, то возникает чувство.)

В действительности это обстоит так, что при чувственном переживании мы говорим: сила желания проникает на поверхность. Однако, предположим, что сила желания не достигает границы внешнего мира, желание остается внутри души, оно как бы притупляется само собой внутри душевной жизни, остается внутренним, не стремится к порогу чувств, — что же возникает тогда?

Если сила желания атакуется и принуждается к тому, чтобы уединиться в себе самой, то возникает ощущение, чувство. Чувственное ощущение, внешнее ощущение возникает тогда, когда этот уход в себя вызывается извне посредством контрудара при соприкосновении с внешним миром. Внутреннее ощущение возникает в том случае, если желание не отодвигается назад непосредственно благодаря соприкосновению с внешним миром, но если оно внутри души отбрасывается где-либо к себе, не достигая границы. Тогда возникает внутреннее ощущение, чувство. И чувства представляют собой как бы остановленные, загнанные в себя, в себя самое возвращенные желания и вожделения. Во внутреннем ощущении, в чувстве мы, таким образом, имеем внутри души остановленные желания, которые не обрушиваются на границу, но живут внутри душевной жизни. Также и в чувстве существенным душевно-субстанциональным является желание. В таком случае чувства как таковые не являются чем-то новым в душевной жизни, но представляют собой субстанциональные, реальные, разыгрывающиеся внутри души процессы желания. Это положение следует твердо усвоить.

И вот теперь мы можем оба элемента душевной жизни — с одной стороны суждение, с другой — возникающие из желания переживания любви и ненависти — охарактеризовать в одном определенном аспекте.

Мы можем сказать именно следующее: все то, что из деятельности суждения совершается в душе, это в определенный момент кончается. Когда оканчивается деятельность суждения? — Если наступает решение, заключающее суждение в ряду представлений, которые мы унесем далее с собой как истину. Что представляет собой конец желания? — Удовлетворение! Так фактически каждое желание в нашей душе стремится к удовлетворению, а всякая деятельность суждения — к решению.

Если мы созерцаем в своей душе, то находим там деятельность суждений, которые стремятся к решению, и желания, которые стремятся к удовлетворению. И именно потому, что наша душевная жизнь состоит из этих двух элементов (элемента любви и ненависти и элемента суждения), которым присуще одно стремление к решению и удовлетворению, из этого вытекает тот важнейший для душевной жизни факт, что она стремится к решению и удовлетворению.

Если мы станем рассматривать душевную жизнь во всей ее полноте, то найдем оба эти течения к решению и удовлетворению. Это в действительности так. Если вы станете рассматривать жизнь человеческих чувств, то истоки многообразных чувствований найдете в великом разнообразии удовлетворений и решений. Рассмотрите такие явления душевной жизни, которые стоят, например, за понятием нетерпения, надежды, вожделения, сомнения и даже отчаяния, и вы будете иметь основание связывать с этими словами нечто реально духовнопостижимое, когда вы говорите следующее: истоки таких душевных процессов, как нетерпение, надежда, томление и т.д. суть не что иное, как различные виды того, как в душе обнаруживается струящийся дальше поток стремлений к удовлетворению сил желания и стремлении к решению посредством сил представления. Если вы захотите однажды постичь реальное в чувстве нетерпения, то живо почувствуете, как в нем трепещет стремление к удовлетворению. В нетерпении вы имеете дело с протекающим в душе потоком желания, которое завершается, только достигнув конца. Силы суждения при этом свернуты.

Или возьмите надежду. В надежде вы легко распознаете текущий поток желания, но такого желания, которое, с другой стороны, пронизано другим элементом душевной жизни — стремлением силы суждения к решению. И поскольку эти два элемента, подобно уравновешенным чашам весов, удерживают равновесие именно в этом чувстве, то чувство надежды имеет нечто замкнутое в себе. В нем содержится ровно столько желания, сколько и видов на благополучное решение.

Другое чувство возникает благодаря тому, что некое желание стремится к удовлетворению, но при этом оно связано с такой деятельностью суждения, которая не в состоянии прийти к решению. Это — сомнение.

Таким образом, в широком спектре чувств мы всегда можем обнаружить весьма примечательную игру суждения и желания. И хотя не во всех чувствах оба эти элемента выступают с очевидностью, они с необходимостью присутствуют там. Если мы на одной стороне душевной жизни поместим способность суждения, то оно завершается в представлении. Но ценность представления в жизни состоит в том, что оно является истиной. Об истине не может душа решать для себя самой, ибо основа истины находится в ней самой. Это может ощутить каждый, если он душевную жизнь в ее своеобразии сравнит с тем, что должно быть завоевано благодаря истине.

То самое, что мы, собственно, для душевной жизни называем способностью суждения, можно также обозначить как размышление. Но благодаря размышлению, благодаря тому, что мы размышляем, еще не достигается правильного решения. Решение становится правильным потому, что мы восходим вверх из души. Истина лежит снаружи, и решение представляет собой воссоединение с истиной. Итак, решение поэтому есть чуждый душе элемент.

Если же мы зададимся вопросом о происхождении другого элемента, который как бы из неведомых подоснов вскипает в самом средоточии и распространяется во всей широте душевной жизни, то источник этого элемента, желания, мы найдем опять-таки вне душевной жизни. Так что и желание, и решение внедряются в душевную жизнь извне.

Внутри душевной жизни разыгрываются удовлетворение и борьба за истину вплоть до решения. Таким образом, по отношению к суждению внутри душевной жизни мы являемся борцами, а по отношению к желанию — сибаритами. Решение выводит прочь из душевной жизни. По отношению к нашим желаниям мы потребители, сибариты. Конец желания, удовлетворение лежит внутри. В нашем суждении мы независимы, в желании — напротив. В душевной жизни разыгрывается не начало желания, а только удовлетворение. Отсюда чувство как конец, как удовлетворение желания может наполнить собой всю душу целиком.

Приглядимся теперь точнее к тому, что как удовлетворение западает в душевную жизнь. Выше было сказано, что ощущение по сути своей является обрушиванием желания на границы душевной жизни, тогда как чувство есть нечто такое, что остается в сфере душевной жизни, когда желание возвращается в себя самое.

Что становится на то место, где душевная жизнь находит удовлетворение в себе самой? — конец желаний? Там должно стать чувство. Итак, когда внутри душевной жизни желание приходит к своему концу в удовлетворении, тогда возникает чувство. Это только одна разновидность чувств, если желание достигает своего конца в среде душевной жизни. Другая разновидность чувств возникает благодаря тому, что в действительности в подосновах душевной жизни устанавливаются отношения между внутренней жизнью души и внешним миром.

Характер наших желаний выражается в себе и для себя благодаря тому, что наши желания направляются на внешние вещи. Они поэтому не простираются повсеместно, подобно чувственным восприятиям, достигая внешних предметов. Но желание может также направляться таким образом, что оно не достигает предметов. Тогда мы имеем своеобразное действие на расстоянии, подобное действию магнита, так как магнит поворачивается к полюсу, не достигая его физически. В этом смысле можно также рассматривать отношение внешнего мира к душевной жизни, когда он воздействует на нее, не достигая, однако, души. Таким образом, могут также возникать чувства, когда желание сохраняет некоторое отношение к предмету, хотя этот предмет не в состоянии удовлетворить желание. Душа приближается к некоему предмету, возбуждается желание, (см. рис. на этой стр.) но он не может удовлетворить его. Желание остается, удовлетворение не наступает.

Сравним это состояние с тем, когда желание достигает удовлетворения, — имеется большое различие. Желание, которое закончилось некоторым удовлетворением, которое нейтрализовано, оказывает на душу оздоровительное воздействие. Неудовлетворенное желание остается стоять в себе и действует на душу болезненно. Следствие неудовлетворенного желания сказывается в том, что душа живет в этом неудовлетворенном вожделении, несет его в себе дальше, поскольку оно осталось неудовлетворенным, и хотя предмет его отсутствует, но в полной силе и живости сохраняется отношение между душой и, так сказать, ничем. Благодаря этому душа в неудовлетворенном желании живет как бы в не реальных внутренних отношениях. И этого оказывается достаточно, чтобы душа болезненно влияла на то, с чем она тесно связана, — на телесную и духовную жизнь. Остановленные желания сильно отличаются от желаний удовлетворенных. Если вещи выступают с грубой очевидностью, то эти различия установить очень легко, однако бывают случаи, когда эти факты прозреваются не так просто.

Положим, человек стоит напротив некоего предмета. Затем он идет дальше (здесь важно только указать на желание, которое уединяется в себе внутри душевной жизни) и говорит, что предмет удовлетворил его, понравился ему, или не удовлетворил, не понравился. В этом «нравится» с той или иной мерой открытости лежит желание, определенным образом удовлетворенное, тогда как при неудовольствии желание остается наедине с собой. Но здесь мы находимся в области эстетического суждения.

Есть только единственный род чувств — и это глубоко характерно для душевной жизни, — которые выглядят несколько иначе. Вы легко можете увидеть, что чувство, то есть, следовательно, или такие желания, которые пришли к своему завершению, или также желания, кои не достигли конца, опираются не только на внешние предметы, но также и на внутренние душевные переживания. Чувство, которое характеризуется как удовлетворенное желание, может опираться на нечто такое, что простирается далеко назад. Также и в нас самих имеются причины удовлетворенных и неудовлетворенных желаний. Надо отличать возбуждение от желания, вызванного внешним предметом, и возбуждение желания, исходящего из собственной душевной жизни. Благодаря внешним переживаниям мы можем иметь остающиеся желания. Также и в душе находим мы причины удовлетворенных и неудовлетворенных желаний. Имеются еще совсем маленькие внутренние переживания, когда мы имеем вожделение, не достигающее своего завершения.

Положим, что наша способность суждения достаточно слаба, чтобы встретить решение в одном случае, когда мы вновь с нашим желанием противостоим предмету. Тогда вы, пожалуй, должны будете отказаться от решения. В таком случае вы испытаете переживание боли в вашем чувстве неудовлетворенности. Имеется, однако, одно-единственное (переживание), когда мы с суждением не подходим к решению и когда желание не удовлетворяется и все-таки мы не чувствуем никакой боли.

Вы видели, что если мы в обычном чувственном переживании повседневности противостоим предмету и не производим суждения, то остаемся в области чувственных явлений. Если же мы судим, то восходим над сферой человеческого переживания. Но если мы как суждение, так и желание доносим до границы душевной жизни, где чувственное впечатление из внешнего мира обрушивается в душу и мы развиваем такое желание, которое вплоть до границы, но только точно до границы, пропитывается силой суждения, то возникает чувство, имеющее весьма примечательный вид. Допустим, эта линия (см. рис.) представляет глаз как врата зрительного чувства. Теперь мы дадим нашему желанию течь вплоть до порога чувственного переживания, до глаза, в идущем из души направлении (поперечные линии). А теперь дадим потечь сюда также нашей способности суждения (перпендикулярные линии): в таком случае мы будем иметь символ для только что означенного, совершенно уникально составленного чувства.

Мы можем правильно оценить различие между двумя течениями, которые заходят вплоть до внешнего впечатления, только если дадим себе труд вспомнить о том, что в развитии силы суждения вершина душевной деятельности обыкновенно лежит не в душе, но вне нее. Если мы в нашей душе должны посредством нашей силы суждения прийти к решению о том, что подступает к самой границе души, то мы должны будем воспринять в душу то, о чем она не может решать самостоятельно: истину. Желание не может изойти, истина преодолевает желание. Желание должно капитулировать перед Истиной. Итак, мы должны воспринять в душу нечто такое, что душе как таковой чуждо, — истину.

Линии суждения (см. рис.) в нормальных обстоятельствах обычно исходят из душевной жизни до соприкосновения с чем-либо внешним. Но желание может доходить только до границы, где оно либо отбрасывается назад, либо ограничивается в себе самом, воспринимает себя обратно в себя самое. Однако в установленном нами примере мы предполагаем, что оба они (суждение и желание) идут только до границы и по отношению к чувственному впечатлению полностью совпадают. Так плывет наше желание вплоть до внешнего мира и приносит вам, откатываясь от того места, суждение.

С того самого места, откуда поворачивает желание, оно приносит назад суждение. Что за суждение оно захватывает с собой обратно? Таковыми могут быть только эстетические суждения, которые так или иначе взаимосвязаны с искусством и красотой. Только при рассмотрении произведений искусства бывает так, что желание течет вплоть до границы и удовлетворяется и что способность суждения задерживается на границе, чтобы могло быть унесено назад окончательное суждение.

Представим себя стоящими перед произведением искусства. Можете ли вы тогда сказать, что в данном случае предмет возбуждает ваше желание? Да, он возбуждает его, но не сам по себе. Если предмет возбуждает желание сам — что, разумеется, возможно, — то эстетическое суждение не зависело бы от степени развития души. Ведь это вполне очевидно, что некоторые души не испытывают ровно никаких душевных движений перед произведением искусства. Конечно, они могут оставаться холодными и перед какими-либо другими предметами. Но если это происходит с другими объектами, то по отношению к ним человек испытывает полнейшее равнодушие. И в таком случае в равнодушии к произведению искусства должно было бы разыгрываться то же самое, что и по отношению к другим предметам. Но перед произведением мы замечаем все-таки некоторое отличие. Там, где нет этого равнодушия, где люди приносят навстречу произведению искусства подобающую тому душевную жизнь, там они дают суждению и желанию возможность притекать вплоть до границы душевной жизни, после чего возвращается назад, а именно — желание, которое высказывает себя в суждении: это прекрасно! У одного назад не возвращается почти ничего, у другого назад притекает желание, но не желание к произведению искусства — возвращается удовлетворенное суждением желание. Тогда в душе сила желания и сила суждения приходят к обоюдному согласию, и человек может теперь удовлетвориться внешним миром, если внешний мир выступает только возбудителем его собственной душевной деятельности. Столько же, сколько человек способен изливать из себя, ровно столько же притекает ему обратно.

Заметьте: это относится к непосредственному присутствию произведения искусства, ибо в действительности душевная субстанция желания должна течь вплоть до границы чувств. Всякое воспоминание о произведении искусства передает, собственно, нечто иное, чем эстетическое суждение в присутствии произведения искусства.

Так что в истине мы имеем нечто, перед чем как перед некоторой душевной жизнью внешнего капитулируют желания. Но и в прекрасном мы имеем нечто такое, где желание непосредственно совпадает с суждением, где решение вводится через добровольно покончившее с собой на границе желание, которое возвращается назад как суждение. Поэтому и является переживание прекрасного столь необъятным теплом глубокого удовлетворения. Это величайшее равновесие душевных сил находит выражение в том, что душевная жизнь подступает к границе как желание и возвращается как суждение. Нет больше в мире ничего такого, где бы условия здоровой душевной жизни могли быть выполнены с такой силой, как это имеет место при самоотверженном увлечении прекрасным.

И когда душевное вожделение большой волной обрушивается на границы чувств и откатывается назад, унося суждение, тогда становится очевидно, что условие (нормальной) обычной жизни нигде не выполняется с такой полнотой, как только в самопожертвовании прекрасному. Когда мы стремимся к мыслительным плодам души, то в таком случае мы работаем внутри души с таким материалом, перед которым постоянно капитулируют желания. Ведь требования желаний, конечно, всегда капитулируют перед величием истины, но если они должны делать это принудительно, то это не обходится без причинения ущерба здоровой душевной жизни. Постоянное стремление к мыслительной области, при котором должны постоянно капитулировать желания, в конце концов иссушает человеческую душу. Но те суждения, которые сочетают в себе равные доли удовлетворенного желания и суждения, дают душе нечто иное.

Сказанное не следует понимать в том смысле, что человек все время должен утопать в наслаждении прекрасным и считать истину нездоровой. Тогда следовало бы принять следующее положение: стремление к истине нездорово, так что оставим ее в покое; предадимся прекрасному, которое исцелит нас в блаженстве! Сказанное надо усвоить в том смысле, что относительно стремления к истине человек всегда вынужден (ибо стремление к истине есть долг, необходимость), он вынужден в себе самом отвоевать жизнь желаний, вливать (их) в себя самого. И мы должны это делать также спокойно внутри стремления к истине. Это стремление наилучшим образом содействует росту нашей скромности и правильным способом оттесняет назад чувство нашей самости. Стремление к истине делает нас все скромнее и скромнее. Но если человек будет постоянно жить в этом нарастающем усилении скромности, то он рискует однажды раствориться, так что ему будет нехватать чего-то для наполнения и сохранения душевной жизни, именно будет недоставать чутья, ощущения собственного внутреннего. Человек не может избавить себя от самости благодаря тому, что он постоянно должен капитулировать перед истиной. И здесь вступает жизнь эстетического суждения. Жизнь эстетического суждения такова, что человек уносит обратно все то, что он приносит на границы души. Это такая жизнь, где человек может (смеет) то, что он в истине должен.

То, что он должен в истине, это то, чтобы встретить решение помимо своего произвола. В поиске истины человек должен полностью пожертвовать собой, и тогда он получит истину обратно. При эстетическом суждении, в поиске переживания прекрасного мы также полностью жертвуем собой. Мы позволяем волнам душевного течь до самой границы, почти как в чувственном ощущении. Однако затем нечто возвращается назад. Мы отдаем себя и вот получаем нас снова. Истина приносит нам обратно только суждение, а эстетическое суждение возвращает нам наше “Я” как подарок.

Своеобразие эстетической жизни в том, что она содержит в себе истину, то есть бескорыстие, и в то же время осуществляет право внутреннего господства в душевной жизни. Как некий свободный дар получаем мы в эстетическом суждении себя самих.

В этих лекциях, как видели, я поставил перед вашими душами много такого, что в очень незначительной мере может быть приведено к определению. Мы можем только попытаться характеризовать вещи так, каковы они есть, когда мы размечаем окружность душевной жизни и прогуливаемся в ней.

В лекциях прошлого года об «Антропософии» мы видели, что книзу телесность ограничивается душевной жизнью, и на границе телесной и душевной жизни мы пытались тогда постичь человека и, таким образом, старались понять человеческое тело и то, что взаимосвязано со строением тела.

Эти лекции в конечном счете должны дать нам правила жизни, жизненную мудрость. Для этого нужна широкая основа. Сегодня мы заглянем в то, что в желании волнуется внутри нашей душевной жизни. В предыдущей лекции мы видели, что некоторые чувственные переживания, как, например, скука, зависят от того, что представления из прошлого, подобно пузырям в нашей душевной жизни, ведут в нашей душе собственную жизнь. Что это за жизнь — оттого зависит в определенный момент весьма многое в нашем бытии. Как ведет себя это самостоятельное существо наших представлений в нашей душе, что означает в нашей душе скука, от того зависит наша душевная конституция, зависит, счастливы ли мы или несчастливы. Итак, от этого живущего в нашей душе существа зависит счастье нашей теперешней жизни.

По отношению к некоторым представлениям, которым мы позволяем войти в нашу теперешнюю душевную жизнь, мы бессильны, а по отношению к другим имеем силу, смотря по тому, двигаются ли наши представления или нет, можем ли мы вспомнить себя, когда хотим, или не можем. Тогда мы должны спросить себя: какие представления мы можем с легкостью возвратить и какие даются с трудом? Да, мы можем при этом нечто присовокупить к представлениям. Для многих людей это было бы весьма полезно и многие могли б в значительной мере облегчить себе жизнь, если бы они знали, благодаря чему они могут с легкостью вспоминать свои представления. Итак, вы должны вашим представлениям сообщить нечто, чтобы они могли с легкостью входить в воспоминание. Но что мы можем сделать по отношению к представлениям? Душевная жизнь состоит из желания и суждения. Здесь, внутри обоих элементов, мы должны отыскать то, что мы сообщаем представлению.

Что можем мы для этой цели взять у нашего желания? Опять-таки только желание. В тот момент, когда мы усваиваем представление, когда оно вливается в нас, мы должны как можно больше изымать из своего желания, и это возможно лишь благодаря тому, что мы пронизываем представление любовью. Это хорошее приданное для дальнейшей душевной жизни, если мы передаем представлению некоторую часть нашего желания. Чем любовнее усваиваем мы представление, чем больше интереса мы ему уделяем, чем в большей мере мы утрачиваем самих себя с нашими личными свойствами в виду представления, тем с большей прочностью оно удерживается в нас. Кто не может утратить себя по отношению к представлению, тот легко забудет его. Мы можем как бы окутать представление любовью. Но мы должны еще также увидеть, как мы можем повлиять на представление суждением.

Представление значительно легче может быть вызвано в воспоминании, если оно усвоено душевной силой суждения, чем если оно просто лишь включено в душевную жизнь. Если вы судите и охватываете суждением некое представление, входящее в вашу душевную структуру, то тем самым вы опять-таки передаете ему то самое, что требует от него воспоминание. Вы видите теперь, что представление можно снабдить как бы своеобразной атмосферой, так что от самого человека зависит, легко или трудно всплывают представления в его воспоминании. Представления, окутанные атмосферой любви и суждения, суть нечто очень важное для здоровья душевной жизни.

Но мы должны еще также оценить по достоинству “Я”-представление. Вся наша продолжающаяся душевная жизнь находится в непрерывном отношении к некоторому представлению, которое является центром, — к представлению “Я”. Если мы пойдем по указанному сегодня пути, то в следующий раз изыщем возможность для постижения направления памяти и переживания “Я”.

В сущности, основное направление души — желание. Это может вызвать удивление у тех, кто знает, что вследствие эзотерического развития душа усваивает некоторое, более высокое, направление, так что желание определенным образом преодолевается. Однако это отнюдь не точное выражение: преодолеть желание в душе. Ведь желание вскипает в душе из неизведанных глубин. Но, собственно, что волнуется там в желании? Выражением чего является желание? Если мы хотим основательно познать эти глубины, то предварительно мы рассмотрим их как то, что в более высокой области соответствует желанию и что происходит из первоосновного существа человека — «воли».

И если во имя цели высокого развития мы побеждаем желание, то фактически мы побеждаем не волю, а только отдельные модификации, отдельные аспекты желания. И тогда в нас действует чистая воля. Воля, соединенная с предметом, содержанием желания, есть вожделение. Но мы можем через суждение прийти к представлению, желая освободиться от желания. Такая воля, которая свободна от предметов, есть, следовательно, нечто самое высшее в нас. Вы не должны подразумевать под этим, например, волю к жизни, ибо это — воля к предмету. Но воля лишь тогда чиста и свободна, если она не модифицирована к некоторому определенному желанию, если она, следовательно, уводит прочь от конкретного желания.

Если в наши чувствования наплывает жизнь воли, то мы можем с легкостью установить, что воля и чувство чем-то родственны друг другу. Ведь можно дойти до фантастических объяснений воли. Так можно было бы сказать: воля есть нечто такое, что может (или должно) ввести в определенный объект. Подобные определения совершенно безосновательны, и для людей, охотно прибегающих к ним, было бы гораздо разумнее обратиться к Гению Языка.

Язык имеет одно гениальное слово для того внутреннего переживания, где воля становится непосредственным чувством: если бы человек мог в себе самом созерцать волевое стремление, которое нейтрализуется в себе самом, то он смог бы вплоть до определенного пункта воспринимать волнение ввиду находящегося перед ним предмета или существа, но тогда воля сдерживается. Благодаря этому возникает чувство глубокой неудовлетворенности предметом или существом. Совершенно очевидно, что эта воля вовсе не ведет к действию, и язык находит одно гениальное слово: недовольство (отвращение). Но это — чувство. Так что воля, если она познает себя в чувстве, в действительности есть желание, которое возвратилось в себя. И посему язык имеет слово, характеризующее волю непосредственно как чувство. Отсюда мы можем видеть, что неправомерны те формулировки, которые хотят усматривать в воле только исходный пункт для деятельности, поступка. Внутри душевной жизни повсюду волнуется дифференцированная воля, желание. И в нем обнаруживаются затем различные душевные формообразования.

* Элевсин (Элевсис) — приморский город в северо-западной Аттике с храмом Цереры; центр культа этой Богини (Элевсинских Мистерий).

** Церера (Церес) — дочь Сатурна и Реи, сестра Юпитера, мать Прозерпины. Богиня полей, земледелия, сельской жизни, основательница гражданственности и общественности.

*** Все вставки и надписи, взятые в скобки, предлагаются читателю редакцией настоящего машинописного издания как вариант перевода. Это относится и к дальнейшему тексту. Примечание переводчика.